Заметки на полях

Сирены воют уже совсем близко. Этот ублюдок от них не уйдет. — Полиция Детройта! Бросай оружие! — приказывает Гэвин, направив на низкорослого усатого преступника свое табельное. — Бежать некуда! Первый выстрел, неожиданно произведенный не им, застает Гэвина врасплох. Пистолет выпадает из руки, из небольшой царапины красочно вылетает несколько капель крови. — Гэвин! — выкрикивает Коннор. Гэвин только-только его замечает, и синие пятна на белой рубашке отчего-то причиняют гораздо больше боли, чем собственная рана. Когда подозреваемый стреляет во второй раз, время замедляется, но не настолько, чтобы Гэвин мог что-то сделать: пуля продолжит свой полет, несмотря ни на что. «Вот дерьмо», — думает Гэвин и переводит взгляд на Коннора, истекающего тириумом у мусорного бака. — «Прости, пластик, кажется, я и правда уйду первым». В глазах Коннора он видит страх, страх за его несчастную человеческую жизнь, и от этого Гэвину становится... спокойно. Выходит, у них действительно что-то было, что-то стоящее, может быть, даже настоящее. Пуля вгрызается в грудь между ребер, в беззащитные внутренности, раздирает ткани и сосуды, убивает Гэвина. Асфальт принимает его в свои жесткие объятья, и это последнее, что он помнит. *** Свет больничной лампы режет глаза, но Гэвин не может отвести взгляда от белого потолка. Он вообще ничего не может, ни пошевелиться, ни даже моргнуть. Что-то невидимое впивается ему в запястья, без труда прокусывает кожу, вползает в разбухшие черные вены, червяками-паразитами стремительно проникает внутрь организма, дотягиваясь до каждого органа, не оставляя чистой ни одну из клеток. Гэвин — оголенный нерв. Он чувствует все, и это невыносимо. Кровь капает на плитку больничного пола. Вопль глохнет где-то в груди, даже не родившись. Мир становится непроглядно черным и пустым. — Не умирай, — шепчут червяки ему в уши голосом Коннора, и это очень подло — использовать против него этот голос. — Ты нужен здесь. Ты нужен мне. Последние слова раздирают его барабанные перепонки — по крайней мере, оно так ощущается, — и что-то вытекает из ушных раковин. — Коннор! — зовет Гэвин сквозь тьму, не слыша самого себя. Пусть он ненастоящий, пусть это обман, лишь бы услышать его снова. Что-то прохладное ложится ему на грудь. Чьи-то пальцы прощупывают пульс. Гэвин делает вдох. Тьма распадается, и кошмар истлевает быстрее, чем огонь пожирает бумагу. *** Диод его партнера — не напарника, — подсвечивает желтым. — Гэвин? — настороженно спрашивает он. — Я в порядке, — хрипло отзывается тот, накрывая ладонь Коннора своей, слегка сжимая ее. Простыня под ним мокрая от пота. — Просто паршивый сон приснился. А сам что скажешь? Что там твои системы говорят? — Новое сердце работает как нужно, все в норме, — отвечает Коннор после короткой паузы. Нависнув над Гэвином, он коротко целует его в губы. — Ты кричал. — Испугался? — хмыкает Гэвин, притягивая Коннора к себе. Они не так давно спят вместе, если, конечно, Коннор вообще отключается, и лежать в одной постели до одури приятно. — Не так сильно, как в прошлый раз, но да, испугался. — В тот раз все было иначе, — Гэвин касается губами его шеи там, где под скином проходит серая полоса, соединяющая модули. Самые чувствительные точки андроидов приходятся именно на ней — они выяснили это опытным путем. — Я мог умереть. — Ты умер, Гэвин, — Коннор отстраняется, смотрит с убийственной серьезностью. — Ты был мертв две минуты одиннадцать секунд. «Знаешь, я до сих пор не уверен, что вернулся». Гэвину кажется, что странные червяки не просто ему не приснились, но все еще сидят в его теле и чего-то ждут. Коннору, впрочем, об этом знать не обязательно. — Я люблю тебя, Коннор, — произносит он. Андроид отвечает ему взаимностью.