Заметки на полях

Хэнк знает, что за ним пристально наблюдают, буквально не сводят глаз, и это раздражает даже больше, чем слабость и тупая головная боль, что не покидают его уже с самого утра. В какой-то момент он не выдерживает и, небрежно отбросив рабочий планшет — плевать, погнется ли хрупкий пластик от такого обращения или нет, — цедит сквозь зубы: — Я в порядке. Перестань пялиться, Рид. Лучше бы с ним отправили кого-нибудь другого. Бена, Криса, Тину, одного из дюжины девиантов, что устроились работать в участок в прошлом месяце, когда чинуши наконец-то разобрались с биллем о правах, — как будто им есть чем заняться в новом Детройте. Хэнк не может по-настоящему смотреть Гэвину в глаза уже почти два года. До этого самого момента ему успешно удавалось избегать его, но тут старина Фаулер внезапно решил, что для новой “выездной” работы Хэнку нужен кто-то опытный, молодой и амбициозный одновременно. Хэнк подозревает, что старый друг сделал это специально. — Я же вижу, что... — В порядке, Рид! — рычит Хэнк. — Тебе по слогам повторить, чтобы понятно было? Гэвин сразу же отстает, только бормочет на выдохе что-то про “упрямого ублюдка”. Какое-то время они сидят в тишине. Относительной тишине: Гэвин что-то печатает на своем ноутбуке, выбивая из несчастных клавиш всю дурь, Хэнк переключает каналы на телевизоре прямиком из десятых — теперь не остается никаких сомнений, почему номера в этом мотеле стоили так дешево. Хэнку становится хуже с каждой минутой. Горизонт потихоньку начинает расплываться, его бросает то в холод, то в жар, и на самом деле уже давно пора перестать играть в героя, но Хэнк не может. Не перед Гэвином. Не сейчас. Ничего страшного, температура почти наверняка невысокая, нужно просто немного поспать и... На телефон приходит сообщение от Коннора. “Хэнк, что-то случилось? Детектив Рид пишет мне уже в девятый раз за двадцать минут, а он никогда мне не пишет”. “Я в порядке”. “Хэнк, по всем признакам, что любезно перечисляет в своих сообщениях детектив Рид, у тебя как минимум высокая температура”. Хэнк не успевает набрать второе сообщение “Я в порядке”. “Я знаю, что ты неравнодушен к нему, — пишет Коннор. — Но это не имеет значения, твое здоровье в данный момент в приоритете. И нет, я ничего ему не сказал и он сам, кажется, ничего не знает. Береги себя, Хэнк. Пожалуйста”. Коннор — чертов голос разума. Хэнк тяжело вздыхает. — У тебя есть какие-нибудь таблетки, Рид? — мрачно спрашивает он. — Если бы я знал, что это подействует, написал бы твоему пластиковому бойфренду еще час назад, — фыркает Гэвин. — Коннор не мой “бойфренд”. Мы друзья. — Да, конечно, — со смешком отзывается Гэвин. Он внезапно оказывается близко, кладет руку Хэнку на лоб. — Пылаешь, лейтенант. Я же говорил, что слежка под дождем — это плохая идея. Особенно в твоем возрасте. — Пошел бы ты, — вяло отвечает Хэнк, поймав себя на мысли, что едва не потянулся вслед за ладонью Гэвина. “Нет. Нельзя. Фу, Хэнк, плохой лейтенант”, — думает он и смеется тоже. Ему кажется, что это забавно — сравнивать себя с псом. Сумо бы одобрил. Гэвин сует ему под нос какую-то таблетку и стакан с теплой водой. — Пей, — говорит он, и Хэнк слушается, позволяет Гэвину положить ему в рот белый матовый кругляш, сжимает слегка дрожащей рукой высокий прозрачный стакан. Мир плывет так, словно кто-то выплеснул ведро воды на картину, написанную не самыми водостойкими красками. Какими — Хэнк точно не знает. Может быть, акварелью? — Вот и все. Теперь вставай. Тебе надо лечь в кровать. Сможешь раздеться? Хэнк чувствует, как у него еще сильнее краснеет лицо, и на этот раз дело не только в высокой температуре. — Смогу, — он пытается расстегнуть пуговицы на рубашке, но пальцы не слушаются, и это выбивает из колеи. — Ага, сможешь, вижу. Дай-ка мне. Гэвин берется за дело сам, и у него получается гораздо лучше, вот только он несколько раз ненароком проводит Хэнку по коже и завиткам волос, и это обжигает. Мир плывет, но Гэвин остается целым, и к нему хочется прикоснуться. Хэнк напоминает себе, что ему уже далеко не четырнадцать и даже не двадцать, и он должен знать, как черт возьми удержать свои желания в узде, но болезнь ломает все преграды приличий и здравого смысла. Хэнк успевает остановить себя за мгновение до катастрофы. — Все, спасибо, — бурчит он, мягко отталкивая от себя Гэвина. — Дальше я сам. — Как скажешь, — отзывается тот, и в его голосе Хэнк распознает — неправильно? — обиду. Хэнк заваливается на кровать, стягивает штаны под покрывалом, не в силах избежать внимательного взгляда Гэвина. Почему так стыдно? Хэнк делает вид, что засыпает. “Взгляд” больше на него не давит, и от этого становится чуть легче. Через минуту или две матрас проседает под чужим весом, а чьи-то пальцы убирают слипшиеся седые пряди с его лба и заботливо водружают венец из компресса. — Поправляйся, лейтенант, — произносит Гэвин. Хэнк проваливается в горячечный сон, где Гэвин гладит его по волосам и целует в губы.