My sweet Prince

Изуку более менее очнулся, когда его окунули в теплую воду. Омега сначала беспомощно забил ногами по воде, однако мягкая, теплая ладонь, прошлась по его лбу, стирая мыло. Мидория отполз к стенке знакомого уже, деревянного таза, но почувствовав, что осторожные касания куда-то пропали, приоткрыл глаза. — И почему мы должны это делать? — в полголоса спрашивает незнакомая Изуку, судя по запаху — омега. Ее короткие, каштановые пряди аккуратно обрамляют милле, округлое лицо. В ее руках кусковое мыло и какая-то влажная тряпка. — Ты все равно только держишь это, — осторожно парирует та девушка, что уже несколько раз приносила Изуку еду. Она сидит на корточках перед тазом. Ее длинная, светло-зеленая юбка обычного, простого платья, чьи края касаются пола и уже прилично вымокли; волосы подвязаны косынкой, но челка все равно лезет в глаза девушки; ее руки осторожно тянутся к Изуку, — Мы почти закончили… — поясняет она и, набрав в руки, сложенные «лодочкой», воды, льет ее на курчавые волосы Изуку. Однако, парень жмурится. Теперь когда он пришел в сознание, он наконец понял, как сильно кожаный ошейник, тем более мокрый, натер нежную кожу на шее. Принц всхлипывает и прикусывает губу, а его бледные, тонкие пальцы тянутся к шее и, вцепившись в это издевательство, пытаются стянуть. — Его Высочество не велел снимать… — робко предупреждает девушка и старается мягко отвести руки Мидории от ошейника, — Он будет зол, если его приказа ослушаются, — она с пониманием смотрит в искрящиеся жалобностью темно-зеленые глаза, но, все-таки, продолжает свою работу. Изуку что-то невнятно скулит, подбирая к себе колени. Он позволяет девушке смыть со своих волос мыльную пену, а сам смотрит на свои руки — кожа на подушечках пальцев уже сморщилась, значит, они уже давно здесь. Однако, только тут до него доходит, что надо бы полностью оглядеть себя — и делает соответственные выводы — рубашки на нем нет, зато штаны оставили. И хорошо. Пусть те и вымокли, но зато Изуку не стоит слишком сильно смущаться. В итоге, его вскоре отпустили, вручив в руки комплект одежды. Изуку прижал тряпки к груди и сразу отошел на пару шагов — потому как та служанка, с болотными волосами, смотрела на него уж слишком сочувствующе. Как будто его сейчас на казнь поведут. Хотя, если бы ему и предоставили выбор — он смело бы ткнул пальцем в сторону гильотины. Сейчас же, это, увы, слишком большая роскошь. — Тсу, идем, — коротко стриженная дернула подругу за рукав и вместе они быстро скрылись, захлопнув дверь. Изуку, оставшийся в комнате совершенно один, вдруг почувствовал сильное моральное опустошение. Он беспомощно огляделся, скользнув взглядом по каменным, холодным стенам, а после поежился — слишком здесь жутко. В отличие от это замка, до войны, конечно, здесь не было ни капли уюта — абсолютный минимализм пугал. Не на шутку. Бывший принц быстро хлопает себя по впалым щекам и наскоро одевается, когда слышит нетерпеливый стук в дверь, но не успевает застегнуть верхних пуговиц на рубашке, как его бесцеремонно хватают за хрупкие, по-омежьи, плечи и сжимают до синяков, толкая вперед. На этот жест Изуку жмурится и тихо шипит, из-за чего, собственно говоря, и спотыкается. При падении едва ли не разбивает себе нос — но это не самое страшное, что его ждет, как он полагает, по крайней мере. Руками он, кое-как, зажимает переносицу и накрывает ноздри раскрытой ладонью, потому как капиляры, видимо, полопались — кровь, тонкими струйками, стекает к губам, а альфа, что толкал его в спину — даже не обратил внимания на это. С одной стороны, это даже хорошо. Этот — просто выполняет данный ему приказ, пусть и в грубой форме. Так или иначе, Изуку запинается ещё несколько раз, пока они идут до комнаты, «предоставленной» ему. Однако, когда Мидорию грузно вталкивают в комнату и захлопывают дверь, омега готов лезть на стену. У него крупно дрогнули руки, прижатые к лицу, а сам он тихо пискнул, всей своей спиной, с острыми, выпирающими лопатками, прижавшись к двери. — Долго, — констатирует факт Шото, что сейчас стоял у противоположной стены, скрестив руки на грудной клетке. В комнате повис тяжелый, пьянящий запах альфы, а внутренняя омега Изуку вся сжалась и испуганно затрепетала. Стало сложно дышать. Даже кожаный ошейник, сдавливающий шею, отошел на второй план. — Что т-ты… — начинает было молодой принц, но тут же зажмуривается, потому что юноша с ожогом быстро сокращает расстояние между ними в два больших шага и наотмашь бьет зеленоволосого по лицу. Изуку, в процессе полета, приходится рефлекторно отнять руки от лица, чтобы выставить вперед. Но это плохо помогает. Ладони скользят по старому деревянному полу, а в них словно врезаются иголки — парень тихонько воет, ведь сумел загнать несколько заноз, уж точно. Кровь, все-таки, попадает на губы омеги, а он морщится — неприятно и тошно. — Я и так делал тебе слишком много поблажек, — Тодороки присаживается на корточки и, сжав в кулаке курчавые волосы Изуку, натянул их на себя, поднимая голову омеги. — Не смей, впредь, переходить на фамильярный тон, когда говоришь с королем, — и плевать, что официально он еще не стал королем. Шото считает, что вбить это в курчавую голову Мидории нужно уже сейчас. Изуку кашлянул, с каким-то тихим хрипом и попытался хоть как-то отстраниться, потому что начал элементарно задыхаться. Впрочем, Тодороки, заметив это, все же отпустил волосы омеги, вынуждая Мидорию, не ожидавшего такой подлянки, рухнуть лицом вниз. Где-то над его ухом тцыкнул Шото. Страшно. Что ему надо? Почему он просто не может оставить его? Тодороки поднялся на ноги и брезгливо поправил манжеты на тонких, по-настоящему аристократичных запястьях, после чего замирает, слыша тихий, жалобный всхлип. Его это уже достало. Этот пес вечно ноет. Почему-то, Тодороки сейчас вообще не задумывается о том, как проходит день Изуку. И напрочь забывает об ошейнике. В итоге, он просто перешагивает через Мидорию, но буквально через секунду широко распахивает глаза с разными, по цвету, радужками, чувствуя как его ногу, около щиколотки, обхватили ладони. Тодороки резко оборачивается, вырывая захваченную конечность из слабых пальцев омеги и только тут бросает взгляд на это лицо, которое уже практически полностью перемазалось в крови — даже длинная челка; взгляд Шото скользнул по всему узнику, который был весь исхудалым — с выпирающими костями и лопатками, похожими на два обрубленных крыла; его ладони были стертыми, а некоторые ногти и вовсе разбитыми. Шото мотнул головой, смотря на то, как омега, оперевшись на локти, грузно выполз в коридор и жадно, рвано задышал, обхватив истерзанными пальцами свое горло, стараясь оттянуть кожаную удавку. — Да что я… Такого…сделал? — почти умоляюще прохрипел омега, чуть ли не в кровь раздирая натертую, до синяков, кожу на шее. Шото рыкнул, отступив на шаг. Какого черта? Даже сейчас, когда он — ничто, этот сученок продолжает пытаться что-то сделать? Тодороки не понимал. В чем смысл-то? Он — раздавлен, как жалкая букашка. Этот чертов омега! — Родился, — угрожающе шипит в ответ Тодороки, стискивая зубы. Клыки, которые присущи всем представителям альф, болезненно впиваются в десну от производимого давления, но сейчас это не волнует молодого альфу. Мидория вновь бормочет что-то невнятное, сопровождающееся одышкой и гортанными, тяжелыми полувсхлипами, полухрипами. Шото, тцыкнув, кивнул головой проходящим мимо охранником на омегу, а те, без слов поняв распоряжение, поспешили подойти к вьющемуся ужом, на полу, Мидории. Его подхватили под руки и, пусть юноша и пытался сопротивляться, но ослабленного омегу легко втащили в комнату и буквально впечатали в кровать — Мидория был готов поклясться, что слышал, как хрустнули кости в его позвоночнике. Тем не менее, он снова оказался в пропахшей альфой комнате — видно, Тодороки сидел тут действительно долго. И это было плохо. Воздуха снова стало категорически не хватать, а потому омега задергался, силясь освободить от сковывающих его прикосновений. Но кто бы там его послушал? Его грубо вжимали в жесткую кровать до той поры, пока он просто морально не выдохся, чтобы уже потом, для верности продержав еще пару лишних минут, отпустить и уйти, плотно закрыв двери. В этот раз его не приковали. * * * Шото, сидящий в приемной, накрыл ладонью глаза. Он не мог сказать точно, как долго он так сидел, потому как и вовсе не ладил со временем — своих «внутренних часов» — главный наследник престола не имел. — Знаешь, спустя почти час, это уже начинает бесить, — без предисловий сообщает сидящий напротив Катсуки, который лениво потягивает темно-рубиновую жидкость, представляющую собой вино, из бокала. — Я сразу предлагал вспороть его, но нет. Ты же у нас… Договорить ему не дает предупреждающий рык. Однако, блондин на это практически не реагирует. Только беспечно отмахивается ладонью и ослабляет ворот тесной формы. — Ладно, я заткнулся, — все-таки отвечает он, когда устает играть с Тодороки в гляделки. — Я не знаю, что делать, — выдохнув, сознается Шото, запуская пальцы в свои двухцветные волосы. Молодой альфа прикрывает глаза и стискивает зубы, — Может, ты был и прав… — Я всегда прав, — с какими-то садистскими нотками, присущими только ему, отвечает Катсуки, а его рука уже тянется к поясу, где висит острый, закаленный клинок, — Так что? — Почему ты так стремишься его убить? — все-таки спрашивает Шото, приоткрывая серый глаз. — Ты ведь раньше состоял в его армии, разве нет? — А разница? — Бакугоу откидывается на спинку стула и, по-философски проведя рукой по подбородку, неспешно поясняет. — Этому щенку все всегда доставалось слишком легко. При том, что он и против дворовой собаки тогда выстоять не мог — и вечно мне плакаться приходил. Я его… — Бакугоу, залпом допив остатки алкоголя, резко ставит бокал на столешницу, едва ли не разбивая, — Ненавижу, — парень прикрывает глаза и закидывает голову к потолку. — Зачем тогда было идти к ним? — Шото недоуменно вскидывает бровь и подпирает подбородок ладонью, — Ты ведь сразу мог остаться здесь, разве нет? — Откуда я знал, что вы развяжете войну? — резко рявкает он. Но по взгляду Тодороки понимает, что это не тот аргумент, который будущий король хотел бы услышать, — Завались, — хмыкнул он, резко поднимаясь из-за стола. Шото даже не вздрогнул, когда дверь, с характерным грохотом, не сдержав силы Катсуки, захлопнулась. Такое часто бывает. Но главное то, что как бы он ни старался — раз разговор закончился так, то пока блондин не захочет — он не расскажет. А Катсуки… Он никогда не признается в том, что даже как воин — Шото Тодороки во много раз превосходил его. И именно по этой причине альфа решил проходить военную подготовку и дальнейшую службу в королевстве отца Изуку. Гордость, элементарно, не позволила бы ему признать свое поражение. И каждый чертов раз, когда Тодороки направлял на него меч, практически тыкая острием в кадык, и недовольно высказывался о том, что не нуждается в поддавках, Катсуки хотелось зарядить кулаком в челюсть. Себе, в первую очередь. * * * — Чего? — кружка с алкоголем, даже слишком большая для хрупкой женской ладошки, с грохотом опустилась на столешницу, а сама девушка, которую можно было назвать скорее девчонкой, вскочила на ноги и схватила трактирщика за ворот грязной, засаленной рубахи, — Какого черта? — Это всего лишь слухи… — мужчина, даже будучи альфой, стушевался под взглядом темно-сиреневых глаз посетительницы и что-то невнятно залепетал. — Черт бы вас побрал! — воскликнула она, отпуская мужчину и раздраженно сжимая руки, покрытые грубыми, глубокими рубцами в кулаки. Ее короткие, асимметрично подстриженные волосы качнулись в такт движению, когда она чуть отклонилась назад. — Не выражайся и будь душкой, — светловолосый, статный, молодой юноша приподнимает вверх свою кружку и, усмехнувшись краем губ, с каким-то странным блеском в глазах следит за разбушевавшейся девушкой, которая, ко всему прочему, должна была его задержать. — Как ты?.. — она, не моргая даже, уставилась на цепь, валяющуюся на полу — ею были скованы его запястья, а руки, по самые локти, плотно обмотаны и прижаты к туловищу. — Дорогуша, — начинает он, развернувшись в пол оборота, — Нет такого замка, который я бы не смог открыть, — молодой человек по-лисьему щурит глаза и показательно вертит запястьями перед нею, — Рискнешь снова заковать меня в это, м? — закинув ногу на ногу и подперев подбородок рукой, он кивает, как бы делая ей одолжение. — Ах ты сукин сын! — короткостриженная бросается на него и уже хочет достать клинок, но его нет за поясом, — Какого?.. — Я же сказал, — почти обвиняюще звучит голос над ее ухом. Не успевает девушка вздрогнуть, как блондин прижимает ее к себе за тонкую, совсем по-девичьи, талию и, никак не по-джентельменски приставляет холодное лезвия к ее шее сбоку, — Со мной опасно играть в такие игры. — Ты… — у нее нет слов, но попыток вырваться из железной хватки она не теряет, — Вот только я освобожусь! Тогда!.. — Глупая девчонка, — он качнул головой и, резко развернув пограничную, толкнул в спину рукояткой кинжала, как бы намекая, что пора бы на выход, — И как таких как ты выбирают для охраны границ? — блондин качает головой. — Тебя все равно поймают! — почти рычит она, но получается слабо. Тем более, учитывая то, как крупно она вздрагивает, когда влажный язык проходится по ее шеи — от самого основания и почти до уха. — Когда кто-то там узнает, что я вообще засветился здесь, я буду уже в другой стране, — как само собой разумеющееся тянет он, угрожающе прикладывая клинок к незащищенной части ноги девушки. Дернется — он перережет сухожилие. — Да еще и омега. У вас там вообще какой-то контроль есть? — казалось бы, учтиво интересуется он, но с их нынешним положением это выглядит совсем иначе. — Да чтобы ты сдох! — выкрикивает она, решаясь на отчаянный шаг, но… План не удается. Каминари быстрее. Он резко проводит лезвием под коленной чашечкой, а девушка, взвыв, валится на землю и хватается за ногу — теперь не может идти или бежать. А над ней нависает преступник, разыскиваемый уже в трех королевствах. — Плохая девочка, — констатирует факт он и цокает языком, — Сейчас везде неспокойно, знаешь ли… — начинает он загадочно, откладывая оружие подальше и приподнимая пограничницу за талию, — Все заняты вопросами беженцев и прочих вытекающих… Как думаешь, кто-то заметит пропажу какой-то там девчонки, м? И, прежде чем Джиро успела бы хоть что-то пискнуть в свою защиту, ее с силой ударяют ребром ладони по шее и взваливают на плечо, унося вглубь леса. Вовремя. На тропу выбегает кто-то из трактира, держа в руке объявление, где четко изображен портрет Каминари, написана цена и условие. Но, видимо, не успевает… * * * — Что значит «возможно был замечен?» — Бакугоу, с гортанным рыком, срывается с места, вскакивая на ноги и резко надвигаясь на представшую перед ним девушку. — Почему он еще не в тюрьме?! — Он успел скрыться до того, как мы прибыли на место, и… — голос воительницы даже не дрожит, а сама она держится, уверенно расправив плечи. — Вы чем думаете?! — Катсуки резко перебивает, даже и не думая дослушивать, — Надо, черт возьми, понимать, кто это! — Мы знаем, — девушка сдержанно кивает, а прядь ее длинной чёлки закрывает глаз и полоску лица, но она не обращает на это внимания, не смея нарушить стойки — смирно. Все таки, разговаривает с человеком, который уже на следующий день возглавит главное войско королевства. — Но преступник скрылся до того… — Скройся с глаз, пока я еще добрый, — угрожающее шипение действует безотказно. Коротко склонив голову, брюнетка покидает помещение широким шагом, в то время как Катсуки смотрит ей вслед — взгляд падает на худую спину, что даже в соответсвенной форме не кажется хоть чуточку крепче, а затем на пышный хвост, что закрывает шею и верхнюю часть плечей. — Тогда какого черта было звать меня? — раздраженно цедит он сквозь зубы и сдержанно ругается. Его ладонь уже ползет в сумку, перекинутую через плечо, из которой он достает скрутки с табачным порошком и огниво — щелк, и вот уже у него в руках дымящееся подобие сигары. — Кто вообще баб нанимает охранять границы? Чертовому старику уже давно пора было в отставку, — не ясно, с кем он говорит, но, так или иначе, молодой парень глубоко затягивается, чтобы потом выдохнуть плотный клуб дыма — да, вредно, но все, в любом случае, когда-то издохнут. Разве есть разница, от чего? Может, эта его философия и не имела, на деле, места в жизни, но Катсуки был тем человеком, который плевать хотел на чужое мнение — а потому придерживался исключительно своей точки зрения. И это касалось всего — будь то взгляды на жизнь или выбор посуды. Конечно, находились и такие умники, которые пытались учить блондина жить, однако их посылали в довольно-таки грубой форме, нередко сопровождая слова подмогой из удара в челюсть или пинка под зад. — Хоть бы местность осмотрел, — на его плечо опускается рука Киришимы — напарника, которого он предпочел бы сослать куда подальше, лишь бы не видеть. — Тебе какое дело? — Бакугоу, раздраженно фыркнув, резко ведет плечом, освобождаясь от хватки надоедливого соратника. — Этот черт заметает следы так, что даже я его не могу найти, — новая затяжка — новый клуб пара и чих от Киришимы. — Ну, видно в этот раз ему было не до того? — предполагает тот, запуская руку в, по его же собственной глупости, выкрашенные в красный пряди. Долгая и глупая история, которую Эйджиро не любит вспоминать. — Чего? — Бакугоу недоверчиво ведет бровью, — Хочешь сказать, что этот дилер облажал? — ответа он не дожидается, но ему символично кивают под ноги. Опустив взгляд вниз, Катсуки едва ли не роняет сигару, но тут же берет себя в руки и присаживается на корточки, проводя двумя пальцами по еще не успевшей впитаться в траву — свежую кровь. Ее не много, но достаточно, для того, чтобы считать уликой. — Твою ж мать… — блондин переводит взгляд куда-то в сторону, замечая небольшую дорожку из крови, — Мы ведь не можем отрицать, что это ловушка, верно? — наигранно учтиво интересуется он, проводя ладонью по подбородку. — Зная тебя, ты все равно пойдешь проверять, да? — и Киришима понимает, что ответ будет положительным, когда на губах блондина выступила хищная ухмылка. Однако,  противиться он и не думает — только удобнее перехватывает пару парных клинков и пожимает плечами. В любом случае,  они пойдут искать этого ублюдка. Эйджиро слишком долго работает с Катсуки,  чтобы не знать этого. * * * — - Как будто я смогу куда-то сбежать… — тихо прохрипел Изуку,  на чьем лице лежала подушка — звук чуть заглушался,  но даже так,  та девушка могла его услышать. — Это ведь не мое распоряжение… — в полголоса отвечает она,  через плечо поглядывая на охрану,  которую выставили у двери,  — Сможете сами поесть? — она чуть присаживается и осторожно приподнимает тонкую подушку,  далеко не самой первой свежести. — У меня только одна рука прикована,  — тихо отзывается Изуку. Ошейник мешает не то что говорить,  но даже дышать нормально,  хотя его и чуть расслабили. — Прошу прощения,  — Тсую,  оставив поднос,  поправляет свой передник,  — Но мне пора идти… Изуку безразлично мычит что-то нечленораздельное,  снова накрывая исхудавшее лицо подушкой.  Болотноволосая,  кинув на омегу обеспокоенный взгляд,  удаляется. Стража покорно провожает ее. Сейчас ситуация в королевстве неспокойно. Люди умирают,  как мухи — снова объявился печально известный преступник,  так и не вышедший из розыска — так называемый,  наркобарон,  который,  мало того,  что распространяет эту дрянь,  так еще и самолично убирает с дороги неугодных ему персон. — Это все,  лишь краткий пересказ обстановки,  который Изуку кое-как смог узнать у той самой шатенки. Как выяснилось позже,  у Урараки. Однако,  это не обрисовывало картину в полной мере. Что касается самого Мидорию,  его пребывание во дворце тоже изменилось. Начнем с того,  что с утра его нагло приковали за одно из запястий к изголовью кровати,  разбудив этим самым. Кажется,  он,  спросонья,  зарядил кому-то в челюсть ногой,  за что его ударили по лицу — он точно не видел,  но предполагал,  что синяк налился знатный. Впрочем,  радовало и то,  что сегодня он еще ни разу не видел Тодороки. Скорее всего,  это было связано с появлением того самого преступника,  а потому Изуку искренне надеялся на то,  что этот черт окажется достаточно проворным,  чтобы не попасться им сразу. Может,  за это время Мидория смог бы придумать хоть что-то. Но,  все-таки,  хорошего,  если в его ситуации еще что-то можно так назвать,  по-немножку. Двери распахиваются,  впуская внутрь,  очередного гостя. Изуку,  сквозь подушку,  лежащую на лице,  почувствовал слабую толику знакомого запаха,  что успел за ночь въесться практически во все,  что находилось в комнате. Сердце тяжело бухнуло в груди и быстро-быстро забилось о грудную клетку — ему снова до жути страшно. Ну что? Что он смог придумать теперь? Омега отползает,  насколько может,  и вжимается в изголовье кровати — его губы начинают дрожать,  а инородный предмет падает с лица,  открывая его взору… — Я… Напугала тебя? — Фуюми,  что осторожно топталась возле двери,  неловко прижимала к груди сумку и кусала губы. Изуку попытался было ответить,  но с губ сорвался только тихий,  хриплый полушепот,  а потом он и вовсе почувствовал,  как глаза начинает характерно щипать. —  Ты… Плачешь?.. Родная сестра его личного кошмара несмело подходит ближе,  присаживаясь на край кровати. Ее нежные руки,  теплота которых ощущалась даже сквозь перчатки,  осторожно ложатся на впалые щеки Изуку,  стирая соленые,  горячие дорожки — не помогает. Пусть одна рука Мидории и прикована к кровати,  а шею сжимает кожаная удавка,  он,  словно маленький,  несмышленый ребенок,  глупо подается ближе — надеясь,  что это хоть как-то ему поможет. Наивный.  Это мимолетное явление. И,  почему-то,  он уверен,  что Шото быстро выбьет из его головы все это. Может,  поэтому он крупно вздрагивает и вцепляется свободной рукой за тонкое покрывало. Ему вдруг кажется,  что прямо сейчас Он ворвется в комнату,  и Мидория мысленно считает секунды. Однако,  единственное,  что он ощущает — это руки,  нежно гладящие его по волосам и тихий шепот,  который он даже не пытается понимать. Но,  все же,  он не сумел сдержать тихого писка,  когда замок ошейника щелкнул,  а дышать вдруг резко стало легче — кислорода стало так много,  что Изуку почувствовал,  будто бы задыхается — омега закашлялся,  потянувшись рукой к натертому,  до крови горло,  а Фуюми чудом успела перехватить его запястье. — Не надо,  — тут же предупреждает она,  для верности отрицательно качая головой,  — Только хуже будет… Изуку что-то рвано шепчет и отшатывается,  неверяще проходясь кончиками пальцев по краям раны. Неужели? Хотя бы от чего-то его освободили… Он уже хочет узнать,  что скажет на это ее брат,  но девушка будто бы предугадывает это. — Я скажу,  что сама так решила,  — она натянуто улыбается,  — Мой братец не сделает мне ничего. И… — заметив замешательство на лице Мидории,  добавляет,  — Я упрошу его не трогать тебя. Хотя бы постараюсь… — Почему ты мне помогаешь? — Изуку поджимает губы,  неверяще смотря на девушку. — Мы не выбираем,  где и кем родиться,  — она качнула головой,  — И я не хочу,  что бы ни ты,  ни Шото расплачивались за своих отцов… Тем более… — она прикусывает ноготь,  чтобы не сболтнуть лишнего,  — Ничего. Мне пора. — своеобразное прощение — и в комнате остается один Изуку. Он отпихивает от себя ошейник,  ногой,  пока тот не падает с кровати. Мнимая,  мимолетная,  но свобода. Чего она ему будет стоить? * * * — Не до тебя сейчас,  — заявляет Шото,  когда его старшая сестра только-только пересекает порог комнаты,  — И разве ты не должна была уехать? — уже без энтузиазма спрашивает он,  перебирая какие-то бумаги. — Я должна с тобой поговорить! — Фуюми нервно сжимает пальцами полы своей длинной юбки и подходит к брату. — Я все сказал,  — грубо отрезает он,  даже несмотря на старшую,  — Все,  ты свободна. Возвращайся и готовься к своей свадьбе… — Нет! В кои-то веки ты выслушаешь меня! — едва ли Шото успевает договорить,  как девушка,  подойдя к нему,  ставит уже свои условия. И Тодороки удивляется настолько,  что даже отрывается от бумаг и переводит взгляд на дорогую сестрицу. — Надеюсь,  это что-то важное,  — все же,  альфа сдает позиции,  но здесь роль играет,  скорее,  банальное любопытство. — Ну? — торопит он,  когда неловкая пауза затягивается. — Это связано с твоим… Пленным… — уже менее уверенно произносит она и вся стушевывается,  когда ловит убийственный взгляд младшего брата. Однако,  Шото пока молчит,  как бы позволяя девушке,  пока что,  говорить. А тратить эту мимолетную возможность Фуюми не решалась. —  Я уже тогда просила тебя прекратить… Твои условия выполнены,  а значит… — Я плевать хотел на твои пламенные речи,  — холодно замечает он,  а после гортанно рычит, — Либо переходи к делу — либо я иду к нему. — Я сняла с него ошейник,  — на одном дыхании высказывает она и даже не решается отвести глаз. Ей кажется,  что Шото сейчас кинется на нее и перегрызет глотку,  потому что его взгляд пылает холодной и жестокой яростью. Она понимает,  почему. Нельзя трогать то,  что принадлежит Шото. Его игры — всегда были его собственностью. Еще с раннего детства. Негласное табу,  которое не решился,  в свое время,  нарушить ни один из еще двоих их братьев. И Фуюми никогда не думала,  что первой перешагнет черту. Но,  так или иначе,  сделанного не вернуть. А потому девушка делает несмелый шаг назад. — Мы еще поговорим об этом,  — грубо замечает он,  проходя мимо своей сестры. И она,  в этот момент,  поклясться была готова,  что сердце громко рухнуло куда-то в пятки. — Стой,  — еле слышно выговаривает она,  кое-как находя в себе силы,  чтобы обернуться,  — Оставь его в покое! Шото,  пожалуйста,  хоть раз перестань ровняться на своего… Ее прерывает громкое рычание и звук резко захлопнувшейся двери. И снова она отступается. Нет,  Фуюми всегда знала,  что не умеет общаться со своей семьей. К сожалению,  ни с кем из них у нее не сложились хотя-бы более менее нормальные отношения,  но к этому она была не готова. Омега оседает на пол,  зарывая руки в волосы. Черт,  что она натворила?