Тикающее сердце

      Много изменилось с момента его создания. Очень многое.       Каждый раз он смотрит в зеркало и вспоминает встречи с оригиналом. Их перепалки. Тогда он думал превзойти. Ведь он же лучше. Быстрее. Многофункциональнее.       Шестеренки громко скрипят в голове. Что же заставило его повторить жест с пистолетом? Понимал ли уже в тот момент свою ущербность? Желал ли смерти?       Люди — умирают. Он видел это. Невозможно починить профессора-создателя. Нельзя легко починить Конана — даже если тот ранен. Можно лишь перевязать и ждать, пока всё-всё зарастёт само. Но не до конца, от пулей бывают шрамы — царапины на "металле" людей. У Конана их много. Протестует, если предложить исправить переплавкой.       Роботы — чинятся. Заменяемы. Можно подобрать детали — в этом схожи с людьми, они тоже заменяют утерянные конечности металлическими аналогами. А ещё пытаются "вырастить" детали в пробирках.       Он слегка... удивлён?.. когда осознаёт, что большинство его собратьев одновременно совершеннее и хуже его. Он превосходит их в том, чтобы понимать людей. Говорить с ними на одном языке. Неплохо маскироваться под человека. Но одновременно его устройство устарело, детали всё сложнее достать, чинить — тоже.       Конан смеётся, когда он указывает на это. Улыбается, разводит руками. Обещает достать нужное вместо сломанного. И даже гладит, прижимая голову к своей груди. Там слышно сердце. Оно стучит иначе, чем тикает его. Настоящее сердце может менять свой ритм. Его — всегда тикает идеально ровно. Даже когда его гладят. Даже когда Конан смотрит в его глаза с горечью — видит оригинал.       Больно.       Даже так... он не может отказаться от этих моментов. Подставляется под руки, но не чувствует их. Слушает сердце, что постоянно меняет ритм. Говорит с Конаном. Не хочет терять свою связь. Он хочет развиваться — ради дальнейшего. Ради более полного общения, не так, как сейчас. Мечтает чувствовать больше.       Он не подозревал, что настолько жалкая копия. Не знал, пока не услышал и не увидел разговор оригинала с Конаном. Их смех. Взгляды. Улыбки. Такие удивительно искренние — так оригинал ему не улыбался во время встреч. Яркие. Живые.       Он уже давно не хочет превзойти. Бессмысленно. Просто хочет встать рядом с ними, также смеяться и чувствовать эмоции, а не чужие воспоминания о них.       Или он чувствует? У него нет воспоминаний о любви к Конану, такого в памяти не хранится. Кроме увиденных, но началось всё до этого.       А ещё есть боль. Такая странная вещь.       Больно. Когда Конан видит в нём оригинал. Когда на доли секунды расширяются зрачки от неосознанного ужаса из-за "эффекта зловещей долины". Когда возвращается с очередной раной — что станет царапиной на "металле". Когда слышит отрывки скрываемой от него информации — организации по голову Конана и оригинала.       Каждый раз механизм тикает ровно, пока что-то внутри разрывается от боли. Не сбивается с ритма, когда Конан хрипит от боли на руках. Когда касается ладонью его щеки или груди, слушает фальшивое сердце. Улыбается... совсем как оригинал — фальшиво. Больно. Но механизм не прекращает работы, не пропускает ни зубчика.       Он — робот. Неправильный. И от этого всё только хуже. Он — ближе всех к людям, хоть и устарел. Процессора не хватает на полноценную эмуляцию чувств, едва справляется с речью. Память давно не вмещает всех воспоминаний, отчего он иногда чистит их — зачем ему Аоко? Место для Конана нужнее. Конан здесь и сейчас, возится с ним. И иногда искренне улыбается. Даже если весь перепачкался в смазке, пока убирал из него очередные скрипы.       Только в глаза старается не смотреть. И скрывает разное. Вроде того, что вечно под угрозой смерти. Что опасно даже на ограблении оригинала. Что на самом деле Кудо Шиничи и не может не влезть в чужое дело.

***

      Он слушает чужой разговор. Прислушивается к каждому слову, пытается расшифровать. Шестерёнки скрипят почти беззвучно, только "сердце" будто бы тикает громче. Как наручные часы у уха ночью. Прекрасно слышно каждое "тик-так".       Снейк хочет покончить с этим сегодня. Ждать надоело. Но и не знает о роботе на ограблении. Откуда бы? Он был задолго до Снейка, в первые дни возвращения оригинала. Едва ли изучали тщательно все папки. Зря. Там есть немного про его устройство.       Про вытягивающиеся руки, что отбирают оружие. Про пушки в локтях, которые из-за Конана заряжены только снотворным газом. Конан сам выпрашивал у профессора бомбочки, которые аккуратно положил туда. Дрожал тогда. Надеялся, что не понадобятся.       Он быстрее их. Умнее их — в теории. Он же всего лишь жалкая копия умного оригинала. Подражатель.       И такой же безбашенный. Он это понимает, когда чья-то пуля задевает механизм в груди. Впервые тикает не так. Тик-та-а-а-скрж-ж-ж-а-ак. Механизм работает через силу, движения — рвано-плавные. Скрежет, когда механизм задевает поврежденную часть. Преимущество скорости потеряно, есть только страх в глазах людей. И всё.        — Добивай его! — почти истеричный крик. Чей? Снейка? Похоже. Из-за повреждения всё работает наперекосяк, с перебоями. Сознание вот-вот начнётся отключаться в ритме механизма, пока же ломаются анализаторы.       Больно. Не от "цветков" внутри. Не от металла, что нагревается и изгибается, ломает внутреннюю структуру. Не от магнитов, что держат некоторые вещи уже "на соплях" и теряют всё быстрее силу от жара. Нет. Он этого не чувствует почти, лишь память теряется всё быстрее, когда плавятся и размагничиваются пластинки.       Программа сбоит. Он не понимает, что чувствует, кроме бесконечных боли и обиды. Он не справился даже с этим. Слишком самонадеянно вышел на охотников, пытался отвлечь хоть немного от Конана и оригинала. И поплатился, как и тогда, когда выстрелил сам в себя. Всего лишь... копия.       Слух отключается. Он не слышит ор Снейка, сирены полиции и вопли кого-то ещё. Лишь видит, как перестают расцветать металлические цветы в груди, как медленно остывает пластик кожи, как мигают красно-синие огни. И тонкие руки, что пытаются трясти его.       Конан.        — П... ро...сти... — через силу шепчет он перед тем, как отключается голос. Следующим будет зрение. Он знает это.       Его кто-то разворачивает, и в мелькающем зрении едва угадывается обеспокоенный оригинал. О чём тот думает? Жалеет ли его? Презирает ли? Это уже не понять, способностей не хватает всё больше с каждой долей секунды.       Он — разрушается. Скорее всего, как люди — необратимо, столько устаревшего хлама не достать. Только если полностью переделать его с нуля.       Оригинал улыбается. Искренне. Удерживает на руках и что-то шепчет, пока глаза прячутся в тени.       Оно и к лучшему, что он не слышит ничего, не может ничего прочитать по губам. Незачем знать. Он не хочет этого, достаточно лишь улыбки. Такой живой...       Весь мир мерцает перед тем, как окончательно погаснуть.       Оно того стоило.