Слёзы Кумамона

Изо дня в день Чонгук медленно меняется. Тэхён наблюдает за ним круглосуточно, иногда увлекаясь настолько, что Чонгук настороженно поворачивается примерно в его сторону и застывает. Тэхён делает немало выводов. Например, о том, что Чонгуку нелегко даётся выйти из новообразовавшейся зоны комфорта. Тэхён не раз пытался вытащить его на прогулку в парке или просто съездить по магазинам и развеяться, но Чонгук упирался каждый раз безоговорочно. Тэхён прекрасно понимает его. Он понимает, что ему сложно смириться со всем этим и принять себя таким, какой он есть сейчас. Чонгук целыми днями сидит дома и отказывается встречаться с кем-либо, не хочет знакомиться с новыми друзьями Тэхёна. Он слушает музыку, слушает телевизор, сидит в гостиной и подолгу трогает бахрому на занавесках, сплетая её в длинные кривые косички. Иногда он просто ходит по дому и трогает вещи вокруг, трогает Тэхёна, пока они сидят вместе на кухне или перед телевизором, или лежит на кровати или диване под пледом, прикрыв глаза. Он делает всё, что угодно, но не может и думать о том, чтобы выйти за порог квартиры. В большинстве случаев Чонгук отказывается от помощи. Он не разрешает Тэхёну заправлять за собой кровать, не разрешает брать за руки, когда вылезает из ванной. Он обижается, когда Тэхён вытирает ему рот салфеткой после обеда или когда он пытается уговорить его сходить с ним прогуляться "за компанию". Чонгук бурчит ему что-то, хмурится и всегда отказывается, предпочитая бездумно лежать на диване или трогать занавески. Чонгук стыдится своего положения, и это так больно бьёт Тэхёна под сердце. —От тебя пахнет пчелиным воском,— говорит Чонгук, сидя на ковре в ногах у Тэхёна.— Ты ходил в церковь сегодня? —Ага. —Тебя не было почти полдня. —Сегодня была служба. Чонгук хмыкает. В его голове никогда не вяжутся два понятия: современная Корея в 21-й век и Ким Тэхён, носящий нательный крестик и ставящий ароматные свечки в единственном в городе православном храме по религиозным праздникам. —Ты бы мог сходить со мной,— мягко говорит Тэхён, убирая со лба Чонгука отросшую чёлку ладонью.— Просто так, послушать. Церковный хор красиво поёт. —Я уже сотню раз говорил, что мне не интересны все эти твои церкви и службы. Тэхён мотает головой, про себя думая: "Ну и ребёнок, глупый ребёнок". Чонгук сидит так, словно смотрит телевизор. Он тяжело выдыхает и прислоняется головой к свисающей с дивана ноге Тэхёна. —Какой букет он ей подарил? —Что?— Тэхён в недоумении смотрит на макушку Чонгука, и лишь потом переводит взгляд на экран, понимая, о чём вопрос.— А. Большой. С жёлтыми и красными цветами. —Там есть розы? —Там астры и ещё... георгины, наверное, я не знаю. Чонгук молчит, перебирая в пальцах штанину тэхёновых брюк. —В прозрачной бумаге. С золотыми кружочками. Чонгук улыбается, хихикнув себе под нос. Тэхён видит это и приятно удивляется. —Тебе нравится?— негромко спрашивает Чонгук. —Что именно? —Букет. Красивый? —Да, красивый. Тэхён не решается спросить, нравится ли Чонгуку тоже, боится, что вопрос окажется одним из самых глупых в мире или того хуже — прозвучит, как издёвка. —Мне тоже нравится. Тэхён вздрагивает, гадая, насколько чётко Чонгук по памяти может рисовать в воображении всё то, о чём ему рассказывает Тэхён. Чонгук снова замолкает и больше ни о чём не спрашивает до самого конца дня. Вечером Чонгук медленно, ощупывая рукой стены, идёт в свою комнату, но останавливается около двери Тэхёна. Он слышит шёпот. Замерев у порога, он вслушивается в ритмичное бормотание, стараясь разобрать хоть слово. Это не их родной язык, а значит, Тэхён молится. Чонгука охватывает странное чувство, раздувающееся где-то в середине живота. Он бы очень, очень хотел увидеть, как Тэхён это делает, в какой позе он сидит, есть ли чётки в его сложенных лодочкой ладонях, с каким лицом он произносит все эти строки, заученные им наизусть с ранних лет. Тэхён никогда прежде не делал это в его присутствии. —Родители с детства водили меня в церковь по выходным и праздникам,— когда-то давно рассказывал Тэхён.— И я на самом деле верю всему этому. Мне становится легче, когда я молюсь или стою службу, словно всё вокруг превращается в покой у меня в груди, но... Я считаю, что вера не мешает людям вести тот образ жизни, к которому они привыкли. Я имею в виду, никто не лишён возможности любить так, словно эта любовь порочна, и, скажем, заниматься сексом, хоть это и числится в Библии грехом. Мы все дети Божьи, и Господь прощает нам всё, если мы раскаиваемся перед ним. Чонгук думал над его словами много раз. Тэхён поражает своей многогранностью, ведь едва ли сейчас можно встретить молодых людей с такой религиозностью, ненавязчиво смешивающейся с привычной манерой нахождения в современном обществе. Сейчас Чонгук беззастенчиво подслушивает, стоя у приоткрытой двери его спальни. Он никогда не видел, как старший это делает, но наверняка уверен, что Тэхён стоит на коленях, опустив голову и прикрыв глаза, а перед его лицом или чуть выше — православные иконы, которые он привёз с собой из России. Когда его бормотание заканчивается, Чонгук не успевает уйти незамеченным, даже пока Тэхён крестится и делает поклон. —Подслушиваешь?— Тэхён снисходительно улыбается (Чонгук понимает по интонации), оказываясь рядом с его плечом, и он немного краснеет, отнекиваясь. —Мне просто было интересно. Тэхён смотрит на него пару секунд молча, а после ещё долго стоит на пороге его спальни, пока Чонгук наощупь расстилает постель. Тэхён до сих пор следит за каждым его движением, раздражая излишней опекой, хотя Чонгук давно уже не мальчик и не ребёнок. —Я выключаю свет,— говорит Тэхён, когда Чонгук почти полностью пропадает под одеялом.— Если снова приснится кошмар, просто позови меня. Я не буду закрывать дверь. —Угу,— бурчат едва разборчиво со стороны кровати. —Спокойной ночи, Чонгук. —И тебе, хён. Дверь за Тэхёном закрывается с едва слышным скрипом, и Чонгук засыпает почти сразу же, ощущая забившийся в ноздри запах церковных свеч.