Слёзы Кумамона

В тот день Чонгук словно горел в огне. Всё вокруг пылало, и он едва ли соображал, двигаются ли его ноги и руки или же всё это — иллюзия, поплывшая в облаках дыма и газа. И всё не как в фильме, не как в книге — хуже, опаснее. И звон в ушах не унимался, как бы тело ни пыталось примкнуть снова к жизни, снова овладеть собой. Запах газа и гари свербил в переносице. Чонгук не слышал грохота взрывающегося за спиной автомобиля, не видел свисающей с выбитой рамы окна обугленной руки случайного водителя такси. Не как в фильме — страшнее. От дыма щипало глаза, а в ушах звенел всё тот же низкий восьмой килогерц. Перед тем как потерять нечёткий зрительный контакт с реальностью, Чонгук зацепился взглядом за догорающую мягкую игрушку японского медведя, которую минутами ранее держал на коленях. Из глаз счастливого Кумамона стекал расплавленный пластик и застывал на алых щеках. Это было последнее, что видел Чонгук перед тем, как отключиться. Контрасты настигли его уже в больнице. После того как огонь лизал всё вокруг, норовя обжечь кожу, наступил холод и покой. Чонгук словно ощущал себя после долгого сна, и первое, что он увидел, когда открыл глаза — сгущающийся мрак. Темнота и шум дребезжащих аппаратов и тележек. Чонгук думал, что он ещё спит. Он закрыл глаза и попробовал снова. И снова, и снова, пока не услышал знакомые голоса. Когда с ним говорила мать, он всё ещё думал, что спит, потому что не видел её и никого и ничего вокруг. Тяжёлое сознание находилось в прострации. Чонгук подумал, что, быть может, переход ото сна к бодрствованию прошёл не совсем гладко и теперь он застрял в REM-фазе и не может выбраться. Подождать две минуты, и галлюцинации закончатся. Две минуты, не больше. Не больше. Когда он осознал, что это никакой не сон и что он может чувствовать и понимать всё до мельчайшей детали, что он может двигать ногами и руками, потому что его тело не сковывает выдуманный им паралич, наступил период холодной щекотной паники. Он хотел раскрыть глаза так, чтобы видеть перед собой хоть что-то, что угодно, лишь бы перед темнотой не накатывали смутные картинки воспоминаний той страшной аварии, и того холодного яркого солнца, обманом не предвещавшего ничего плохого. "Чонгук, тебе стоит отдохнуть после операции" "У тебя было сотрясение" "Тебе нужно смириться с этим и привыкнуть" "Тебе ещё повезло, дружок" Потом был Тэхён и темнота. Темнота и воспоминания. Воспоминания и Тэхён. Бермудский треугольник. Попробуй, выберись. —Хочешь какой-нибудь десерт? Бархатный голос выбивает из раздумий. Чонгук дёргается от неожиданности и поворачивается на звук, пожимает плечами. Тэхён опускается рядом с ним на кровать, где Чонгук сидит по-турецки, и уже привычным жестом трогает его волосы, убирая длинную чёлку с лица. —Я всё могу приготовить. Чонгуку вдруг становится невыносимо интересно, что на Тэхёне надето. Домашняя одежда, пижама, уличные штаны, что? Он бы наощупь определил любой элемент его одежды, если бы не стеснялся попросить. —Молочный коктейль,— говорит он без энтузиазма.— Банановый. —Какого цвета трубочка? Чонгук хмурит брови и качает головой. —Ты точно не прикалываешься? —В смысле? —В прямом. Я не верю в то, что тебе хочется поиздеваться надо мной, но зачем ты постоянно спрашиваешь такие вещи, словно они играют роль? Даже если я скажу, что хочу ярко-жёлтую трубочку, ты всё равно можешь поставить голубую или зелёную, а я даже об этом не узнаю. —Но я не стану менять тебе трубочки,— Тэхён звучит искренне и как-то немного грустно, словно недоумевает. —Но зачем тебе знать, какого цвета я хочу? Я всё равно их не вижу. —Потому что мне интересно это знать. Чонгук не предполагает, как ему реагировать. Раньше он не понимал Тэхёна, только когда тот говорил на русском, а теперь не понимает по факту, даже на родном корейском. Он поджимает нижнюю губу, открывая вид на тёмную родинку под ней, и для удобства опирается на руки сзади, когда Тэхён вдруг вытягивает его ногу за икру вперёд и натягивает тёплый носок на ступню. —Говорил же не ходить босиком, принцесса. —Кто ещё принцесса? Я тебе не девка, блин, хватит! Чонгук толкает его пяткой и попадает в бок. С трудом отбиваясь, Тэхён натягивает ему второй носок и чуть дольше задерживает в руках его ступню. Чонгук даётся ему с каждым днём всё легче и легче, и Тэхён лишний раз убеждается в том, что все его полночные молитвы были не напрасны. —Твоя мама звонила,— осторожно начинает Тэхён. —Почему она звонила тебе, а не мне? —Потому что ты не отвечаешь на звонки, Чонгук. Чонгук фыркает, заваливаясь спиной на кровать. —Чего ей? —Сказала, что приедет в конце августа. —Если не собирается оставаться в своей паршивой Бразилии, то пусть не смеет сюда и ногой ступать. Тэхён не осуждает его. Если Чонгук привык к нему и больше его не сторонится, это не значит, что он настроен так же по отношению к матери. Она уехала заграницу сразу же, как только Чонгука выписали из больницы, и совершенно очевидно, почему Чонгук практически возненавидел её. В тот момент, когда он едва ли справлялся с посттравматическим стрессовым расстройством, когда нуждался в заботе и опеке самого близкого человека, она уехала, оправдываясь тем, что Чонгук сильный, справится и его здоровью уже ничего не угрожает, а Тэхён о нём позаботится, он ведь "специально, сразу же приехал в Корею, как только узнал". Как бы Тэхён не старался её оправдать, говоря, что у взрослых бывает много работы и она зачастую не ждёт, Чонгук оставался упёртым, как баран. "Глупый ягнёнок,— думал старший. Одинокий глупый ягнёнок. Его можно понять. Тэхён заносит руку прямо над лицом Чонгука, который смотрит в потолок остекленевшими глазами и упрямо молчит. Тэхён наблюдает за ним, держа руку костяшками пальцев совсем близко к его щеке, и неожиданно Чонгук закрывает глаза, подаваясь вперёд, словно бы ему навстречу. Мысль продолжить то, на чём они остановились в ванной, настойчиво щекочет нервы, но Тэхён одёргивает себя и немного резко хватается за ворот Чонгуковой футболки, оттягивая на себя. —Ты её в соусе испачкал. Снимай, я закину в стирку. —Но у меня закончились домашние футболки, а половина ещё не досохла. —Я тебе свою дам.

○○○

Тэхён бы хотел отвесить себе пощёчину. Громкую и максимально сильную, которая бы отрезвила его рассудок раз и, если не навсегда, то хотя бы надолго. Он сам виноват в том, что решил, что Чонгук не покажется ему сегодня в таком виде. —Можно мне сегодня с тобой? Самая длинная футболка, что у Тэхёна была — ярко-красная и широкая, — прикрывает ноги Чонгука намного выше середины бедра и руки до локтей. Он стоит в дверном проёме, умытый, готовый ко сну, и не входит к Тэхёну, пока не получает разрешения. Хотя ему и нечего спрашивать, потому что обычно Тэхён всегда пускает его к себе в кровать по ночам, когда Чонгуку не спится или когда ему снятся тревожные сны. Он проходит к кровати уже выученным маршрутом. "Интересно, считает ли он шаги или уже настолько всё заучил?"— думает Тэхён, расправляя для него одеяло рядом с собой. Чонгук не стесняется и забирается на кровать, нечаянно задев коленом старшего. Привык спать вместе. Привык принимать заботу. Привык просить о помощи в сложных для него мелочах. Привык находиться перед ним нагим. Основная проблема именно в этом и заключается, в том, что Чонгук с детства привык спать без нижнего белья. Без низа вообще. И когда он первый раз укладывался на подушку Тэхёна, сказал ему насмешливое "тебе-то что, всё равно всё видел!" Тэхён успокаивал себя тем, что они оба парни и что в этом нет ничего странного. Сейчас он продолжает себя убеждать: в этом нет ничего странного. За исключением того, что однажды они чуть не поцеловались. И что Чонгук дёргается от его касаний, как ужаленный. И что этот мальчишка настолько непостижим и сложен, что Тэхёна бросает из края в край каждый чёртов раз, когда он смотрит в его глаза, которые никогда больше не смогут посмотреть ему в ответ. Чонгук негромко желает ему спокойной ночи и быстро засыпает, повернувшись лицом к нему. Тэхён долго буравит его взглядом, стараясь не думать вообще ни о чём, и не предполагает, какую страшнейшую ошибку совершает, пуская Чонгука к себе так близко. Глубокой ночью он просыпается от возни прямо у себя под боком. Осознание накатывает снежной лавиной, такой же ледяной и колючей по ощущениям, когда он открывает глаза и фокусирует взгляд. —Боже, блять, Милостивый. Да простит его Господь за сквернословие. Чонгук во сне примкнул к нему почти всем телом, сжал в кулаке вырез его спальной кофты и зажал его бедро между своих ног. Тэхён не может отойти от шока, просто не может в силу того, что просыпается посреди ночи от того, что его хорошенький и заносчивый Чонгук прижимается к нему под одеялом так тесно, что впору взвыть. Тэхён пробует отодвинуться, чтобы убедиться, что младший всё же спит, но не может, потому что Чонгук льнёт ближе, теснее и дышит душным воздухом у Тэхёна на шее. Его поясница мелко и медленно движется, и старший чувствует, как сильно задралась его майка. —Х-хён, Тэтэ‐хён... Его звуки. Чонгук заходится дрожью, его почти бьёт жар и судороги по всему телу, а он лежит и стонет в голос, и пыхтит, словно ему что-то мешает. Добивает тот факт, что он бормочет имя Тэхёна, словно бы осознанно, словно не в бреду, а в реальности. "Ему снится, как я его трогаю" С ума сойти, Тэхён не верит, что это действительно происходит. Чонгук откровенно и очень настойчиво притирается к его бедру голым пахом, и Тэхён может чувствовать под тонкой тканью своих спальных штанов, как мокро становится у младшего между ног и как плотно зажимается мягкий мешочек его гениталий между туловищем и тэхёновой ногой. —Только не это, блять, нет, нет... Тэхён понимает всю серьёзность ситуации. Он понимает, что его обязанность — разбудить Чонгука и успокоить, заверить, что всё хорошо и "ну, с кем не бывает, все через пубертат проходят, плавали, знаем". И к чёрту, что пубертат по факту нисколько не оправдывает такое поведение. Тэхён всё это понимает, но не может держать себя в руках, когда человек, от которого хочется и тело, и душу, и всё до последней крупицы, лежит у тебя в кровати, взмокший и пышащий жаром, и стонет твоим именем через каждое междометие. Тэхён не до конца себя контролирует, когда, не сводя взгляда с его макушки, кладёт руку на его бедро, зажимая под тазобедренной косточкой, и с силой повторяет его движения, толкая на себя. Удушливое "а-ах" расползается по стенам, вылетая в открытое окно. Тэхён вжимает колено ему между ног, притягивая ближе и забывая о том, что в любой момент Чонгук может проснуться. И к чёрту, пока он издаёт все эти звуки и пока дышит, зарывшись носом в ворот его пижамы. Тэхён очень, безумно сильно хотел бы посмотреть под одеяло и оценить масштабы того ужаса, который предстоит испытывать этой ночью, но он держится и с какой-то злостью выдыхает Чонгуку в лицо, когда он начинает хныкать. На секунду его глаза открываются, и Тэхён думает, что всё, конец. Он разбудил его и истерики не миновать. Однако Чонгук лишь сонно моргает и снова закрывает глаза, постепенно расслабляется и затихает. Вероятнее всего, он просто потерялся в пространстве и, открыв глаза и не увидев ничего, спутал действительность со сном, что не удивительно в его состоянии. Не сразу Тэхён понимает, что гулкий стук сердца — его собственный, а не Чонгука. Он чуть сдвигается назад, как-то шокированно-пристально глядя на блестящие в темноте щёки младшего, и всё же приподнимает одеяло. Ступор покидает его сознание, когда он смотрит на подрагивающий в судороге живот и трогательно прижатый к его ноге член. Вся его пижама абсолютно испорчена. Тэхён не любит засыпать, когда испачкан в чём-либо, но затихший, прильнувший к его боку Чонгук заставляет поступиться своими принципами. Этой ночью Тэхён до утра не может сомкнуть глаз, стараясь класть руки где угодно, только не на ослабевшем теле Чонгука.