Слёзы Кумамона

У Чонгука не было детства. Это первое, о чём внезапно думает Тэхён, когда видит младшего, тихо сопящего в его кровати. Пока Тэхён учился в России, Чонгук оставался дома, в Корее, и они созванивались достаточно редко, чтобы каждый раз успевать хорошо соскучиться. Пока Тэхён гулял с друзьями из университета и помогал родителям с домашними делами, Чонгук сидел один в своей комнате, один в большой четырёхкомнатной квартире, занятый самим собой. Пока Тэхён смеялся и ссорился с кем-то, отдыхал на вечеринке или переписывался с новой подружкой, Чонгук молчал, сидя за сотни тысяч километров от него. Он был одиноким, оставленным ребёнком, посвящённым самому себе. У него были только танцы, стружка от карандашей на ребре ладони и тоска. Нелюдимый, вечно хмурый и взрослый не по годам. Когда Тэхён приезжал на лето, Чонгук расцветал. На его лице появлялась краска, он начинал дышать глубже, чище, и будто всё вокруг него оживало тоже и сияло. У Чонгука не было друзей, и Тэхён восполнял это раз за разом. Между ними было нечто настолько сложное и неопределённое, что они и сами не могли понять. Просто когда Тэхён приезжал после долгой разлуки, его можно было трогать — и Чонгук трогал. Когда они играли в приставку у Чонгука дома, Тэхён имел возможность намеренно проиграть — и он проигрывал, упиваясь чужими радостными возгласами, потому что Чонгук выигрывать любил. Настолько сложное повисало между, что оборачивалось удавкой на шее. Чонгук был совсем подростком, ему только исполнялось пятнадцать, а Тэхён уже переходил на второй курс. Тогда он с гордостью называл себя "хёном" и должным образом заботился о младшем, баловал его сладким и вредной картошкой фри, проводил с ним всё свободное время и слишком часто сдавался, когда Чонгук просил его остаться на ночёвку. Он не мог отказать потому, что Чонгуку одиноко без него, и потому, что это же Чонгук. В тот вечер, в один из тех, когда ему было двадцать, а Чонгуку пятнадцать, всё перевернулось. Он остался на ночь в квартире Чонов и по привычке не запер дверь в ванную. Стоя под напором горячей воды, он расслаблялся, усталость стекала по его плечам вместе с пылью от вечерней прогулки и пеной геля для душа. За шумом воды он не заметил возню за спиной, но после уловил боковым зрением взгляд. Такой густой, глубокой взгляд, которым Чонгук вцепился в его тело, стоя в темноте у дверного проёма. Когда Тэхён повернул голову, он увидел только мелькнувший подол футболки и пятку, скользящую по паркету. Всё перевернулось. Тэхён утрирует, конечно же, но всё в нём действительно пошатнулось, когда он поймал этот блестящий взгляд. Так смотрел не ребёнок, так смотрело на него нечто из глаз Чонгука, что росло в мальчишке и с каждым годом обещало становиться сильнее и куда серьёзнее. Да, Чонгук подглядывал за ним, пока он мылся. Да, Чонгук повёл себя по-ребячески необдуманно и слишком вольно. Но Тэхён и мышцей лица не показал того, что заметил его. Рассудительный, снисходительный, правильный. Тэхён позволил тогда Чонгуку остаться незамеченным и вёл себя, как ни в чём не бывало. "У него начинается трудный возраст, ему нужно разобраться в себе, его нельзя за это отчитывать",— говорил он сам себе. Однако после того случая Чонгук не совершал ни малейшего поползновения в его сторону. Они оставались хорошими друзьями, Тэхён оставался ему единственным другом, и Чонгук брал это. Тэхён видел в нём мальчика, который грубоватый с остальными, но ласковый с ним. И он так безумно боялся узнать истинную причину этой невинной, казалось бы, ласки. Со временем Чонгук взрослел, он перерос Тэхёна, раздался в плечах, но остался всё тем же Чон Чонгуком, который выпрашивал сходить с ним на новый фильм или всю ночь играть в приставку и есть пиццу. Тэхён не напугался, когда осознал, что ему нравится то, что Чонгук повзрослел. Но пришёл в ужас, когда понял, что Чонгук смотрит на него порой слишком долго и что излишняя тактильность в нём играет с ними обоими злую шутку. Когда Тэхён начинал четвёртый курс, прощаться на весь учебный год было сложнее, чем до этого. Потому ли, что Чонгук больше не был ребёнком и постепенно вырастал в юношу, или потому, что сам Тэхён за это лето привязался к нему больше, чем следовало, и больше, чем это вообще возможно, — неизвестно. Когда он уезжал в Россию, именно в тот последний год учёбы, ему вдруг стало страшно дистанции. Километры растягивали между ними канаты, ломали тросы и борты, разделяли как-то по особенному изощрённо и очень тревожно. Тревожно было Тэхёну на груди, когда он по своему обыкновению поцеловал Чонгука в макушку на прощание и когда, обернувшись на конце трапа, посмотрел на него по-странному печально. Чонгук стоял внизу, среди толпы провожающих, в своих длинных шортах, футболке и панаме, перекатывался с носков на пятки и тепло, как-то по-детски искренне улыбался. "Возвращайся скорее, хён" Тэхён вздрагивает. Ему ощущается, словно между тем прощанием в аэропорту и роковым звонком в начале марта были лишь жалкие промежутки недовремени. И они ничего не значат, и они не имеют ровным счётом никакого значения на фоне всего того, что им пришлось пережить. —Спи,— шёпотом говорит Тэхён, погладив Чонгука по спутанным отросшим волосам.— Больше ничего не бойся. Свет от ночника смягчает его черты, его грудная клетка медленно движется, а щиколотки утопают в скомканном одеяле. Такой мирный, такой драгоценный. Тэхён рушит его покой, только когда осторожно залезает к нему под одеяло. Когда он перегибается через него к ночнику, Чонгук наощупь, едва ли просыпаясь и соображая, тянет к нему руку, а после — тянет к себе ближе и укладывается удобнее, вжимаясь в него прогретым сном телом.

○○○

—На самом деле, мне так грустно, хён. Чонгук уже давно занял место на его коленях, чтобы было удобнее трогать его лицо. Тэхён читал ему книгу этим вечером, читал вслух и, как ему казалось, с выражением, с чувством, словом, интересно. Но Чонгук не оценил, прервал ворчливым "ну и нудятина", и забрался на него, удобненько располагаясь в чужих руках. "Как же легко ты ориентируешься со мной",— подумал Тэхён, откладывая помятую книгу под подушки. Сейчас Чонгук сидит и касается его по-странному нежно, но привычно. Его чуткие пальцы теплом почти не осязаемо скользят по его щекам и ушам, иногда останавливаясь на затылке и стягивая волосы в затянутой массажной манере. Тэхён едва ли не мурчит. —Мне грустно, знаешь, почему? —Почему, принцесса? —Угадай. Тэхён вздыхает, приоткрывая глаза. Это нечто, сидящее на его коленях в уютном полумраке комнаты. Чонгук выглядит так чертовски естественно, так полноправно и хорошо, что Тэхён на секунду задумывается ни о чём. Пока смотрит на его расслабленные плечи и сгорбленную спину, на припухлость его нижней губы и широко раскрытые мутные глаза. Серебристые, согласно его личному мнению. —М... ужин не понравился?— отстранённо спрашивает Тэхён. —Мимо. —Я разучился читать на корейском? —Напряги мозг. Тэхён щёлкнул пальцами по кончику его носа и замолчал. —Я ведь видел твоё лицо тем летом в последний раз,– негромко говорит Чонгук, прихватив его за подбородок.— И никогда больше не увижу. Они не поднимали эту тему достаточно давно. Не намёками, не упоминаниями вскользь, а почти прямым текстом. Чонгук не боится говорить об этом, а вот Тэхён трус, и всё то время, что он был рядом для поддержки и помощи, он просто избегал разговоров об их ситуации, предпочитая сыпать заботой, лаской и своим вечным "давай, помогу". Он никогда в жизни не поверит в это до конца и ни за что не осмелится когда-либо произнести это зыбкое и муторное вслух. Слепота. Корень всех его проблем именно в том, что он воспринимает это слишком остро, скрывая надоедливое "мне так чертовски жаль" под тренированным годами внутреннем спокойствием. Тэхён мрачнеет в секунду, чуть сдавливает в ладони чужое бедро. Видит Бог, ему не нравится всё это. Чем ближе сентябрь, тем хуже ему на душе и тем лучше и опаснее для него Чонгук становится. —Чонгук. Как жаль, что он не видит, что Тэхён вот-вот заплачет. Чонгук неожиданно серьёзен. Он наклоняется к Тэхёну, разгоняя его оцепенение поцелуем. Не таким, какие бывают обычно. Слишком медленным и грузным, слишком палящим дыханием в мягкие суховатые губы. Чонгук просто сминает их своими и этим жестом прошивает в Тэхёне такую острую тоску, что кислород комкается у него в середине горла удушливо и нудно. —Не говори ничего, если не хочешь. Чонгук тычется носом ему в шею, долго тянет его запах в лёгкие. "Прекрати это" —Просто мне бы хотелось видеть тебя. "Замолчи, я умоляю" —Твоё лицо. Ты красивый, знаешь? "Хватит хватит хватит" Тэхён шумно выдыхает. Чонгук душит его своими словами, своими руками и хочет убить в нём последние крупицы самообладания. Давно ли он был ребёнком, к которому Тэхён приезжал каждое лето во время своих каникул? Давно ли его беззаботность блестела озорными огнями в густо-кофейных радужках глаз? Глаз, которые смотрели на него, которые могли на него смотреть, а Тэхён мог читать в этих взглядах вещи пострашнее библейских сюжетов. —Я помню, какой ты красивый, Тэхён. Тэхён сглатывает удушливый ком. Его глаза начинает щипать, губы поджимаются. А он осторожно тянет Чонгука от себя и долго молчит. —Смотри на меня. —Я смотрю. Чонгук смотрит. Его взгляд не бегает в растерянности, гадая расположение чужих глаз, хотя и направлен чуть ниже. Пара жалких миллиметров, но Тэхён уверен, что Чонгук смотрит на него. —Я почти сошёл с ума, когда думал, что потеряю тебя. Поэтому ты... я... мне, знаешь... Чонгук спасает его нервозные попытки выдавить из себя хоть слово, прикладывая к его лицу пальцы. Указательный зажимает краешек его губ, останавливая поток несвязных слов. —Я думаю, я понял тебя. Тэхён. И улыбается.