Слёзы Кумамона

Открывать глаза по утрам тяжело. Открывать глаза по утрам, когда свет бликами пробивается сквозь непроглядную, персонально для тебя постоянную темноту, — хуже вдвойне. Голова, словно чугунная, тянет вниз, к промявшейся подушке, в висках стучит не кровь. Примерное время 11:15, плюс-минус час, и он не может описать своё состояние как пригодное для подъёма. А ведь это было... Взаправду. Тэхён дышал не просто с ним одним воздухом, а им, им самим, и он был настолько запредельным, что Чон терялся в нём, словно в Кносском лабиринте. Он помнит слёзы, удушение. Грудь Тэхёна лежит на его, косые мышцы ноют от растяжки. Терпеть. Жертвовать. И любить, как полоумный. Это было так. Мокро, липко, больно. Как в его грёзах и даже лучше. Лучше, потому что он имел возможность показать свою изнанку, оголиться, как никогда прежде, и отдавать единственное, что у него есть и чем он может дорожить — верность. Сладкое исступление. Не его, Тэхёна. Оно задело Чонгука осколками, и в этом было что-то, что старшему вряд ли когда-то удастся понять. ...Высунув ступню из-под одеяла, Чонгук, чувствуя волну жара, пытается раскутаться, но ему явно мешает нечто, придавившее рёбра. Он наощупь распознаёт в тяжести мягкое плечо и мерно вздымающийся бок. Спутанные жёсткие волосы на макушке щекочут подбородок. Нечто лежит на его груди и сопит, притворяясь спящим. —Вставай,— хрипит Чонгук, ласково оттягивая клок его волос.— Я знаю, что ты не спишь. Тэхён по утрам ленивый и неподъёмный. Чтобы встать рано, ему приходится поныть, поломаться, обречённо застонать и, навозившись, злым и недовольным принять вертикальное положение. Сейчас он лежит спокойно, старательно делая вид умиротворённого сна (Чонгук знает, что на самом деле хочет зашевелиться, но терпит). —Как? —Дыхание сменилось. Тэхён улыбается, гулко выдохнув. Утром от него пахнет пряной травой и горечью, но это не так, словно отталкивает, это скорее так, как пахнет мужчина. Твой мужчина. —Ты стал таким чутким,— мурлычет Тэхён, ласкаясь к нему щекой. Он как кот, большой, тёплый и наглый, потому что по-хозяйски занимает место на кусочке чужого тела, а уходить не хочет. —Простая физиология. —Не будь занудой. Тэхён поднимается на локте и застывает так, приложив пальцы к хрящику чужого уха. Чонгук знает, он его разглядывает, любуется им и проверяет его состояние. Беспокоится. Только открыл глаза, а уже заботы через край. Иногда навязчивой, иногда едва заметной, сокрытой где-то между словами и косыми взглядами. —У тебя болит что-то?— спрашивает Тэхён, почесав его под подбородком, как пёсика. —Ну... пока не понял,– и улыбается.— Скорее нет, чем да. Они вместе идут в душ и вместе готовят завтрак. Тэхён даёт Чонгуку такие задания, с которыми он точно справится: распаковать бекон, выложить на сковороду и потыкать в него лопаточкой пару раз, чтобы не пригорел, убавить газ, достать тарелки, налить воду в чайник. В лице Чонгука очарование, в лице Тэхёна — полнейшая очевидность. Иногда он просто стоит и смотрит на младшего, как влюблённый дурачок, иногда обнимает со спины просто так, чтобы поближе, погреться. Простая человеческая тяга любить тепло. У тепла Тэхёна есть тело и имя, есть запах, облик и характер. И этого достаточно настолько, что становится нестерпимо мало. Напросившись на поцелуй, Тэхён увлекается, а когда до него доходит, с чего вдруг чужой рот настолько распалён, а щёки полыхают розовым, он трогает губами лоб Чонгука и изумлённо говорит: —Да ты весь горишь... Поднялась температура, Чонгук закатил глаза. Я не сахарный, говорит, но Тэхён всё равно суетливо ищет в аптечке анальгетик и заставляет выпить. Его взгляд такой очевидный, Боже... В одном человеке не может умещаться столько невербального и чувственного. Мне так жаль. Я виноват. Прости меня. Озвучь Тэхён всё это, Чонгук зарядил бы ему по челюсти. Если бы он мог увидеть, он бы с лёгкостью прочитал это в изломе бровей, в напряжённой линии сухих губ, заглянул бы на дно глаз, где вместо морей и океанов плещутся тревога и вина. Его счастье, что не видит. В силу своей юности спутал бы с сожалением иного рода, когда говоришь "мне так жаль", имея в виду "мне так жаль, что это произошло", — и непременно сделал бы поспешные выводы. Засомневался. Разочаровался. И трещин бы потом не заклеил. —Ты слишком опекаешь, хён,— говорит Чонгук. Ему к губам подносят что-то твёрдое, пахнет морковью. Поневоле улыбается и с хрустом откусывает очищенный кусочек. —Принцессы ведь для того и нужны, м? С ним не получается быть серьёзным до конца. —Ты почему такой слащавый? —А почему ты такой сладкий? И Чонгук не представляет, насколько он сладкий в чужих глазах. Он бы только знал... как Тэхён на него смотрит. Даже когда они одни в квартире, когда никто не имеет возможности лицезреть сие лохматое сокровище в клетчатых пижамных штанах, он ведёт себя так, словно никто больше не коснётся так ласково и права на это не получит. —Это был прощальный секс?— спрашивает Чонгук, от неловкости занимая руки воротом тэхёновой кофты. —У нас есть долгих две недели на то, чтобы попрощаться ещё раза три как минимум. —Это звучит... странно. —Это звучит заманчиво. —Не наглей. —Чш,— Тэхён зажимает его губы указательным пальцем.— Ты только представь, что я сделаю с тобой после месяца разлуки. —Хён, заткнись, а! Смущается. Такой очаровательный. —Представишь,— мурлычет он,— а потом расскажешь мне. Как сегодня ночью.

○○○

Эти сумерки август разбавляет пылью и духотой после серии дождливых дней. Наступает позднее летнее затишье. Тэхён смотрит вниз на едва различимую дымку, разбавленную пылью из-под колёс проезжающих в центре города машин, и медленно курит, облокотившись об открытую створку балкона, погружённый в свои мысли. —Моя мать не пустит тебя на порог, когда узнает,— негромко говорит Чонгук, продолжая бездумно черкать в альбоме. Он сидит рядом на мягком футоне. Под его коленом разбросана горсть карандашей, выпавших из пенала. —Она не сможет устоять перед моим очарованием,— отзывается Тэхён, выдыхая дым носом. —Сомнительный довод, знаешь ли. —Тогда я тебя украду,— говорит он.— Увезу с собой в Россию. Буду готовить тебе сырники и борщ. Ты когда-нибудь пробовал борщ? —Звучит, как ругательство. —Значит, не пробовал. Чонгук хмыкает. —Получается?— спрашивает Тэхён после недолго молчания, заметив нагромождение линий у Чона в блокноте. —Я не хочу, чтобы ты уезжал. Тэхён бросает в его сторону долгий взгляд. Он сидит неподвижно, глядя в сторону и не моргая. В пальцах мнёт уголок толстого листа. —Я тоже. Неожиданно бумага шуршит, её сжимают пальцами и медленно тянут от корешка. Чонгук всё так же смотрит в одну точку. —Нет, ты не понимаешь,— он делает паузу.— Я рушу твою жизнь. Ты этого не понимаешь? —Что за бред ты снова несёшь?— спокойно отзывается Тэхён. —У тебя столько возможностей, ты буквально выиграл эту жизнь, но бросаешь всё из-за меня. Отказываешься от лучшего будущего, чтобы помогать мне одеться и готовить завтраки. Ты этого от жизни хотел? Быть моей сиделкой. Потому что я беспомощный. Потому что ни на что не способный. Инвалид. У Тэхёна дёргается плечо, он каменеет. Чонгук никогда не был трагичным подростком, нытиком, не ломал комедии. Его замкнуло, но Тэхён распутал все до одного узлы. Он был на грани, но Тэхён расстелил опору под его ногами. Сколько у них всего было, сколько они делили на два, сколько отдавали друг другу. И после всего ему хватает наглости считать себя бременем. Тэхён злится, потому что Чонгук никогда прежде не был настолько слеп, как сейчас. Он садится напротив на корточки и глядит в упор, под самую кожу. Чонгук переводит мокрый серый взгляд примерно на него и негромко произносит: —Ты знаешь, как я чувствую себя сейчас? Словно я вознёсся выше неба, а на деле слетел с обрыва вниз. Ты задушишь меня, если останешься рядом. —Значит, ты будешь вечно задыхаться мной. Он делает паузу и сжимает пальцами его щёки, чтобы губы надулись, а челюсти заболели от давления. —А я буду вечно тобой дышать. Так что пошёл ты к чёрту со своими жертвами, Чон Чонгук. От поясницы по спине эхом проносится тупая боль — это Тэхён со всей дури приложил его к балконному подлокотнику, вжался в него, вгрызаясь в губы каким-то остервенелым поцелуем. Чонгук зашипел, завертелся, от резких движений у него нехорошо потянуло спазмом в животе, как напоминание об этой ночи, а Тэхён его всё зажимает и скручивает руки, он кусается и тяжело дышит от злости. Чонгук в растерянности шепчет: —Хён, мне больно. —А мне не больно от твоих слов? Чонгук дёргается напоказ, его распухшие губы упрямо поджимаются. Тэхён так немилосерден сегодня. Не узнать. —Я не могу позволить тебе... —Сука, заткнись, Чонгук, просто заткнись... Ему в шею утыкается холодный нос. Тэхён нюхает его, тяжело вздыхает. И отпускает, поставив вытянутые руки по обе стороны от него. —Я жизнь за тебя готов отдать, как ты не поймёшь. Не вытерплю больше без тебя, я не вытерплю... Чонгук прикрывает глаза ладонями и всхлипывает. Ему слишком противоречиво на душе, он мечется. От Тэхёна и к нему, от и снова прямо в его руки. Его начинает тошнить, к горлу подходит болезненный комок, будто он вот-вот расплачется. Ему нужно выплеснуть всё, что его гложет, но Тэхён не даёт. Он несгибаем, когда принимает решения. А Чонгук чувствует слишком много, чтобы противиться ему в полную силу. Он протискивается из ловушки, наощупь находит дверь в комнату и молча уходит, запнувшись о порог. Позже Тэхён находит его в их постели лежащим на боку. Когда его кровать успела стать их, он не помнит, но определённо точно не хочет менять привычки. Чонгук прибился к самому краю со своей стороны и свернулся в комок. Он стащил с чужой половины подушку, прижал к груди и, вероятно, заснул. Тэхён прилёг рядом осторожно, чтобы не тревожить, выключил ночник и приобнял со спины. Несколько минут в тишине, и Чонгук выдаёт себя. Его плечи содрогаются. Раз, второй... Не спит. Незаметно он начинает плакать, сильно прижав подушку к лицу. —Задохнёшься,— негромко шепчет Тэхён ему в затылок. Чонгук всхлипывает и изредка тихо воет, вжимаясь лопатками в Тэхёна. А тот лежит рядом, тихий, тёплый, гладит по плечу, ладонью собирает волосы с лица. Всё понимает. Слишком много пережил в свои семнадцать. Слишком сильно полюбил. Для него сейчас всё — слишком. Слишком много темноты и слишком страшно бороться с ней не в одиночку. Слишком тяжело в груди и противоречиво на душе, потому что она больше не пуста. Слишком много Тэхёна. Много упрямства. Слишком похоже на сказку.