Слёзы Кумамона

—Ещё один палец. —Хватит. —Ещё один. —Не могу больше. —Можешь. —Правда не могу! —Терпи. И так всякий раз. Не сказать, что терпение у Тэхёна бесконечное. Вот Чонгук ноет, вот он хнычет и стонет, чуть ли не извиваясь, пинается, дёргается, а потом Тэхён почти роняет маникюрные ножницы, когда младший толкает его ногой, заезжая пяткой едва ли не по лицу. Тэхён психует. Всему же есть предел. —А ну, сядь спокойно!— рычит он, крепко прижимая его щиколотку поверх своих ног, чтобы точно больше никуда не дёрнулся.— Остался один. Маленький. Мать его. Ноготь. Дело в том, что Чонгук терпеть не может, когда лезвия касаются подушечек пальцев. Стричь ногти для него равносильно пытке, особенно когда это делают за него. Он любит массаж ног, но не это невообразимо отвратительное чувство, когда ковыряются под ногтями. А что может быть хуже? Чонгук пыхтит, ещё немного возится, но, сдавшись, укладывается на спину, страдальчески поднимая взгляд к потолку. —Я и сам могу,— его голос звучит недовольно, но он слушается и теперь лежит смирно, пока Тэхён не заканчивает. —Отрежешь полпальца. —Хён. —Что хён? —Я сам в следующий раз. —Нет. —Ты как с ребёнком со мной! —Потому что ты и есть мой ребёнок. Чонгук закатывает глаза. —Пойдёшь ко мне на ручки?— спрашивает Тэхён, несильно потянув его на себя. —Нет. —Хорошо подумал? Чонгук не отвечает и спустя пару мгновений его прижимают сверху. Тэхён удобно устраивается между его ног и начинает приставать, но его обрывают коротким: —Я есть хочу. В доказательство Чонгук хватается за поджавшийся живот.  —Хорошо, я заглажу свою вину вкусным десертом. Хочешь? Хочешь? Он ещё спрашивает. Чонгук сразу же воодушевляется, садится и начинает перечислять, что хотел бы попробовать. —Решил меня в кулинарное рабство обратить?— Тэхён качает головой и нехотя поднимается с дивана. —Ты уже там, если не заметил. Чонгук пытается ступнёй найти второй тапок, на эмоциях отброшенный подальше перед стрижкой ногтей, и Тэхён незаметно пододвигает его к нему, иначе Чон снова начнёт ворчать. —А что приготовишь? —Узнаешь, когда будешь пробовать. —Я узнáю по запаху. —Хм,— Тэхён задумался на секунду, глядя на Чонгука с какой-то новой, иного оттенка нежностью,— в этот раз не получится. —Это с шоколадом? —Если хочешь, добавлю. —Хочу. Побольше только, хён. И он сидит рядом за новым кухонным столом, который они на днях вместе собирали, и светится ярко, как диск Луны в полнолуние. Чонгук называет это "блинчик", потому что он похож на тонкие блины, которые Тэхён часто пёк ему во время летних визитов. Тэхён даёт ему попробовать тесто на лопаточке, но Чонгук всё равно не угадывает, что это за сладость. Они вместе катают из клейкой массы шарики, вместе моют посуду, пока десерт остывает, потом Чонгук съедает почти всю тарелку этих вкуснейших данго, политых взбитыми сливками и шоколадом, забывая запивать рисовым чаем. Этот день проходит, как забвение, сладкое и тихое. Чонгук липнет к Тэхёну до самого вечера, а Тэхён его не отлепляет. Они так и сидят перед телевизором: полубоком, Тэхён смотрит вечернее телешоу, откинувшись на подушку у подлокотника и старясь сохранить невозмутимое выражение лица, а Чонгук, закинув ногу ему на плечо, с миской попкорна лежит на спине и иногда кидается в него солёными зёрнами. —Мимо. —Сколько попало за шиворот? —Две. —В рот? —По нулям. Чонгук вздыхает и бросает в него сразу горсть. —А сейчас? —Устрою тебе квест, принцесса,— говорит Тэхён, сохраняя всё то же спокойствие и похлопывая его по бедру.— Будешь ползать по полу, пока не соберёшь весь попкорн. —Твои наказания стали изощрённей. —Просто хочу увидеть тебя на коленях. —Мы могли бы... —Нет,— Тэхён обрывает на полуслове и подтягивает носок выше по его ступне.— Я серьёзно, уберёшься здесь. —Ну хё-о-о-н... Он тянет гласную и поднимается, садится на Тэхёна и лезет целоваться, ласкается об него, а под коленкой хрустят зёрна кукурузы. —Бессовестный,— вздыхает Тэхён.— Я тебя разбаловал. Чонгук не отвечает, только лыбится и продолжает. Под рукой, которая сжимала Тэхёну шею и спускалась вниз, нащупалось ещё одно зёрнышко — в ямке между ключиц. Чонгук закинул его в рот, задумался и выдал: —С твоего тела он вкуснее. И только он завёлся, разыгрался — руки хёна на его спине, поцелуи с языком и тихое сопение, — как Тэхён наклоняет его к себе за затылок, слюнявит ухо и бъёт ниже пояса своим: —Всё равно будешь ползать на коленках и собирать это дерьмо с пола. Стон разочарования. Ким Тэхён невыносим.

○○○

—Мой хороший мальчик,— говорит Тэхён в самое ухо, прижимаясь к его спине вплотную.— Потерпи. Кожа отдаёт жирным блеском. Его живот вздувается и поджимается в рваном быстром темпе. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Просьба дышать глубже. Чонгук слушается — Тэхён чувствует это по движению мягких боков под его руками. Он тёплый, пышный и почти скользкий, и это так отдаёт нездоровым возбуждением, что Тэхён готов ударить себя по лицу. А потом взять от Чонгука всё. И снова ударить себя. А потом снова брать его. Возможно, долго. Скорее всего, пока он не заплачет. А когда заплачет — пожалеть его, похвалить. Стереть пот с его лица, с филейной части бёдер. Есть что-то особенное в человеке, который твой. Для тебя. И в нём есть то самое беззащитное, когда он отдаёт кусочек своей души тебе в руки. Когда ты знаешь, когда ты чувствуешь, что властен над ним. Держать его за бедро в большой компании. Класть руку на затылок. Нюхать его волосы или ворот футболки, потому что пахнет твоим. Его тело — для твоих рук, его душа — голая и нараспашку — только для твоих глаз. Эта уязвимость. Ты можешь делать ему больно, но он стерпит ради тебя. Он пожертвует своим комфортом, если это будет нужно. Он вошьёт тебя себе под кожу, пропитает своей кровью, плотью и введёт свою душу тебе внутривенно. И он подчиняется тебе, но лишь потому, что хочет подчиняться. Хочет здесь и сейчас, пока вы вместе, одно целое, и единение прожигает вас обоих изнутри, и говорит его тело, его атомы, но не он сам. В этом есть что-то, что понять сложнее, чем постичь. И это очень, очень плохо — думать, что ты владеешь человеком. Но это мир простых людей, искажённых потребностей. Присваивать себе то, чем никогда не сможешь овладеть. Простить такую вольность — пустяк. Человек порочен в своём естестве. Эта простая истина оправдывает всё. И Тэхён ненавидит это в себе. Всякий раз, когда случается Чонгук. Когда он вожделеет его, когда хочет его не отпускать, когда хочет сорваться, хочет в него глубже, больше, чем просто с головой. Всякий раз, как сейчас, когда Тэхён смотрит на него сверху вниз и хочет. Покусать его, одеть в свою толстовку, тронуть за изгибы поясницы и сгрести себе в руки. Укачивать на коленях, кормить с рук и трогать трогать трогать. Сжимать, где помягче. Словно у Тэхёна есть право на него. Патент. Это знание вырубает рассудок. —Повернёшься ко мне? Тэхён мог бы и силой, мог бы заставить, не сказав ни слова, и Чонгук в целом не был бы против. Но ему мешает что-то. Наверное, то, что Чонгук тоже имеет над ним власть. Вероятно, даже большую, чем сам Тэхён над ним. Наверное, мешает то, что правило уязвимости работает в обе стороны. Чонгук молчит, как и в прошлый раз. Во время основного процесса он словно переключается, обращаясь в один оголённый нерв. Это интересно. Интереснее, чем слушать, как он стонет, или смотреть, как кончает. Потому что Чонгук начинает молчать, напрягается и не идёт с ним на словесный контакт. Как и сейчас, когда он упрямится, мотает головой, закрывшись сгибом локтя. Тэхён не принуждает, только заваливает его чуть набок, заставив согнуть одну ногу в колене. Чонгук шипит на него, мычит и, наверное, матерится. Когда дело доходит до собственно слияния, Чонгук всегда пытается закрыться. Тэхён заметил это ещё в прошлый раз, но списал на сильный стресс. Сейчас же он не должен убегать и прятаться, стесняться и бояться, ведь это же Тэхён. —Не молчи, принцесса,— просит он, ласково поглаживая по животу.— Почему ты закрылся? Чонгук мычит и вертит головой. Его растрёпанный затылок отвлекает внимание Тэхёна, и он наклоняется, чтобы лечь вплотную и вдохнуть воздух у его волос. Как же ему нравится этот пряный запах. Нравится, как пахнет кожа его головы. За ушком, когда он потеет и от него полыхает жаром. Мокрые корни, слипшиеся волоски на висках. У Тэхёна теплеет в животе от этих мелочей. Он медленно, но настойчиво оттаскивает локоть Чонгука от его лица. Снова противится, не поддаётся, упрямый. Тэхён так и говорит: —Упрямый. Хочется целовать. Тэхён сжимает его руку в своей, когда начинает двигаться. Он его жалеет, но не на столько, чтобы прекращать. Ладонь в ладонь, и сколько трепетной нежности в том, как спустя время Чонгук притягивает его руку к своим губам и целует в косточку большого пальца. Открывается. Совсем немного, и потом снова прячет лицо за отросшей чёлкой. Щёки горят, слёзы на них испаряются быстрее, чем Тэхён успевает собрать их губами. Тихое мычание. Всхлип. Уязвимость. Тэхён ощущает её каждой клеточкой тела. Она перетекает в него через пот Чонгука, когда они прижимаются вплотную. Он чувствует себя так, словно ему подарили бесконечность. Словно он бродит по мягкой корочке луны босыми ногами. Он чувствует, что Чонгук одним своим существом затягивает к себе в омут — глаз, души, тела, всего, что имеет к нему хоть какое-то отношение. Толкнуться сильнее, облизать ухо, выдохнуть на мокрый хрящик. Повторить. Толкнуться, облизать, выдохнуть. Повторить. Глубоко и плавно, долго. Истязать его. Тэхён любит этот особый вид сладкой пытки, когда Чонгук начинает хныкать от смущения и распирающих его эмоций. И он действительно начинает. Всё так же спрятав лицо, поджав блестящие пóтом плечи, сцепив намертво пальцы с чужими, он начинает рвано выдыхать голосом и поддаваться. Это передоз. Слюна капает на чистую наволочку. —Знаешь, что помогает двум людям избавиться от всех барьеров между ними?— спрашивает Тэхён, придавив его тело своим весом. Его тело своим телом. Чонгук пыхтит, скашивая на него глаза. Тэхён подло говорит в самое ухо: —Оральный секс. Это определённо не то, что Чон хотел бы услышать, пока его скулы заливает стыдом. —Ты когда-нибудь затыкаешься в такие моменты?— шипит он, и выходит очень задушенно. Тэхён по-доброму усмехается. —Зато ты начал разговаривать со мной. Чонгук демонстративно отворачивается лицом в подушку. —Знаешь, что я сделаю с тобой, когда прилечу обратно? —Закрой свой... —Я научу тебя манерам,— продолжает Тэхён.— Ты забудешь, что значит грубить, и научишься просить. Вежливо. Чонгук коротко и тихо воет в подушку. —И знаешь, как я это сделаю? —Хватит... —Я раскрою тебя. Привяжу руки к кровати, чтобы не вырывался, и рассмотрю всё от и до. И ты будешь зажиматься до тех пор, пока не поймёшь, что мой язык — это лучшее, что могло в тебе побывать. Он говорит это, совершенно забывшись в реальности. И Чонгук вдруг завозился, пытаясь подняться на локтях, но Тэхён предотвратил панику в ту же секунду и укусил. О Боже Правый. Укусил его в скат шеи, как делают животные, чтобы пометить своё. Это хуже, чем согрешить. За такое его мало распять, мало жечь ладан на его коже, мало топить его в глубокой Кандии и душить цепочкой с нательным крестиком. Когда Тэхён его хочет, как сейчас, всё искажается извращёнными контрастами. Когда Тэхён его хочет, как сейчас, ему в уши шепчет Сатана. —Я сделаю с тобой такие вещи, что ты весь пятнами пойдёшь,— Тэхён не то мурчит, не то рычит, и от этого тона уже знакомо тянет в животе.— На кухне. Прижму тебя к столу и буду изводить до тех пор, пока ты не кончишь под себя два раза как минимум,— шепчет не Тэхён. Шепчет Сатана. —Пока ты не отключишься,— шепчет Сатана. —Пока твоё тело не затрясёт, как в припадке,— шепчет Сатана. У него язык — грехопадение. Чонгука утягивает за щиколотки прямо в пучину. Это больше не космос, это — бесчисленные лица ангелов, и они тянут тебя ко дну, куда спускался Денница. Они смотрят на тебя сверху вниз, а ты смотришь на них под хитоном. Ты пристыжен. Тебе жарко, мокро и хорошо. Уже не космос, но в тебе лопаются газовые гиганты, кольца Сатурна режут дотошным ангелам руки. И тебе плевать на них, потому что рядом Тэхён. Закроет своей тенью ото всех пернатых, забредших в чужую обитель, где им нет места. Падёт вместе с тобой — ниже, чем глубины космоса, которые ты успел познать, — а потом вознесёт вас — выше, чем смогла бы дотянуться Божья рука. Тэхён — это контрасты. Чонгук — это кольца Сатурна и надвигающийся Великий взрыв. Нельзя делать так, как делает Тэхён. Играет грязно, но так великолепно, что в голове на секунду пустеет. Всего на секунду Чонгук жмурится, потому что ему стыдно, и предел настигает его, когда Тэхён, забывшись, хрипит: —Я научу тебя кончать по одной моей команде. Край. Вершина. И коронная завершающая. Оказывается, бывает настолько просто: Чонгуку не пришлось даже касаться себя, чтобы довести тело до грани. Потому что это же Тэхён. Его любимый хён, который сейчас почти рычит ему в затылок, двигаясь мелко и долго из-за тесноты. Чонгук знает, что вспотел, что мокрый и даже немного липкий теперь ещё и там, между ног, где низ его живота удобно припечатан к подушке, но Тэхён всё равно трогает его по-особенному ласково. Ему не противно — и в этом интим. Он трогает его тело, как своё тело. Он ласкает его, как ласкает себя, и учит любить, как любит сам. В этом истина. В этом Ким Тэхён. Чонгук всё ещё переводит дыхание, пока Тэхён вытирает ему поясницу и ниже детскими влажными салфетками — становится понятно по сладкому запаху пудры. Потом вытягивает из-под него подушку, просит повернуться и осторожно, едва касаясь вытирает пах. Всё теми же салфетками для ухода за младенцами. Этот же человек пару минут назад словами доводил его до кондиции? Определённо точно. Никто не умеет так, как Ким Тэхён. Мягкий, ласковый, заботливый, просто чудо из чудес, и он... готов Чонгука медленно и нежно, на счёт три, разорвать. За что ты мне достался, думает Чонгук. За что мне твои руки, твои губы, твои забота и эта убийственная нежность? Я же привяжусь к тебе. Я же пропаду в тебе. Чонгук смаргивает влагу с ресниц, находит руками его лицо и тянет к себе, чтобы перед поцелуем с улыбкой прошептать: —Научи.