If it's too late

Чихо жмурится, крепко сжимает стакан с виски и думает, какого хрена он тут вообще делает, да ещё в обществе Кёна и Джехё. Ладно в обществе первого, но второго-то!? Он же ясно дал себе понять, что больше не хочет встречаться с этим человеком. Но вот он здесь, со странным ощущением в груди — с большой сияющей дырой, которую будто умело высверлили, пробили, да и сил не пожалели. Пак Кён ведёт себя как ни в чём не бывало, улыбается, говорит без умолку и вроде бы только спустя полчаса замечает тяжёлый взгляд Чихо, а потом как-то быстро ретируется, не давая этим двоим опомниться. Джехё лишь снисходительно улыбается и отпивает из стакана. Чихо что-то мычит себе под нос о несправедливости случая, о том, что надо не забыть накостылять Кёну, и сказать Хёку, что он невообразимый идиот, потому что позволил Чихо вернуться в Корею. Никто из них не хочет начинать разговор первым, да и Чихо считает, что им вдвоём не о чём разговаривать. Что их связывает теперь? Пожалуй, лишь общее воспоминание о том, что когда-то они делили одну постель на двоих и пили чёрный кофе на завтрак. -Послушай... Ты тогда сказал, - Джехё не хочет, но запинается, - что главная причина — это я. Ты думаешь, что я не сожалел? -Задело что ли? Мне казалось, что у тебя нервы вообще отмерли давным-давно, - бросает Зико, не глядя на Хё, зная, что тот сейчас смотрит с испугом в глазах, словно ребёнок. -Я будто не человек в твоих глазах, - горько усмехается, давит в себе раздражённость, старается быть собой — спокойным и сдержанным. Но рядом Чихо, весь такой на иголках и с шилом в жопе, а в голове у него словарь колких фразеологизмов. Хоть стой, хоть падай. Говорят, когда люди живут вместе, то становятся похожими друг на друга. От Джехё в Чихо осталась только чашка чёрного кофе и плитка тёмного шоколада. И больше ни грамма. -Знаешь, когда люди что-то действительно ценят, то они не отпускают. Просто совмещать тоже нужно уметь, - Чихо наконец поворачивается к Хё лицом и застаёт непонятливое выражение лица. - Давай закончим наш разговор на этом. Мне не хочется говорить о прошлом. Когда я слышу о нём, то блевать хочется. Джехё же хочется заткнуть уши, а ещё больше — объяснить, что если бы Чихо не уехал, то было бы иначе. Джехё бы побесился неделю, поныл и вернулся — потому что его нет без Чихо. Он как расплывчатое мутное пятно, которое не знает, куда себя подать. О, Господи, как он сходил с ума всё это время. Он плакал — и пусть кто-то там утверждает, что мужчины так не делают. Не было и дня, чтобы он не сожалел о сказанном и содеянном. Чихо же, казалось, смирился быстрее и просто уехал, улетел, уплыл — растаял в воздухе одним утром, собрав вещи и выкинув ненужное. В этом «ненужном» Джехё тоже был. Когда они выходят из бара, попутно прихватив свои куртки, то застывают под козырьком здания, смотря на проливной вечерне-ночной дождь. -Хреновенько, - констатирует Зико, опуская ладони в карманы джинс. Джехё находится быстро и вызывает машину, но пропускает тот момент, когда они оказываются в машине вместе. А потом почему-то входят в небольшую квартиру, вешают куртки на вешалку и греют руки в ванной под горячей водой. На кухне всё так же: круглый столик, занавески желтоватого оттенка, зелёные кастрюли и подвесной телевизор на стенке. Ничегошеньки не изменилось. Кажется, даже запах прежний. Зико осматривается, проводя пальцами по столешнице, и улыбается невзначай. Его тянуло сюда всё время, пока он был далеко. Он хотел вновь проснуться и оказаться на этой кухне, выпить чашку заварного кофе и послушать утренний эфир. Так всегда было — долго. Кажется, Джехё всегда был с ним, словно часть чего-то неделимого. Нельзя точно сказать, сколько времени они были вместе. Всё началось совершенно внезапно, необдуманно — спонтанно. Они не спали друг с другом, как первые встречные. Они уже были ближе, чем было нужно. И друг с другом было легко, ничего не нужно объяснять. Джехё не предлагал остаться, он настаивал. Чихо не особо-то и отказывался. Было свободно. -Почему ты вернулся? - всё же спрашивает Джехё, протягивая Зико сухие вещи. И Чихо тяжело закусывает губы, смотря в глаза врачу. У него нет точного ответа на поставленный вопрос, но сейчас он точно уверен, что так было нужно. -Не знаю. Просто захотелось. Ты же знаешь, что у меня всё спонтанно. -Красиво врёшь, - хмыкает Ан. -А ты хотел услышать слёзный рассказ о том, как я страдал и хотел тебя увидеть? - даже намёк на ухмылку-улыбку исчез с его лица. Чихо стоит и смотрит в тёмные глаза Джехё, будто пытаясь отыскать суть на дне стакана. Он уже не пытается отвернуться или спрятаться. Просто больше нечего прятать, да и незачем. -Ну, я думал, что ты хотя бы скажешь, что тебе жаль наше совместно проведённое время. Хотя бы так, - закрывает глаза и совершенно не верит, что сейчас говорит это. -Ты просишь меня признаться, хотя сам так и не рассказал, почему захотел закончить всё так, как оно закончилось, - Зико снимает мокрую футболку, обнажая свой пресс, и он точно уверен, что Джехё сейчас смотрит на него. Пусть. Пусть знает, каково оно на самом деле. -Ты хочешь знать правду? -А разве я не должен? - как упрёк, как намёк на былые чувства. Чихо не говорит напрямую, но всё и так понятно. Вздыхает, снова поднимает свой взгляд и упирается в карие глаза, которые словно дрожат. Джехё то ли боится, то ли не хочет говорить. Неужели самому не тошно от этого? Когда им было по двадцать, они ничего не боялись, пробовали новое, испытывали судьбу, окунались в омут с головой. Вот и нахлебались сполна. Особенно Чихо. Отчасти из-за собственной глупости, отчасти из-за своей слепой доверчивости. Но если любишь, то как тут не доверять? -Я удивляюсь, как ты ещё не послал меня, - Хё улыбается уголками губ, закрывая лицо ладонью, чтобы не видеть то, что так и бьёт в глаза — свою глупость. Эта трипроклятая глупость, гордость и самолюбие, которые он тренировал в себе многие годы, чтобы сейчас пнуть всё это, и горело оно розовым пламенем грешников этого мира. -Иди нахер, - довольно отвечает Чихо, а в голове всё ещё помнит заданный вопрос. -Пойду, но сначала сядь и выпей чаю, - жестом приглашает за стол, а сам отворачивается к плите и снимает закипевший чайник. Чихо замечает, что Ан до сих пор пользуется этим странным чайником, который каждый раз свистит, когда закипает — нет же! - не купить электрический! Надо с утра хорошо наебнуться с кровати, обругать всё ласковыми словами, но всё равно жить с этим любезным — надоедливым — металлическим другом. -С жасмином? -С жасмином, - кивок. Чихо садится за стол и по привычке подбирает под себя ноги. Джехё усмехается, тихо, чтобы его не услышали, ведь ему это так знакомо — прожить с человеком столько лет. -У тебя искривление позвоночника будет, - констатирует он, не объясняя причину, ведь Зико и так всё знает. -Отлично, запиши меня на приём в ваш морг. Как искривится, то сразу в очередь встану, - язвит Чихо, но Джехё лишь косится на него из-под длинной чёлки и решает не провоцировать. -Так ты хочешь знать правду? - всё же садится напротив и ставит две пузатые чашки на стол. Чихо кивает и покорно ждёт рассказ, который он уже устал ждать все эти годы. Врач тяжело вздыхает и подпирает подбородок ладонью. Он не боится — уже нет. Бояться он перестал уже давно. Просто горько на душе — и кисло. Остро. Словно ты отколупываешь сукровицу с живучей раны. - Я был трусом. Чихо хлопает глазами. Он ожидал подробного рассказа, оправданий и раскаяния, но Джехё оборвал всё, что можно. Одной лишь фразой. -Разве тебе не было страшно? М? - ждёт ответа, но Чихо умело молчит и даже плечом не ведёт. Его пальцы сжимают кружку, а губы влажные и покрасневшие — искусанные. Он не знает — верить, нет, - сомневается, теряется и словно тонет. Он до сих пор не может поверить, что всё это — одна большая глупость. -Было, - честно так, глаза в глаза. -Больше всего на свете я боялся, что ты уйдёшь и скажешь, что такая жизнь не по тебе. -И поэтому ты ушёл сам, - словно продолжение. Каждый знает это, но что с этим делать? Хочется отмотать плёнку назад, сказать, что так неправильно, что должно быть иначе. А за окном проливной дождь, как и пятнадцать лет назад — они познакомились в том баре, вышли на улицу и просто пошли в одном направлении. Без зонта. -Тогда скажи, что ты на самом деле чувствуешь, - Чихо отпускает хватку, тепло от кружки с чаем пропадает. Он ещё не знает, что услышит. Но... если честно, то думает, что согласен уже на всё. Лишь бы дождь не кончался. -А дождь помнишь? *** -Все настолько плохо? А как же мир, дружба, жвачка? -Свали нахуй, - цедит Юквон, стараясь не смотреть на Минхёка, чтобы не дай Бог не испепелить его своим взглядом. -Сам туда иди, далековато больно, - добродушно пропускает Хёк все мимо ушей. - Съешь сахарку, может, от сладкого добрее станешь? -Слушай, ты! Иди к себе и там тарахти! Кён, сидящий за столом и заполняющий бумаженции, даже подпрыгивает на месте с широко распахнутыми глазами. Минхёку хочется ржать, потому что когда Кот злится, то это до одури милое зрелище. -И вообще! Свалите оба к чертям собачьим, вы мне биополе портите, - Квон звонко ударяет синей ручкой по столу, Кён быстро ретируется, хватая Би-Бома за руку и утаскивая в коридор. Из кабинета слышится чертыхание и злостное бубнение. Как догадывается Ли, то этого бешеного кота сегодня лучше не трогать, а то получишь по башне. -Чего это он такой? -Да мамашка одна. Он говорит ей, что она сама родит, а она в него чуть чашкой не захреначила, потому что хотела кесарево, - Кен насмешливо закатывает глаза, вспоминая, как Юквон был зол в первые минуты. - А потом она вопила, что не будет рожать, пока ей не согласятся всё сделать под наркозом, да и врача ей женщину подавай. -У вас там последний день Помпеи прямо. Сильно орал? - Би-Бом направляется в сторону своего отделения, засовывая ладони в карманы белого халата. Кён продолжает описывать всю душераздирающую историю Кота и очень импульсивной дамочки, с лихвой так приукрашивая. Но Минхёк лишь усмехается и давит улыбку, чтобы не пугать окружающих своим поведением. -О! - Кён дёргает Би-Бома за руку. - Ты завтра свободен? -Нет, наверное. А что у нас завтра? -День Рождения Елизаветы Второй, - оповещает Пак Кён и подмигивает, вороша ладонью свои рыжие кудрявые волосы. - А вообще Санта Клаус приезжает. -Скажи, что я был хорошим мальчиком и хочу машину в подарок, - в это время они входят в широкие двери, за которыми оказывается ещё один из длинных коридоров. Кён заливисто смеётся, пока на него не начинают кидать косые взгляды пациенты и врачи, переговариваясь и недовольно фырча. Минхёк лишь закрывает глаза и думает о том, что аист явно что-то попутал, когда принёс ребёнка родителям Кёна. Нет, ну в нём точно что-то не то — какой-то брак. Жалко, что возврат не осуществляется. -Хорош паясничать, что там у тебя? - в это время в кармане вибрирует телефон, и Бом останавливается, вытаскивая прибор. - Погодь. Кён кивает и прислоняется плечом к соседней стене, на которой висят расписания приёмных часов, список врачей отделения и прочая лабуда, которую никто и не читает — чистая формальность. -Алло, - скорый ответ, после чего проходит пара секунд — немного, - а выражение лица Минхёка сильно меняется. Он враз бледнеет, открывает рот и хватает обрывками воздух. В его ушах безбожно звенит, в глазах темнеет. Кён вопросительно поднимает брови, мол, что-то случилось, но Би-Бом ничего не говорит. В глазах читается нервное напряжение, будто внутри всё под давлением — взорвётся, лопнет и вырвется наружу. Минхёк опускает телефон, нажимая кнопку ответа, пытается что-то сказать, но звука не выходит. Секундная тишина. -Минхёк? -Кён, мне нужно срочно уйти. Скажи заведующему, - срывается с места, на ходу снимая халат. Перед глазами мелькают коридоры, пролёты лестниц — люди, люди, люди. Всё так быстро, смазано, словно паршивое кино. В ушах уже нет ни звука — лишь стук собственного сердце. Быстро. Чётко. А потом с перебоем. Пак Кён остаётся стоять на месте с разведёнными руками и открытым ртом. Он не слышал, что сказали Минхёку в телефоне, но по виду можно сказать, что сказали ему не самую приятную вещь. Время останавливается на доли секунды. Стоп. *** В квартире никого не оказывается, и Юквон вкрадчиво вслушивается в тишину, которая заливает уши каким-то светло-коричневым эхом. Тени ложатся кротко: на комод, на деревянный стол, на диван, на большие окна. Постель заправлена, а на стуле висят пижамные штаны, наскоро оставленные Минхёком с утра. Юквон улыбается. Нет никакого труда приготовить ужин: кимчи, курица и чашка риса. Он не привередлив в еде. Для него нет надобности в разнообразии. Единственное, что он действительно любит, - это стряпню Би-Бома, который всегда противится, но всё же готовит. Телевизор начинает роптать тихим эхом, где-то на заднем фоне. Юквон опять ходит босиком, забыв тапки где-то под ванной, а может под кроватью. Он не любит их — жёсткие больно. А Юквону нравится, когда удобно, мягко, нигде не трёт. В жизни точно также — чтоб без всяких там камикадзе и поворотов на сто восемьдесят градусов. Но то ли это жизнь стерва, то ли Юквону судьба такая выпала — всё всегда слишком быстро меняется. Он и сам не заметил, как стал главным хирургом, поселился в новой квартире с большой ванной и перестал носить тапочки. Осталось только кота завести. Рыжего такого — как он сам, чтоб надоедал по утрам — как Минхёк, и вечно пакостил — как Пак Кён. Мысли прерывает звонок в дверь. Юквон оборачивается на звонок, откладывает все дела в сторону и идёт в коридор. Всё также — босиком. Секунду смотрит на камеру домофона. Профиль Минхёка отчётливо виден. -Ключи что ли забыл? - открывает дверь, пропуская внутрь. Минхёк замирает на входе, смотрит каким-то стеклянным взглядом. Кот вопросительно кивает, по привычке сжимая край своей футболки двумя пальцами. У Би-Бома сумка из рук падает на пол, дверь сзади просто захлопывается с резким звуком. Юквону страшно. -Что-то случилось? - ответа не следует. Лишь пара быстрых шагов, тёплые руки на спине Кота, сухие губы, прикасающиеся к горячей шее. И мокро. - Эй? Минхёк сжимает очень крепко, будто цепляется за последнюю нить. Его пальцы мнут белую футболку на спине врача. Немного непривычно. И сердце как сумасшедшее в груди, готовое вот-вот проделать такую сияющую дыру, чтоб до стонов. -Минхёк? Минхёк всё ещё молчит, будто молится про себя. Кажется, его одежда мокрая — это Юквон чувствует спустя какое-то время. С волос Би-Бома капает вода, звонко ударяясь о ламинат на полу. В коридоре становится будто темнее и холоднее. А Юквону страшно. И не зря. -Она умерла, Юквон. Слышишь?