Тридцать поводов любить

У Исина холод под кожей и отчаянное желание выть, но очередной глоток какого-то ширпотребного коньяка обжигает горло, вместо облегчения даруя лишь тупую пьяную боль. От случившегося не спрятаться, не спастись, но, лихорадочно обнимая себя руками, парень словно пытается это оспорить, укрыть самого себя... Не выходит. Снова. Шаги в прихожей — родные до замирания сердца, но у Исина впервые нет сил, чтобы бежать навстречу. Нет их даже когда Ифань заходит на кухню, настороженно глядя на заплаканное лицо, и через мгновение опускается перед младшим на корточки, с молчаливым тревожным вопросом заглядывая в опустевшие глаза. Ответить нужно. Но, набирая воздуха в грудь, Исин ещё не знает, что на выдохе вместо слов с губ сорвется невольный всхлип, а плечи вновь задрожат от рыданий. Не знает, что Ифань, теряясь в догадках, тут же вскочит, чтобы прижать его к своей груди. Не знает, что способность говорить вернётся лишь в другой комнате, на коленях старшего, принёсшего его сюда на руках. — Мне так стыдно, что я не успел... помириться с ним, хотя бы попрощаться, — шепчет Чжан, как в бреду, и даже глаз поднять не смеет, лбом упираясь в плечо Ифаня. — Я считал себя правым, молчал, а он... умирал в одиночестве, когда я даже не знал об этом! — О ком ты, Исин? — тихо спрашивает старший, и Чжан теряется, не зная, как рассказать, о ком он молчал все эти месяцы из-за глупой ссоры, что теперь кажется бредом. О своём отражении. О самом родном человеке. О том, кто старше на пять минут и ближе, чем целый мир. О том, кого больше нет. /// Сидя на земле у надгробного камня, Исин чувствует, как пустота заполняет грудную клетку. Пропустивший даже похороны, он смотрит на фото брата бессмысленным взглядом, не находя в себе силы поверить в простую правду. Лэй с фотографии улыбается теплее солнца. Словно поддерживает, словно просит не грустить о пустяках в своей излюбленной манере. У Исина так много слов, только в горле ком, и лишь мысли вьются клубком, вновь и вновь прося о прощении, заставляя искать в глазах на портрете заветное «братец, прощаю». Объятия сидящего рядом Ифаня — как единственный глоток света в непроглядной тьме, и Исин льнёт к нему тихим котёнком, спасаясь от самого себя. Ему, всю свою жизнь разделённому пополам, быть целым теперь за себя и за Лэя. И это страшит, опускаясь на сердце грузом, что тянет к земле. — Пообещай мне никогда не умирать, — просит Исин еле слышно, ко лбу Ифаня своим прижимается и жмурит глаза так отчаянно, словно плач пытается сдержать. — Обещаю, — тихий шёпот в ответ и объятия крепче самой любви. А ещё — губы, что касаются щёк, собирая капли хлынувших всё же слёз. Исин рушится прямо сейчас, на куски, на осколки, но уже не боится — не стоит. Его главная и единственная драгоценность здесь: прижимает к себе, целуя, куда придётся, и шепчет слова так нужной теперь поддержки. Лэй улыбается с фото, сияя светом. Во взгляде читается мягкое «братец, прощаю».