Нигде не найти покоя тому, кто не нашел его в самом себе. Франсуа де Ларошфуко.
I
Филипп запутался. Он плакал, не стесняясь этого и даже не вытирая слез, скопившихся в уголках глаз. Пожалуй, это могло бы выглядеть демонстративно, но… нет. Шевалье хорошо знал, что это не так, возможно, даже слишком хорошо. Спасло бы незнание от гулкой боли, бурлящей в груди? — Я, правда, хотел тебя видеть, но… Я просто… — Филипп мялся, но правильных слов не находил. «Потому что правильных слов тут и нет», — зло подумал шевалье, но вслух ничего не сказал, только покачал головой. Губы дрогнули, и лицо пересекла какая-то страшная нервная улыбка. Почему? Почему?! Мужчине казалось, что он снова ударился о каменную стену, раздирая пусть не лицо, но грудь и сердце. Совсем недавно все было хорошо. И во всем виновата война? Вряд ли… Хотя что вообще было в этом самом «недавно»? Недавно Филиппа вовсе не было, он воевал, размахивал мечом, рискуя жизнью во благо Франции. Недавно Филипп только вернулся, хмурый и изможденный. Недавно шевалье, касаясь губ своего принца, хотел отвлечь его от работы и помочь расслабиться. Недавно они в очередной раз поссорились, менее шумно, чем обычно, но… будто бы навсегда. Признаться, шевалье вообще плохо понимал, что только что произошло да и происходило на протяжении этих двух безумных дней. Зато теперь, кажется, у него была вся ночь, чтобы подумать. Его никто не потревожит. Никто. Уже от этой мысли резь в горле усилилась, а по щеке скатилась слеза. Мужчина быстро стёр её кончиками пальцев и сморгнул, пытаясь успокоиться. «Что ж, мне остается только пожелать тебе спокойной ночи», — собственный голос звучал словно сквозь туман. И все в том же тумане шевалье подобрал камзол, взял туфли, оставленные у входа, и вышел. А в душе теплилась надежда, что его остановят, как почти всегда и происходило. Но Филипп молчал. И двери почти с грохотом захлопнулись, будто разрывая что-то незримое, но очень важное. Шевалье брел по коридорам абсолютно бездумно, совершенно не зная, куда его приведут ноги. Пришлось даже осмотреться… Безлюдная галерея, украшенная несколькими картинами в золоченых рамках. Кажется, это северная часть дворца. До покоев де Лоррена отсюда было несколько путей, и сейчас он выбрал самый длинный, через пустующие гостиные и никому не нужные коридоры. Бесшумные шаги. Сонные гвардейцы даже не обращали никакого внимания. Просто мужчина так и не обулся, и, если честно, вообще забыл, что несёт что-то в руках. Только в какой-то момент отстраненно подумал, что сегодня впервые за долгое время выбрал камзол, купленный уже довольно давно на деньги герцога Орлеанского… теперь шевалье спокойно обеспечивал себя сам. «Я всегда буду любить тебя…» Шевалье помнил слова, произнесенные Филиппом перед отъездом, так хорошо, словно в них заключалась суть мироздания. А может, так и было? «Но есть вещи, которые я должен сделать прежде, чем смогу любить тебя вновь…» Филипп тогда чуть улыбнулся, а его собеседник вздрогнул. Ему хотелось злиться, цепляться за плечи и никогда никуда не отпускать. Но нельзя. Дозволено только кивать с умоляющим видом и пытаться не заплакать прямо сейчас, на глазах у гвардейцев и Лизелотты. Еще шевалье запомнил, как герцог осторожно коснулся носом его лба. Холодный страх в душе мешался с мягким теплом нежности и благодарности. «Как я этого хочу и как ты… этого заслуживаешь.» А губы все еще будто хранили тот поцелуй, самый тёплый, с соленым привкусом выступивших слез. Возможно… самый искренний в их жизни. И последний из настоящих. На счастье, Филипп вернулся с войны. На этот раз выжил почти чудом, но судьба благоволила. Наученный горьким опытом шевалье знал, что герцог приедет уставшим и задумчивым, так что встречал его спокойно, ничего не требуя и не навязываясь. Он рассчитывал хотя бы на распитую наедине бутылку вина и негромкий диалог. Может, не в первый день, чтобы Филипп успел успокоиться и отдохнуть… Хотя, что тяжелого в хотя бы недолгом разговоре с человеком, которого любишь? Но шевалье был готов ждать. Ждать один день, второй… Ждать, чтобы удостоиться одного наигранно недовольного взгляда и едва заметной улыбки. И ничего. Шевалье невольно коснулся пальцами щеки и губ. Минуту назад он целовал будто каменное изваяние, бесстрастное и безответное. Лучше бы Филипп кричал и дрался, чем глотал слезы, глядя с таким искренним сочувствием и испугом. Шевалье хотел бы его возненавидеть, но не мог. И вместо этого ненавидел, совсем немного, себя. Дальше (только в коридоре или в судьбе тоже?) был непроглядный мрак. Мужчина знаком подозвал слугу, жавшегося у стены, который поспешно подхватил канделябр, чтобы осветить путь. Шевалье ловил на себе чуть удивлённые взгляды этого мальчишки и невольно злился от них ещё больше, так что на подходе к своим комнатам отпустил его и продолжил путь в одиночестве. Рыжие отсветы плясали по стенам, и тени складывались в причудливые фигуры. Де Лоррену казалось, что он сходит с ума. Ему мерещилась та маска, что преследовала его прежде в кошмарах, в тех, где он снова и снова предавал Филиппа и его венценосного брата… Боже — мужчина выдохнул и нервно рассмеялся — сколько лет назад это было? Сейчас шевалье отчего-то казалось, что это та ошибка, та грязная ложь сказывается на сегодняшних проблемах. Можно же было просто поговорить… Но ведь Филипп тогда все простил! И что, если не объятия и клятвы любви, могло доказать это? Просто поговорить… Сегодня тоже можно было обсудить все мирно, но проблема одна: герцог Орлеанский не привык делиться самым сокровенным, особенно когда он и сам плохо понимает, что думает и чего хочет. «Он скоро отойдет. Отойдет, как всегда», — пробормотал шевалье, не веря своим словам. Что-то подсказывало: ничего не будет так, как прежде. «Зачем мне вообще нужно было тогда ехать ко дворцу? Во что я вляпался?» — невесело усмехнулся мужчина и… почувствовал что-то липкое под ногой. Судорогой отвращения и ужаса свело тело. Робкий огонь выхватывал из полумрака лужу крови на мраморном полу и чью-то бледную руку.II
Шаги в коридоре давно стихли. Если их, конечно, вообще возможно было различить в ночной тишине. Хотя Филиппу казалось, что он все еще их слышит, отраженными троекратно от стен черепной коробки. Мужчина прижал пальцы к вискам, будто пытаясь сдержать мысли, что так назойливо крутились, не давая даже перевести дух. Понадобилось несколько минут прежде, чем выровнялось дыхание и сердце перестало колотиться раненой птицей. Но если бы от морального дискомфорта избавиться было бы так же просто… Если это сильнейшее чувство вообще можно назвать сухим словом «дискомфорт». «Я… действительно прогнал его? — Филипп в изумлении посмотрел на дверь и покачал головой. — Быть не может. Он же упрямый… вернется.» Нежность, непрошенная, чужеродная, будто была отравлена каким-то страшным ядом. Что-то незнакомое текло по венам, и все тело горело будто в страшной лихорадке. Только от лихорадки может спасти горячий отвар, сон или… смерть, в конце концов. А от этой сжигающей безумной боли некуда было бежать. А еще во время болезни едва ли можно дышать и сердце бьется с таким трудом, будто каждым толчком пытается вырваться из когтей смерти, и в таком состоянии нельзя думать ни о чем совершенно… А теперь… мысли, бесчисленные сотни мыслей, будто раскаленным железом заполняли голову. Герцог снова прижал ладонь к виску и тяжело осел на угол стола. Чего он вообще хотел добиться? Хотел, чтобы его поняли? Но как можно понять человека, который сам не понимает ничего? Но попытаться… Цепляясь за каждый вопрос, пытаясь думать, а не поддаваться буре безумных раскаленных мыслей, Филипп чувствовал, что боль уходит. Он уже мог сфокусировать зрение, кончики пальцев перестали мелко подрагивать, только в груди все еще что-то кружилось, вскипало опустошающей чернотой, а глаза щипало солью высохших слез. Снова прислушавшись к себе, герцог выдохнул от неожиданной вспышки своей «лихорадки». Нет, так нельзя… нельзя. Сейчас все это неважно. Понять бы, что произошло, проанализировать трезвым умом — и все. Больше ничего не нужно. Все в порядке. Филипп отвернулся в сторону стола и закрыл глаза. Чего же он хотел на самом деле? И что вышло…? В конечном итоге, по заведомо неудачному плану им стоило остаться друзьями. Месье прекрасно понимал, что не протянет долго без того безумия и ярких красок, привносимых фаворитом. Или… бывшим фаворитом? Пожалуй, сейчас герцог еще не мог осознать, как переменил свою жизнь, но на войне он осознал другое: в их связи (называть это отношениями сейчас было то ли пошло, то ли болезненно) что-то оказалось неправильно. Филипп знал, как отчаянно зависим от него шевалье. И знал, что абсолютно независим сам. И все казалось зыбкой ложью… Он не знал, где кончались чувства и начинался холодный расчет. Он, будто напившись, тонул в сладком дурмане, осознавая приближение кончины. А теперь все приобрело ясность. Ясность, которая больше не удовлетворяла и душила еще сильнее. Ясность, которая еще больше походила на жуткий бредовый сон, нежели на реальность. Филиппу казалось, что он сходит с ума. Словно голоса в голове. И лучше бы это было так, свалить все проблемы на собственное безумие… Но это лишь вихрь пролетающих мыслей. Герцог даже не мог понять, жалеет ли он о сказанном и сделанном? Впрочем, жалеть о том, что сделано, всегда глупо. И, вполне возможно, Месье понимал это как никто другой. Казалось, что мог помочь старый добрый способ, привитый с детства, — сон. На утро успокаиваются нервы, проясняются мысли. Но герцог не мог уснуть, да и работы еще было много. Да и что могло проясниться? Филипп поджал губу и снова посмотрел на дверь, будто надеясь, что она вот-вот откроется. «Нет, — проронил мужчина и сам поразился, как надломлено звучит его голос, — не сейчас. Не возвращайся. Даже не думай.» В любом случае, Филипп был и остался одинок. Шевалье, Лизелотта… брат, в конце концов. Все они не имели значения, потому что не могли его понять, не могли взглянуть на мир его глазами. И в том не было ничьей вины. Когда-то это злило, а теперь… теперь он просто это принял и давно забросил попытки кому-то что-то объяснить. Месье судорожно вдохнул, переместился в кресло и уткнулся в бумаги. Вскоре снова вернулась головная боль, хотя и не такая сильная. И еще какое-то странное ощущение тревоги, которое распространялось по всему телу. Но… явно ничего общего с тем опустошением, которое парализовало минуты (или часы?) назад. Что-то другое. Что-то неизведанное. Герцог нахмурился и потянулся к небольшой бутылке вина, стоявшей на краю стола.III
В мрачном подземелье, служившем Фабьену Маршалю рабочим кабинетом и почти домом, было безумно сыро и холодно. А еще была темнота и тишина, нарушаемая редкими стонами заключенных — камеры располагались чуть дальше по коридору. Сквозь одинокое окно в потолке не проникало ни единого лунного отсвета — на улице стояла довольно пасмурная погода. Вообще-то работы сейчас было не так много, и мужчина сам не знал, почему засиделся, перебирая бумаги без особого смысла. Просто на душе было неспокойно, к тому же, вернулись ночные кошмары, одолевавшие его где-то раз в месяц. Самое неприятное было в том, что после пробуждения Фабьен понимал, как по-детски невинны были сны по сравнению с ужасами реальности, но в тот самый момент, когда человек спит… для него нет ничего страшнее этой иллюзии подсознания. — Месье Маршаль! — внезапный крик заставил мужчину инстинктивно опустить ладонь на рукоять шпаги, однако он довольно быстро отдернул руку и вопросительно взглянул на тяжело дышащего гвардейца, ворвавшегося к нему посреди ночи. Кажется, это был совсем еще юноша с едва видной щетиной и широко распахнутыми голубыми глазами. Он взволнованно оглядывался по сторонам, глотая ртом воздух и утирал со лба выступившие капли пота. — Месье, в восточном крыле… близ покоев… — мальчишка дышал совсем тяжело, и Фабьен, чуть прикрыв глаза, подумал, что несчастный наверняка слаб здоровьем, — шевалье де Лоррена… там тело. — Тело? — мужчина напрягся, и рука, почти непроизвольно, вернулась на рукоять. — Кого-то убили? — Служанку, месье. Её… её звали Сюзанна, кажется. — Идем, расскажешь остальное по дороге. Гвардеец покорно кивнул и отступил, пропуская Фабьена вперед. — Так кто ее нашел? — месье Маршалю очень хотелось идти как можно быстрее, если не бежать, чутье, пришедшее с годами, подсказывало: убийца еще в замке. Однако… юношу было жалко, да и поймать преступника, объективно говоря, будет сложно, даже если он совсем рядом. — Сам месье де Лоррен, он позвал стражников. — А почему никто не охранял коридор? Кажется, гвардеец чуть смутился. Он опустил голову, чтобы скрыть волнение, но оно было почти ощутимо. Верно, юноша боялся, что его обвинят. — Месье… этот коридор всегда пустует, им никто не пользуется… нет нужды. Однако Маршаль все понял. Он даже понял, о каком месте идет речь, представил его мысленным взором и задумчиво кивнул. Больше вопросов не было. Странная вырисовывалась картина. Робкая служанка, чьего имени Фабьен и не слышал никогда, идет ночью в безлюдный коридор. А за ней следует убийца, хотя кому могла помешать невинная девчонка? И, удивительное совпадение, тот же маршрут выбирает возлюбленный Месье… Однако мысль о том, что лишить девчонку жизни мог сам шевалье показалась до невозможности глупой. Нет, Фабьен прекрасно помнил убийство Тома, но там хотя бы были причины. Бессмыслица какая-то. В коридоре, где произошло убийство, уже зажгли свечи. Месье Маршаль даже замер, не приближаясь к трупу, исследуя его издалека и чуть хмурясь. Молодая девушка лежала, откинув правую руку, и пустыми стеклянными глазами смотрела в потолок. Темные волосы выбились из ее незамысловатой причёски и упали на грудь, перепачканные. Было что-то отвратительное в этом зрелище, в этой алой от крови ладони и побагровевшей ткани платья. Кажется, девочка служила кому-то из маркизов. Или нет. Лицо знакомое, но, вот он, недостаток робкого характера, не вспомнить ни характера, ни голоса, ни даже господина… Фабьен отвернулся и осмотрелся. В коридоре царило безмолвие, и какая-то тоскливая жалость читалась в глазах стражников. — Кажется, ее убили ударом клинка в грудь? — Маршаль обернулся к одному из гвардейцев, на голубом плаще которого виднелись алые пятна. Мужчина кивнул в ответ. Наверно, девушка неплохо знала преступника, а потому позволила ему подойти ближе. Возможно, он чем-то отвлек ее, пока извлекал оружие, а после нанес моментальный удар. Только… только не смертельный, потому что тогда Сюзанна завалилась бы на живот. Он толкнул её… Или перевернул сам? …У убитой были очень красивые глаза. Фабьен даже на мгновение вспомнил её кроткий взгляд и вечную полуулыбку, немного измученную и усталую. Некоторые слуги гордятся своим положением и своим господином, некоторые относятся к работе как к должному, но Сюзанна… Кажется, для неё не было ничего страшнее ее участи, от которой невозможно было никуда деться. Может быть, смерть стала для нее освобождением. Фабьен еще раз осмотрел тело, едва касаясь белой кожи руками, облаченными в перчатки, и встал. Возможно, мужчина подумал об этом только теперь и нахмурился еще больше, девушку убил пылкий любовник то ли от неблагодарности, то ли не добившись ответных чувств. Что ж, в таком случае ничего совсем страшного в этом нет, и место встречи обусловлено приватностью разговора. Однако был еще один вопрос, точнее один факт, не находящий логического объяснения. Кивком головы Маршаль приказал унести тело и уточнить имя господина, а сам направился дальше по коридору. Шевалье де Лоррен снова пил. Он стоял у стены, переливал вино из почти пустой бутылки в бокал, а руки нервно подрагивали. Кажется, мужчина вообще не заметил своего гостя, как не заметил, что несколько капель уже испачкали идеально белую ткань сорочки. При все при этом особо пьяным де Лоррен не выглядел, и его глаза не были мутными, как у безумца… Маршаль привык обращать внимание на такие вещи. Он прокашлялся, но это не возымело никакой реакции. Мужчина уже хотел окликнуть шевалье, но тот заговорил первым, не отрывая взгляда от бокала и собственных подрагивающих пальцев: — Какие гости, сам глава королевской стражи… Хотите снова бросить меня в тюрьму? — де Лоррен, наконец, посмотрел на гостя и невесело усмехнулся. — Что ж, сделайте это побыстрее. Вы знаете… я полюбил лошадей. Фабьен покачал головой, с трудом разрывая установившийся зрительный контакт. Его собеседник, свидетель, но никак не обвиняемый, выглядел ужасно: растрепавшие волосы, чуть подрагивающие в едкой ухмылке губы и пустой взгляд. Взгляд человека, который разом потерял если не все, то очень многое. — Я вовсе не за этим пришел, — Фабьен кивнул в сторону небольшого столика, заваленного какими-то бумагами и тканями. — Можно пройти? — Делайте, что вздумается, — шевалье сделал глоток вина и почему-то поморщился. Он сделал несколько шагов и почти упал в кресло напротив камина, так что Фабьен позволил себе опуститься в соседнее. Мужчина с каким-то праздным любопытством оглядывался по сторонам, напрасно надеясь, что броское убранство покоев и легкий беспорядок натолкнут его на какие-то мысли. — Давно вы нашли ее? — Её? — шевалье посмотрел на гостя с непониманием, а потом вскинул брови и вновь улыбнулся. — А, эту несчастную! Пожалуй, четверть часа назад, и я думал, вы придете быстрее. В этих словах, в выражении, с коим они были произнесены, читался явный упрек, на который, впрочем, лучше не стоило обращать внимания. — Кто ее господин? — продолжил Фабьен, снова внимательно вглядываясь в лицо де Лоррена. — Я даже не знаю её имени, о чем вы? «Я бы тоже не вспомнил», — подумал Маршаль и горько усмехнулся. Разговаривать с шевалье сейчас было крайне трудно, но потом… потом может быть поздно. Что вообще произошло? Что привело его в такое состояние? Явно не труп юной девушки, раз он о ней даже не сразу вспомнил. Что ж, тогда ответ один. Месье. Фабьен даже покачал головой, прежде чем задать самый главный вопрос. — А почему вы выбрали этот путь, этот коридор, который никто не использует? Всего на мгновение, но шевалье задумался, будто сам не знал причин своих поступков. — Захотелось. Захотелось побыть наедине с собственными мыслями чуть подольше, — бесстрастно отозвался он, затих на секунду, а потом выдохнул и пробормотал: — Что ж, судя по вашим вопросам, вы меня действительно подозреваете… — Вовсе нет, — холодно и железно, потому что сейчас Фабьен был слишком уверен в своей правоте. — Тогда это еще хуже. Вы считаете меня слабым, неспособным ни на что, — де Лоррен решительно поднялся, опустил бокал на столик и махнул рукой в сторону двери. — Прошу вас, я не обязан продолжать этот разговор. А в следующий раз приходите сразу со стражей и кандалами.IV
О странном, необоснованном убийстве королю сообщили уже наутро. Однако, возможно, к сожалению, не одному Фабьену пришла в голову идея об оскорбленном любовнике. — К сожалению, все может быть не так просто, Ваше Величество, — уже во второй раз повторял Маршаль, испытывающий теперь беспричинное чувство вины. — Если хочешь, можешь пытаться что-то выяснить, но не пугай народ. Спокойно найди этого Ромео и брось в тюрьму. Людовик сидел в глубоком кресле, устало глядя на главу королевской стражи. И, подумать только, монарх сам ловил себя на мысли, что лжет и ему, и себе. Просто от бесчисленных забот раскалывалась голова, еще это убийство… Проще было свалить на чью-то ревность или что-то в этом духе. Проще, но не правильнее. И в глубине души Людовик это понимал, и оттого самочувствие становилось еще паршивее. — Да, сир. Докладывать ли вам о ходе расследования? — Фабьен перевел взгляд на Бонтана. — Не думаю, что будет что-то важное, — так же безразлично отозвался король и прикрыл глаза. Молчаливый приказ, который Маршаль прекрасно понял. Он поклонился и только у самых дверей снова взглянул на камердинера, лицо которого осталось непроницаемым. Когда шаги мужчины стихли в коридоре, Людовик потер лоб кончиками пальцев и устало спросил: — Ты тоже считаешь, что все не так просто? Бонтан опустил взгляд на короля, но с места так и не сдвинулся. Хотя его рука чуть дернулась, как если бы он хотел опустить ладонь на спинку кресла или плечо короля. — Я ничего не считаю, Ваше Величество, а просто хочу смотреть на факты. — И что тебе эти факты говорят? — Людовик вскинул голову, перебивая камердинера чуть раздраженным голосом. — Пока ничего. Сам факт убийства — это… Продолжения слышать Людовик не желал. Он отмахнулся и решительно поднялся. И, наверное, Бонтан понимал причину дурного настроения монарха, понимал его мысли, переполненные сомнениями, потому что знал его слишком давно. — Прикажете готовить лошадей? — услужливо предположил камердинер. — Лошадей? — Сир, вы обещали нашему гостю… — Охоту. Точно, — Людовик снова поморщился и прошел к окну, постукивая каблуками. За окном только занимался новый день, а на душе уже неспокойно… И, верно, от этой тоски и муки было единственное возможное лекарство. От одной мысли сердце сладко замирало, и снова и снова король сам себе казался влюбчивым юношей, которого впервые вывели в свет, чтобы познакомиться с самыми прекрасными юными созданиями в роскошных платьях… Хоть, признаться, Людовик не помнил своего первого большого приема — во дворце всегда было много народу. — Приказывай. Приказывай готовить лошадей, а я скоро буду, — камердинер замялся, и король нетерпеливо махнул рукой. — Иди же, ну! Бонтан низко поклонился и вышел за дверь, скрывая гримасу разочарования. Он уже знал, куда направится его господин. И знал, что Его Величество там примут. И знал, что после Людовик будет чуть задумчив, но спокоен и удовлетворен. Только все это не утешало. Маркиза де Ментенон не внушала доверия. В ней все было, как казалось Бонтану, чересчур: чересчур набожная, чересчур скромная, чересчур услужливая, чересчур правильная… Он во многом не понимал эту женщину. И, как всего непонятного, остерегался. И вот сейчас эта особа ближе всех к монарху… Что ж, Бонтан ни разу не лукавил, когда говорил, что достаточно изучил Людовика за годы службы. Он действительно направлялся в покои Франсуазы, трепеща от мысли о скорой встрече. Когда король вошел, женщина сидела спиной к двери, отрешенно глядя на собственное отражение. Наверно, она только закончила утренний туалет: волосы аккуратно уложены, корсет нового платья затянут, но еще не выбраны серьги. Вероятно, маркиза даже не думала о них, на самом деле, иначе бы непременно заметила вошедшего в зеркале. — Доброе утро, — Людовик, по-прежнему незамеченным, подошел ближе и замер позади, не смея коснуться атласа кожи. — Я отвлек вас? — От чего, сир? — он видел, как Франсуаза улыбнулась отражению, не поворачивая головы. А потом все-таки взяла из шкатулки серьги, первые попавшиеся. — От мыслей, которые столь занимали вас до моего прихода. — Ничего важного, — могло показаться, что ответ был дан слишком резко, но какой в этой резкости смысл? Решительно никакого. Маркиза поднялась и обернулась, глядя на короля спокойно и уверенно, замечая в его глазах восторг, восхищение и… вожделение. От него бросало в дрожь, и Франсуаза отворачивалась. — Вы должны были ехать на охоту, верно? — У меня еще есть время, — в приглушенном голосе слышались глубокие нотки какой-то хитрости, неприятные и запоминающиеся. — Я буду молиться, чтобы все прошло удачно, — маркиза снова улыбнулась уголками губ. — Ведь дело не просто в охоте. Король с ухмылкой кивнул. Людовику не нравилось, когда женщины пытались влезать в политику или прочие дела Франции, его дела (он сам не замечал, как часто принимал решения именно под влиянием очередной своей фаворитки), но если женщины понимали, что делает их правитель, то это льстило. А Франсуаза понимала все и всегда, и ее советы не казались бесполезными или навязчивыми. Не теперь, но уже скоро Людовик будет думать, что ее послали сами Небеса, чтобы указать ему путь в беспросветной мгле лжи и порока. Король склонился, целуя ладонь женщины, мягко касаясь пальцами запястья. И в один этот жест он хотел вложить все то невысказанное и непрочувствованное, только Франсуаза решительно не желала этого знать. Но все равно догадывалась, читала по малейшим чертам и слабо краснела в ответ.V
Той ночью Лизелотта спала крайне плохо, даром, что рядом безустанно ворочался Филипп, так еще и ворох беспокойных мыслей не покидал голову. Да и вообще весь организм был полон сил. Нужно куда-то спешить, что-то делать… Вот только что вообще можно делать, когда все вокруг спят? Особенно ничего нельзя было поделать с той навязчивой идеей, что занимала ее. Впрочем, под утро девушке все же удалось ненадолго забыться, уместившись на краю кровати и натянув одеяло почти до уха. Но и этот неглубокий сон был потревожен очень и очень скоро. Посему голова раскалывалась от усталости, а руки едва слушались, и от ночной энергии не осталось и следа. Герцогиня Орлеанская входила в салон чуть раздраженная и только искала внимательным взглядом тех, кто смог бы исправить ее невеселое настроение. Однако герцогиня Д’Анже, с которой можно было приятно провести время, разговаривала с кем-то из своих друзей, важно вскинув брови и вежливо улыбаясь, а вечно болтливый и шумный де Лоррен отсутствовал вовсе. Хотя Лизелотта сначала даже не заметила этого. Она пересекла всю залу, отказавшись от партии в марьяж, а потом замерла. Последнее время, что муж был на фронте, шевалье всегда был где-то рядом. Либо неподалеку в салоне неприлично громко смеялся и наоборот что-то льстиво нашептывал юным особам, либо вовсе рядом, прогуливаясь по саду или отдыхая от гомона двора в спальне. Так что теперь его отсутствие казалось чем-то неестественным и диким, чем-то, всколыхнувшем переживания ночи. Снова предложили сыграть в карты, а Лизелотта впоследствии даже не могла вспомнить, отказала она или просто ушла, осуждающе скривив губы и поведя плечом. Однако в дверях светское общество все-таки настигло ее, изумленно ахнув над самым ухом: «Мадам, вы в курсе последних новостей?» Девушка постаралась сдержать вздох раздражения и обернулась. Ева. — Новостей? Каких? — Лизелотта постаралась сделать наиболее заинтересованный вид, чтобы не оскорбить гостью. Ева Тьерсен была при дворе совершенно недавно, не дольше пары дней. Она находилась в Версале проездом — ехала с матушкой в Париж, где проживал жених — да так и осталась во дворце у дяди, одного из маркизов. Кто-то поговаривал, что свадьба расстроилась, кто-то, что матушка разрешила дочери отдохнуть в этой роскоши, пока все приготовления не будут совершены. Так или иначе, но Ева уже очаровала многих своей простотой, открытостью и ангельской внешностью. Вот только девочке будто бы недоставало ума, а потому Лизелотту она вовсе не привлекала. — Совершенно ужасно! — Ева вся напряглась, приложила ладонь ко рту, и на выдохе произнесла: — Убили служанку маркиза де Сенье. Убийство? Герцогиня почувствовала неприятный холодок и едва удержалась от того, чтобы поежиться и потереть ладонью обнаженные плечи. — И неужели месье Маршаль еще не нашел преступника? — Говорят, что он будто пропал. Никто ничего не видел и не слышал. Девушки какое-то время молчали. Ева будто пыталась понять, произвели ли новости впечатление на герцогиню, а та, в свою очередь, изучала лицо девчонки, но быстро бросила это занятие. Нет, не может столь юное и наивное создание верно оценить ситуацию, так что не по ней следует судить. И Лизелотта уже хотела идти, когда Ева снова заговорила, понизив свой тоненький голосок до шепота: — Её нашли близ покоев месье де Лоррена. И я думаю, такой вспыльчивый человек, как он, вполне мог… Ну… Лизелотта почувствовала, что волнение, кольнувшее ее на первых словах, сменила злость. Какая глупая жестокая клевета! Такое же еще нужно было придумать! И девушка готова была немедленно высказать Еве, что она думает о её буйной фантазии, но сдержалась… По крайней мере, она знала, это польстит шевалье, что его посчитали способным на такие вещи. Герцогиня Орлеанская насмешливо улыбнулась. — Милая, не скажите такого кому-то, кроме меня, и я тоже никому не скажу, иначе над вами и посмеяться могут. Весь двор знает, что шевалье малодушен и труслив, — Лизелотта чувствовала, что слова эти даются с трудом, особенно теперь, но, в сущности, она даже не лгала. — В самом деле? По нему не скажешь, — Ева тут же смутилась и опустила голову, чуть покраснев. — По вам тоже нельзя сказать, что вы без пяти минут жена, — девушка бросила косой взгляд на юношу, с которым ее собеседница без остановки беседовала последние два дня. Несчастная смутилась еще больше. И, возможно, затаила обиду, но это было уже неважно. Надо сказать, что Лизелотта, несмотря на заметно потеплевшие отношения с де Лорреном, бывала у него не так часто. Все больше он, давно выучив расположение комнат герцога Орлеанского, заходил к ней, а потом вел в салон. И все это, не умолкая… Порой им нельзя было не восхищаться: прирожденный актер, сочетающий в себе жестокость с ранимостью и грубость с элегантностью. Сложнее всего было для Лизелотты понять, в какой момент она прониклась к этому человеку. Когда Филипп уходил на войну, а на глазах шевалье блестели слезы? Или еще раньше, когда муженек наконец-то соизволил выполнить супружеский долг, а несчастный фаворит испугался и с горя напился? Он был тогда так… жалок. Как жалок всякий человек, неспособный совладать с эмоциями. Сейчас, вспомнив об этом, Лизелотта ужаснулась. Вдруг де Лоррен снова решил напиться, опустошая королевские погреба? Он не позволял себе этого с той самой ночи, когда Людовик наградил его, наказав вести себя прилично. Девушке об этом как-то рассказал сам шевалье, не без усмешки и колких шуток, конечно. Навстречу герцогине из-за угла почти выскочил слуга с подносом подмышкой и крайне сосредоточенным выражением лица. И оба были столь поглощены своими мыслями, что едва не столкнулись. Юноша тут же принялся рассыпаться в извинениях, кланяясь и оправдываясь, так что даже неприятно стало. Лизелотте хватило взмаха руки, чтобы заставить его замолчать, пристыженно опуская глаза. Но отпускать его она, видимо, пока не собирались. — Ты был у шевалье де Лоррена? Слуга ответил утвердительно и все-таки поднял голову, не глядя в глаза. — Он просил вина? — Нет. Воды, мадам. Лизелотта кивнула, едва сдержав вздох облегчения, и отпустила юношу. Де Лоррен действительно не пил вина этим утром. И вообще не пил ничего, кроме воды, принесенной минуту назад. Две пустые винные оставшиеся с ночи бутылки еще валялись близ камина, незамеченные и неубранные слугами. Сам мужчина сидел на краю кровати, уже совершенно одетый для выхода в свет. Не хватало только жюстокора, небрежно отброшенного в сторону. — Ты сегодня поздно, — начала Лизелотта, стоило ей пересечь порог. Она говорила беспечным, веселым голосом и пыталась улыбаться, хотя волнение не давало покоя. Однако… ей хватило одного взгляда шевалье, чтобы все изменилось, чтобы пошатнулся решительный настрой. Его глаза были полны тоски, такой невыносимой, что девушка по-настоящему испугалась. Слуга, занимавший положенное ему место у дверей, был отослан властным взмахом руки. Вообще, Лизелотту это немало забавляло в детстве: сколько всего можно высказать простыми жестами и взглядами. И совсем неудивительно, что далекие предки обходились вовсе без слов… Шевалье наблюдал за этим с немым молчанием, а затем фыркнул и отвернулся. — Возможно, я себя не очень хорошо чувствую, — сухо буркнул мужчина. И Лизелотта едва успела заметить, как он мельком взглянул на нее, как если бы хотел что-то спросить, но передумал. Герцогиня вздохнула и скрестила руки на груди. Ей не нужно было каких-то объяснений, оправданий и откровений. Но ей было просто необходимо, чтобы этот человек немедленно встал, улыбнулся и сказал какую-нибудь невообразимую глупость. Она и так слишком долго наблюдала его уныние, когда Филипп только уехал. На самом деле, время летело так быстро, что Лизелотте показалось, будто мужа не было всего пару дней, но за это время изменилось очень и очень многое. — Ты так и собираешь сидеть тут, жалеть себя и напиваться? Де Лоррен даже не шелохнулся, только выше вскинул голову. Девушка плохо понимала, что значит сей жест. Демонстрация гордость? Вряд ли. О какой гордость теперь может идти речь? — Избавьте меня от своего показного безразличия, друг мой. Иначе я решу, что вы, в самом деле, меня не слышите, и пошлю за врачом, а с медициной у нас, как известно, последнее время не очень хорошо. Шевалье подавил тяжелый вздох. Все-таки он скучал по той милой девочке, которая когда-то работала при дворе. Выглядела она неважно, но не была лишена того, что кто-то бы назвал природным обаянием. А еще знала хоть что-то в отличие от многих других с позволения сказать «докторов». Кровопускание — это, конечно, замечательно, но иногда хочется какого-то разнообразия. Мужчина сдался и обернулся. Что ж, это маленькая победа, он перестал упрямиться даже быстрее, чем Лизелотта предполагала. — Так что? Ты идешь? Не знаю уж, что у вас произошло опять, захочешь — расскажешь, но жизнь продолжается. И, поверь, Филипп не станет благосклоннее, если ты решишь запереться тут, стать аскетом или еще что-то в этом духе. При упоминании имени Месье де Лоррен поморщился, однако дальнейшие слова, похоже, смогли его несколько развеселить. И через несколько минут шевалье уже гордо вышагивал рядом с герцогиней Орлеанской, посмеиваясь над нарядом маркизы де Ментенон, прошедший перед ними. Это вообще было одной из их излюбленных тем для шуток. Однако Лизелотта не могла не понимать, что не все в порядке. Она улыбалась и смеялась, но чувствовала, что проблемы только начинаются… И не только у них, но и во всем дворце. Что-то происходило.VI
Фабьен Маршаль больше всего на свете не любил ждать. Умел. Умел, возможно, лучше всех во Франции, но не любил. А между тем, это было чуть ли не самым необходимым в его работе. Именно поэтому он теперь стоял у стены, скрестив руки, и ждал, пока нерасторопный маркиз де Сенье наведет утренний туалет и появится из своих покоев. Маркиз был одиноким человеком пятидесяти лет. Вдовец. Двоих чудных сыновей забрала оспа, а дочь давно вышла замуж, покинула родное гнездо и с тех пор не написала отцу ни строчки. А тот, кажется, был и рад. Он вообще имел странное отношение к жизни, к людям, в частности, к женщинам. Не раз маркиз говорил, что все вокруг — лишь пешки в чьих-либо руках. О его бесчеловечной жестокости к слугам ходили слухи даже среди самых неблагочестивых придворных. Кто-то даже заверял, что маркиз нередко бил и свою жену. А еще де Сенье был крайне беден, но пытался сделать все, чтобы об этом никто не узнал, а потому всем, конечно же, это было известно. Когда маркиз де Сенье показался в дверях, Маршаль сразу понял, с каким человеком будет иметь дело. Среднего роста, неряшливо причесанный, с влажными тонкими губами… мужчина был похож на герцога де Касселя не только внешне. И Фабьен знал, что прав, он видел все в холодном презирающем взгляде тусклых серых глаз. — Доброе утро, месье, — маркиз поприветствовал Маршаля первым, но с такой брезгливостью, что стало ясно сразу — разговора не выйдет. — Доброе утро, — тот слегка поклонился. — Думаю, вам известно, почему я хотел бы поговорить с вами? — Хотелось бы, чтобы вы уточнили, — по его губам скользнула усмешка. — По поводу убийства вашей служанки. Сюзанны. Одним из первых уроков, которые Фабьен преподнесла работа, было терпение. Люди никогда не перестанут проверять тебя на прочность, издеваться и лукавить, но цель всегда одна — выдержать и дойти до правды, ни за что не смея сдаваться. Сначала это казалось невыносимым и невозможным, сначала Маршаль нередко срывался на раздраженный крик, но все же постепенно привык. Маркиз кивнул. — Что ж, я так и предположил. Однако я не понимаю, что вас так интересует в этой истории? — Невинную девушку убили во дворце Его Величества — это недопустимо, так что виновный должен быть наказан. — Однако… вы это уже допустили, — маркиз ухмыльнулся, а затем покачал головой. — Поверьте мне, нет ничего удивительного в том, что это произошло. Эту маленькую шлюху рано или поздно все равно бы убили. — Позвольте…? — Все они такие, — маркиз скривил губы и безразлично продолжил: — Чем благочестивее мордашка, тем больше тайн эти твари прячут под одеялом. В наше время не осталось достойных женщин, если они и были когда-то. Фабьен почувствовал резкую глухую боль в груди, которую не уняло бы ни одно лекарство или слово обеспокоенного друга. Хотя и друзей то у него не было и быть не могло. — Так значит, — начал мужчина, надеясь, что его минутная слабость осталась незамеченной, — у Сюзанны были воздыхатели? — Не иначе. — Может, вы знаете и их имена? Маркиз отрицательно покачал головой и шумно фыркнул: — Еще не хватало мне лезть во все это. Не считаете ли вы, что это вообще достойное занятие для придворного человека? — Нет. Конечно, нет, — Фабьен склонил голову, зная, что это непременно успокоит де Сенье. А в душе мужчина уже представил, как сажает его в камеру, наблюдая, как маркиз ежится от холода и сырости. Такие фантазии помогали не выйти из себя окончательно — еще один урок, преподнесенный жизнью. — Вот и хорошо. Копаться в грязи, вскрывать чужие тайны… все это ваша работа, а не моя, месье, — губы де Сенье растянулись в самодовольной усмешке. — Так что позвольте вас оставить, ничем больше я помочь не могу. Маршаль только кивнул, пробормотал лживые слова благодарности и проводил маркиза взглядом. Взглядом сильнейшего презрения, которое можно было уже не скрывать. Видела бы… Фабьен давно запретил себе об этом думать, но это не помогло, видела бы Клодин этого старого мерзавца. Что бы она сказала, глядя ему прямо в лицо, пересеченное усмешкой? Она бы вытянулась, будто пытаясь стать выше, в ее глазах сверкнуло бы нескрываемое возмущение, и… Фабьен оборвал себя и отвернулся в другую сторону. Сюзанна… Был ли у скромной девчонки роман или маркиз все придумал? В любом случае, утрата его никак не задела, а это уже о чем-то говорит. Месье Маршаль понимал, что теперь ему предстоит переговорить с прислугой, но с кем? Кому тихая служанка могла доверить все свои тайны? Веселые и шумные кухарки, безмолвные гвардейцы, строители, вечно уставшие и несколько озлобленные на жизнь… Слишком много вариантов, и можно потратить слишком много времени. Впрочем, одна идея все-таки была. Выждать. Одного дня будет достаточно, а потом… если у Сюзанны действительно был близкий человек, переполненный теперь переживаниями, то он обязательно придет. Надо только дождаться. И не спугнуть.VII
— А что же вы, уже подружились с Мадам? — Грегуар, а именно так звали юношу, который и развлекал Еву во время ее нахождения в Версале, обернулся к ней с хитрой усмешкой на тонких розовых устах. — Ах, если бы. Она, кажется, и знаться со мной не желает, — девушка вздохнула и сцепила руки перед собой. — Хотя я все еще уверена, что она очень интересный и образованный человек. Грегуар вскинул бровь и, видимо, едва сдержал смех. — Образованный? Вот уж вряд ли. В этом Пфальце одни дикари, поверьте мне. Вы не видели, какой она приехала к нам совсем недавно… Ева невольно залюбовалась тем, как спокойно и уверенно при этом выглядел юноша. Его голова была высоко вскинута, пышные темно-каштановые волосы, чуть завиваясь, спадали на широкие плечи… А темно-зеленые глаза, веселые и счастливые, так и поблескивали. Прекраснее их была только извечная широкая улыбка. Но мгновением позже девушка нахмурилась, испытывая легкое недоверие. Елизавета Шарлотта Пфальцская казалась юной гостье человеком донельзя многогранным, хотя, к своему сожалению, Ева общалась с ней не так много. Её Высочество была порой резкой и прямолинейной, в чем, как многие говорили, она походила на мужа, однако в отличие от него редко стеснялась в выражениях. Кто-то рассказывал, что когда немецкая принцесса прибыла во Францию, Месье даже нашел женщину, способную привить манеры совершенно дикой девчонке, но та не справилась и сбежала в слезах после первого же урока. И Ева до сих пор не знала, правда это или очередной миф Версаля. Кроме того, нельзя не признать, что Лизелотта умела говорить не только одни гадости да неприятные шутки, её речь была легкой и понятной, казалось, что девушка способна поддержать практически любой разговор. Начитанная. Непокорная и своевольная. И к тому же, Мадам была неожиданно близка с Королем, так что дружба с ней была бы… престижна. Только вот сама Лизелотта была удивительно холодна и мало кого подпускала к себе. — Вы не согласны? — Грегуар притворно расстроился и даже покачал головой. — Нет, я просто… — не в силах подобрать верных слов Ева отвернулась, будто люди, проходящие мимо, могли ей помочь, — просто… хочу убедиться сама, вот и все, месье. — Или просто подобраться поближе к золотой жиле Франции? — юноша понизил голос, так что он теперь пробирал до дрожи. — Не к Его Высочеству, а сразу к королю. Девушка почувствовала неприятный холодок. Ей почему-то стало не по себе, будто сам Людовик своим пронзительным немигающим взглядом сейчас изучал её глубокий вырез на спине… Ева едва сумела побороть желание обернуться (это выглядело бы глупо). Вместо этого она сделала шаг навстречу Грегуару, почти до неприличного сокращая расстояние между ними. А юноше это будто и нравилось, по крайней мере, самодовольная улыбка его стала шире. — Месье, — начала девушка, почти с испугом глядя в его нахальные глаза, — вы ошибаетесь на мой счет, но… это еще и опасно говорить в Версале. — Вы боитесь? — Грегуар склонил голову к плечу. — Или боитесь за меня? Уж я того точно не стою. Ева на секунду ощутила в себе почти отвращение к юноше, которое тут же сменилось восхищением. Он был слишком прекрасен в своей самоуверенности и гордости, что не поверить всему этому было сложно. Может, в самом деле ничего опасного нет? Может, в самом деле Елизавета Пфальцская не стоит её внимания и усилий? Почему-то верить этому молодому человеку очень хотелось… и не хотелось одновременно. По крайней мере, Ева со смущением вспоминала, что именно от таких мужчин её всегда остерегала мать. — За нас обоих, месье, — честно призналась девушка. — Что ж, это напрасно, клянусь, — Грегуар приложил ладонь к груди. — Нам ничего не грозит. Полдворца мечтают стать фаворитами и фаворитками Его Величества, так что ничего запретного, — Грегуар резко отстранился и развел руками в настолько театральном жесте, что это вызвало веселую улыбку. — Вам стоит больше общаться с людьми во дворце и, как не грустно мне это признавать, не только со мной. Ева хотела возразить, что ей это вовсе ни к чему, если она скоро уедет, но нашла это нескромным. По крайней мере, этот юноша и так уделял ей немало внимания, не давай умереть от скуки в переполненных залах дворца. — Но я, увы, никого не знаю. И как подойти и начать разговор не знаю тоже. Грегуар вскинул брови и ободряюще улыбнулся. — Но вы знаете меня, — радостно заявил он, — а я, без лишней скромности, знаю почти всех во дворце. — В самом деле? — Мадемуазель! — Грегуар притворно возмутился, обиделся и даже, нахмурив лоб, разозлился. — Неужели я похож на подлого лжеца? Ева рассмеялась, опустила голову и подумала о том, что румянец на ее щеках, наверное, слишком яркий. Как стыдно! Как возмутительно! Видела бы её честолюбивая мать. Но она была сейчас далеко-далеко и, верно, крайне занята. И девушка, пожалуй, действительно бы успела разочароваться своим поведением, если бы Грегуар не взял её под локоть, решительно уводя в гущу толпы. — Каждой девушке в Версале, — важно начал он, — нужны знакомства, чем больше — тем лучше. И я вам помогу! — Как благородно, — усмехнулась Ева. — А какого еще решения вы ожидали от порядочного француза? — юноша прикрыл глаза и слегка коснулся ладони девушки кончиками прохладных пальцев. Она лишь улыбнулась и отвела взгляд, чувствуя странный трепет во всем теле. Однако задуматься о своих ощущениях Ева так и не смогла. Ей просто не дали. Потому что Грегуар снова заговорил, да так быстро, что понимать его стало почти трудно. — Первым делом, мадемуазель, вы должны уяснить несколько основных правил. Пока у вас получилось довольно неплохо, но… Чем дальше, тем сложнее, как известно. И если вас начнут замечать, а вас замечать будут, — тут Грегуар не без удовольствия отметил, как Ева, прежде с увлечением смотревшая на своего… «учителя», опустила ресницы и чуть поджала губы, — то каждая ошибка может стать последней. И, увы, я не все смогу вам рассказать, потому что есть еще тонкости женского общества, и о них мне ничего неизвестно. Девушка недоверчиво взглянула на него, и Грегуар фыркнул, отворачиваясь в сторону окна. — Ладно, почти ничего. В любом случае, не я должен вас в них посвящать. Зато, — тут он важно вскинул вверх указательный палец, — я могу поведать вам простые прописные истины. Ну, например, если есть человек, о котором все знают, что он прекрасный герой, то не стоит высказывать о нем плохо — станешь изгоем общества. И наоборот, если кого-то считают последним негодяем, не надо его выгораживать, иначе ненавидеть будут вас обоих. — Но это несправедливо! — перебила его Ева, а в следующий же миг почувствовала, что Грегуар крепче прижимает локтем ее руку. — Справедливо или нет, но мы не в красивом романе о любви. Это жизнь, и тут свои правила, не имеющие отношения к морали. Хотите подвергнуть их сомнению? Попробуйте, только я предупреждал. Эти слова прозвучали так холодно и решительно, что Ева в самом деле почувствовала себя ученицей. Разве что Грегуар не размахивал своими ухоженными руками так, как это делала её старая гувернантка, да и руки у той были длинные, с яркими сине-зелеными полосами вен и в морщинах. Девушке казалось, что она до сих пор слышит недовольный пронзительный крик этой женщины, и душа еще замирала при одном воспоминании… Однако вместе со страхом и отвращением в ней теплилась и благодарность, ведь, например, именно гувернантка привила Еве страстную любовь к чтению. — Но ведь это ужасно, — снова заговорила девушка, стараясь не вспоминать о доме, ведь это значило непременно вспомнить, почему пришлось его покинуть. И свадьба, казавшаяся самым ужасным событием, была все ближе. — Разве я с этим спорю? Разве я так не считаю? — Грегуар взглянул на Еву в очередной раз, но… она уловила что-то новое в его живых и подвижных глазах. – Мне тоже не нравиться жить по этим жутким законам, мадемуазель, но что мы можем поделать? — тут юноша резко вскинул свободную руку и нарочито громко продекламировал: — Но, наше счастье, у нас есть Его Величество, и он непременно приведет Францию к духовному и материальному процветанию! Ева, минуту назад ежившаяся от волнения и страха, улыбнулась и кивнула. Действительно. У них есть прекрасный монарх, так что бояться нечего. Правда?