Наверное, навечно

«Отец, скажи мне, где я свернул не туда?» Этот образ отца — какой-то эфемерный сгусток энергии без привязки к чему-то живому — мягко ударяет по закрытым векам, вспышками появляясь перед ними. Все цвета смешиваются, расплываются и, кажется, само сознание отключается, оставляя после себя приятную пустоту. Становится легче. В этой душной комнате, пропитанной запахом алкоголя и пота, в ней не остаётся ничего, кроме веселья и пьяных подростков со своими личными драмами. Какая-то накрашенная девочка сидит на коленях у его друга — ей пятнадцать, вообще-то, — притягивает к себе ближе и целует. Рядом сидит парень, снимающий сторис в инстаграм и упорно делающий вид, что ему весело, хотя это не так. В комнатах на втором этаже кто-то трахается — их не слышно, просто Гарри воспринимает это как должное. Что-то по типу закрытых вечеринок для золотой молодёжи. Что-то по типу чистого блядства, музыки и алкоголя. Место, где умирает Иисус и расходуются презервативы. Это то, в чём он погряз не по своей вине, но выбираться пока не желает. Музыка бьёт по вискам — сильные басы сменяются громким голосом чувака, читающего рэп. Его флоу дико крут и качает, но Гарри слишком лень вставать, потому что перед глазами всё плывет и немного кружится голова. Вообще-то, ему весело. Он не совсем понимает, что делает здесь и зачем пришёл, но ему так круто и отвязно, что все проблемы остаются позади — где-то за закрытой дверью отцовского особняка с огромными потолками и винтовой лестницей. Отца, который «знаешь, пап, я облажался и это, кажется, пиздец». Потому что он ему не отец. Рядом на диванчик падает какой-то парень. У него серые глаза, русые волосы и модные шмотки. Возможно, его глаза не серые, Гарри не совсем уверен в верности того, что он видит, но этот парень, вроде как, вполне неплох собой. Дело в том, что в его состоянии все довольно ничего такие. Иронично, он похож на его отца. Вернее, человека, который усыновил его ещё в возрасте то ли четырёх, то ли пяти лет. Гарри никогда не говорил никому о своём родстве, но он, на самом-то деле, чертовски ему благодарен за это. Так сильно, что напивается на вечеринках и соглашается потанцевать непонятно с кем. Его ведёт — сильные руки прижимают к себе, тёплое дыхание щекочет уши и шею, а сам он накрывает своими губами чужую шею, мягко целуя. Какие-то промежутки во времени просто теряются, не оставаясь в памяти, но он точно помнит эти мягкие губы и глаза напротив, смотрящие с... похотью/желанием/вожделением. Почему-то это отрезвляет. Блять. Становится плохо. Возможно, слишком сильно, потому что следующее воспоминание о том, как его придерживают за плечи, пока он сгибается возле унитаза. Отец-отец, не этого ты мне хотел. А чего? Иногда Гарри думает о том, почему он. Не особо талантливый, не особо смышлёный, даже не самый главный красавчик. Обычный, таких куча, на самом деле, но выбрали его. И от этого так странно и тепло, что Гарри не знает, как дальше жить. «Отец, скажи, что же мне делать, если...» Его отпускает на кожаных сиденьях в машине отца — очень уважаемого и известного человека, который держит свою компанию и является открытым геем. Ну, двадцать первый век — толерантность, бодипозитив и феминизм. Это всё очень круто, конечно, но «... я влюбился в тебя?» Как постыдный секрет. Маленькая тайна, о которой лучше не рассказывать друзьям. Никому не рассказывать. Потому что такое не принимается, потому что это аморально, неправильно и мерзко. Потому что Гарри не хочет разочарования в себе, к нему и так кредит доверия давно исчерпан, непонятно только, почему его ещё не вышвырнули. А Драко любит его — как сына, конечно. Любит и терпит всю ту хуйню, что он вытворяет. Забирает с сомнительных вечеринок, вспоминая свои похождения, и шутит, что сын пошёл в него. Очень смешно, знаете ли. Отец выглядит грустным и уставшим, он не кричит и не смотрит презрительно, а лишь как-то тускло и серо, будто бы говоря: «я знаю о твоей тайне, малыш». Это кажется сумасшествием. Гарри обнимает сильно-сильно, до боли в рёбрах, шепчет, что больше такого не повторится, но ему семнадцать, а отцу почти сорок, и любить мужчин, старших на двадцать лет — это безумие. То самое, в котором он погряз с головой. То самое, из которого нет выхода — только пуля в висок. Драко говорит: — Спокойной ночи, Гарри. И напоследок улыбается. Почти искренне. Почти нормально. Гарри думает, что это, наверное, конец. Он просто не выдерживает. «Пап, почему в книгах не рассказывается, что делать, если ты любишь не того?» Только вот Драко давно уже всё знает. И ничего с этим не делает, надеясь, что оно само пройдёт, потому что никак не сможет ответить взаимностью, а ранить ещё сильнее не хочется. Не слишком по-взрослому, однако пуля в висок, говоришь?