Любовь как наказание

      Я сторожил Саске круглые сутки, отлучаясь лишь на пару минут. Медперсонал первые несколько дней шугал меня из палаты, говоря, что я источник заразы. Когда его состояние стало тяжелое стабильное, Саске перевели в отделение интенсивной терапии. Там мне никто не мешал находиться рядом с любимым. Тем более американские президенты творят чудеса: больному выделили двухместную палату, мне приносили вполне сносную еду, банку растворимого кофе и электрический чайник, медсестры каждый час заходили и проверяли капельницу.       Вторая постель так и была не разобрана, я спал в кресле рядом с кроватью Саске — так безопаснее. За два года я научился спать чутко. Любой шорох мог меня разбудить. Теперь это умение оказалось как нельзя полезным. От напряжения и хронического недосыпа у меня развилась паранойя. Мне казалось, что весь медперсонал хочет убить Саске.       Шла третья неделя с тех пор как Саске подстрелили, а он все не просыпался. Мне стало страшно. «А вдруг он не очнется?» Все чаще эта мысль посещала меня, но я ее гнал, но чем сильнее я желал от нее избавиться, тем сильнее она прилипала.       Я начал говорить с ним, и порою мне казалось, что он мне отвечает, но когда я оборачивался, видел лишь тело, не подающее признаков жизни, лишь пищащий аппарат давал надежду, что он может в любой момент очнуться.       В конце месяца я не подпускал к любимому даже врачей. Сам осматривал его под присмотром докторов. Я сам менял постельное белье, омывал его тело, переворачивал, чтобы не образовались пролежни. Каждую ночь я плакал. Мне казалось, что, если бы я плакал днем, Саске вообще расклеится и перестанет бороться за свою жизнь, а ночью я представлял, будто он просто спит, и я позволял себе такую слабость, как слезы. Ночью я лежал рядом с ним и рассказывал о последних семи лет, про мои мечты, о том, куда мы поедем, когда он очнется, напоследок — легкий поцелуй. Мне хотелось верить, что он все слышит и чувствует мои поцелуи.       Однажды я сквозь сон услышал тихие шаги. Сон как рукой сняло. Я незаметно схватил оружие, резко поднял голову и направил ствол на гостя.       Лечащий врач. — Что надо? — грубо спросил я, не опуская оружие. — Уже месяц прошел, — врач пытался говорить как можно спокойнее, но это плохо получалось. — И чё? — Может… — он замешкался, — стоит его отключить от аппарата? — доктор сжался, ожидая моего гнева. — Все? Вы закончили? — слишком равнодушно проговорил, будто речь шла не смерти любви своей моей жизни, а о вопросе, кто будет выносить мусор. — Д-да… — Приготовьте его, мы уезжаем из этой вшивой клиники, — я быстрым шагом преодолел расстояние до двери, открыл, — доктор, если вы не можете ему помочь, я найду того, кто в состоянии это сделать.       Я закрылся в служебной комнате и плакал. Слезы лились насколько быстро, что я не успевал их вытирать. Мне хотелось в голос заплакать, чтобы все отделение, нет, вся больница почувствовала мое горе.       Лучше бы тот киллер убил бы Саске, но он сделал хуже, оставив несбыточную надежду. Он прекрасно понимал, что не оставлю его, буду цепляться за каждую ниточку, за каждую возможность на выздоровление.       Месть отошла на задний план, дожидаясь своего часа, а сейчас надо ехать. Но куда? Это самая лучшая клиника в стране. За рубеж? Мой-то паспорт уже давно готов, а вот паспорт Саске… надо фото. Такая мелочь, а без нее не выпустят из страны.       Я не заметил, как перестал плакать. Ресницы слиплись. Щеки неприятно стягивала соленая пленка. Нос забит. Надо возвращаться. Я слишком расклеился. Слишком долго меня не было.       Я выхожу и вижу какой-то переполох: врачи, медсестры бегают по отделению, что-то кричат на своем «медицинском» языке. Иду в палату, ставшую моим домом за последний месяц.       «Нет, нет, нет, только не Саске, только не он!» — ноги резко подкосились, будто бы по ним стрельнули, я ухватился за стол медсестринского поста, как за последнюю ниточку, чтобы не сорваться и не полететь в пропасть. Врач заметил меня и закрыл дверь, дабы я не видел то, что они делают с любимым. Я впервые за этот месяц всерьез боялся за жизнь Саске.       Я начал молиться. Второй раз в моей никчемной жизни молюсь. Я умолял Высшие силы даровать ему жизнь. Молитва получилась корявой, неумелой, но я был искренний. Для себя я ни в тот раз, ни сейчас ничего не просил. Если есть Высшие силы, то они знают, что для меня Саске — это все. Он моя жизнь.       Я обхватил себя руками, медленно оседая на холодный пол. Мной овладела паника. «А что, если…» — о продолжении я боялся даже думать.       В палате все затихло. Я слышал, как люди идут к двери усталой походкой. Я боялся, что врач скажет: «Время смерти…»       Дверь распахнулась, выпуская из недр комнаты трех медсестер и четырех врачей. Все были так измучены, будто они работали сутки на шахте. Лечащий врач подошел ко мне, и только было начал говорить, я его перебил: — Лучше ничего не говорите. — Ладно, — он похлопал меня по плечу. — Пойду оформлять документы.       Я боялся зайти в палату и увидеть бездыханное тело. Мне надо время. Много времени, чтобы свыкнуться с потерей. Возможно, за всю жизнь я не смогу принять, что его нет, ведь моя жизнь… был моей жизнью.       Я плакал уже навзрыд, не стесняясь своих слез. Я сидел на плиточном полу, не обращая внимания на сигналы, которые подает мое тело — ему было холодно. Не помню, сколько я так просидел, и, наверно, и сидел бы дальше, если бы не подошедший доктор. Он присел на корточки передо мной, пытаясь заглянуть в мои когда-то голубые глаза. — Вы до сих пор здесь? — я поднял заплаканные глаза, говорить абсолютно не хотелось. — Вставайте! — странно, но я не мог ослушаться. — Хватит плакать, как маленькая девчонка! — мужчина встряхнул мои плечи, я почувствовал его смердящее дыхание, мне казалось, так пахнет смерть. — Не могу, — тихо пробормотал, — уже не могу… — Ишь, наглец, целый месяц никого не подпускал к бедному мальчику, а сейчас даже подойти боишься?! Трус! — выплюнул с желчью доктор. — Да, вы правы, — я тяжело вздохнул, отвернулся от него, — я трус. — И что? — как-то насмешливо спросил врач. — Я так его люблю, — одни губами проговорил, не знаю, слышал ли собеседник, да меня это мало волновало. — Переборите свой страх, — он подбадривающее похлопал мое плечо и вышел из отделения.       Я знал, что он прав. Когда-нибудь надо это сделать. Почему не сейчас?       Сделал первый шаг на пути к палате — самый сложный. Второй, третий… Дверь.… Зачем-то я постучался, словно надеясь, что мне ответят, но чуда не случилось. Приоткрыв дверь, я вновь постучался, до последнего не веря, что он умер. Я словно мантру повторял: «Он жив! Он жив!»       Я не верил, что все вот так может закончиться. Боясь сделать шаг к кровати, я прижался к двери. Страх парализовал мое тело. Надо подойти. Почему же так сложно сделать первый шаг? Слезы боли и утраты затуманили глаза. Я плакал бесшумно, словно боялся, что Саске услышит. Не заметил, как подошел. Колени сами подкосились, и я упал подле кровати. «Только бы не смотреть.… Только бы не заплакать…»       Я смотрел, не отрывая взгляда, полного надежды: «вдруг врачи ошиблись?», но Саске не подавал признаков жизни…       Слайдом пронеслись воспоминания первой встречи: он был таким беспомощным, лежал завязанный на холодном полу. Единственное мое желание было — освободить этого «ангела», но Цунаде не дала мне этого сделать. Помню ту радость, когда она мне «подарила» Саске, его отношение ко мне, нашу ночь, жестокое изнасилование, убийство Хьюги, годы в тюрьме, освобождение, попытка избавиться от одержимости любимым, встреча с Канкуро, обучение новому «ремеслу», заказ на любимого, долгожданная встреча и… волшебная ночь. Саске был настолько нежным и любящим.… А теперь его нет… Его не стало…       Я поцеловал его кисть. Рука была настолько холодной, будто из нее высосали все тепло и желание жить. Я прилег рядом, прижавшись к любимому, начал говорить. Говорил обо всем, порой сбиваясь, начинал рассказывать заново. Я воображал, что Саске мне отвечает, вставляя едкие замечания, как делал это семь лет назад.       Я сходил с ума…       Ближе к ночи я уснул, почти полностью навалившись на него. Я знал, что его заберут, а мне так хочется побыть с ним еще немного.