Убей меня нежно

Кларк в который раз рассматривает браслет, пытаясь просунуть под него хотя бы один палец. Ничего не выходит, страшное украшение сидит плотно, словно тщательно подобранное по размеру. Скорее всего, так и есть, Лекс уникально педантичен в мелочах. Три небольших углубления на внутренней стороне идеально подходят под подушечки пальцев, но, очевидно, чужих. Матовый чёрный металл холодит кожу, нисколько не нагреваясь от тепла тела, и это странно приятно, хоть и пугающе. Он больше не чувствует криптонита вокруг себя, видимо, циркуляцию в решётке отключили. Но браслет делает из него человека, со всеми обычными людскими слабостями. Попытавшись отказаться от еды в порыве единственного доступного ему протеста, Кларк не выдержал голода и сдался. Саднит царапина на предплечье, он поранился собственным ногтем, пытаясь стащить браслет. Но больше всего его мучает неизвестность и тревога за близких. Ищут ли его? И найдут ли… Кому, как не ему, знать, как тщательно Лекс Лютор может прятать следы своих преступлений. Не имея никакого представления о смене дня и ночи, Кларк то бродит из угла в угол, то валяется на кровати, не переставая думать о Люторе ни на минуту, перескакивая с лихорадочно-жгучих страстных мечтаний на яростный гнев ненависти и отчаяния. Такие эмоциональные качели выматывают его невероятно. Он снова дает волю слезам, уткнувшись лицом в подушку, как безответно влюблённая старшеклассница, не видя и не слыша ничего вокруг. — Привет. Ровный голос Лекса вырывает его из тягучей трясины переживаний. Кларк старается незаметно вытереть мокрые глаза и напустить на себя маску непроницаемого безразличия. — Что тебе нужно? Его невозмутимый тиран с ухмылкой расставляет шахматы на доске, присев на один из стульев у стола. — Ничего такого, что бы тебе не разрешила делать мамочка, дорогуша. Сыграем? Сидя по-турецки на кровати, Кларк неотрывно наблюдает за уверенными движениями красивых рук Лекса, думая о том, что никогда не успевал за ним, никогда не мог предугадать его действий. Каждый раз он заставал его врасплох, гениальный, извращённый, притягательный… Злясь на свои мысли, пленник намного резче, чем хотел, говорит: — Я не умею. — Я знаю, Кларк. Садись, я научу. Лекс действительно терпеливо учит, и, незаметно для себя, Кларк втягивается в игру, радуясь внезапному отвлечению от тяжких мыслей и безысходности его положения. Ему хочется рассказать Лексу о том, как ему жаль, что тогда всё получилось именно так, но он так и не решается. А когда Лекс, мельком взглянув на часы, обронил «Мне пора, тренируйся», и ушёл, отчётливо чувствует во рту горечь от невысказанного. Чего он добивается? Если того, чтобы Кларк до смерти замучил себя чувством вины и желанием всё исправить, то ему это уже почти удалось. Сегодня Лекс принёс радио. Весь потный, Кларк чуть не бросился его обнимать, вовремя вспомнив, что это по его нездоровой прихоти он сейчас в таком положении. Безделье сделалось невыносимым, и пленник принялся усиленно заниматься, отвлекаясь на сладкую боль в соскучившихся по тренировкам мышцах. Наблюдая, как Лекс снимает пиджак, устраивается на его кровати, достаёт из объемистого бумажного пакета гамбургеры, картошку, пару больших стаканов колы, Кларк совсем уже ничего не понимает. Как будто всё происходит не в плену стальной клетки в неизвестном тайном ангаре, а в комнате одного из двух старых друзей, решивших перекусить перед прогулкой. — Ешь давай. — указывает Лекс на ароматный фастфуд перед собой. Звучащую из приёмника пронзительную лирику Лары Фабиан сменяет баллада Рода Стюарта. Кларк по широкой дуге обходит кровать, пристраивается с другой стороны и разворачивает гамбургер, уставившишь на набивающего картошкой рот Лютора. — Я думал, ты такое не ешь. — А я и не ем. В детстве мне не разрешали, потом не вспоминал. Сейчас мимо проезжал, захотелось. Механически жуя ещё тёплый бургер, пленник разглядывал парный браслет на запястье Лекса, он почти не отличался от его собственного, несколько почти незаметных углублений на внешней стороне, ни надписей, ни выступов. Как можно незаметнее, Кларк переводит взгляд выше, на хрупкую шею с играющим в такт движущимся челюстям кадыком. Даже лишённый своих суперсил, он с лёгкостью может придушить этого человека, достаточно просто сомкнуть ладони на бледной гладкой коже, сдавить, и насладиться угасающим огнём жизни в тёмных холодных глазах. Но воля Кларка будто парализована в его присутствии, Лекс без тени страха входит в клетку к зверю, и за это он его уважает. И боится. Что желание прикоснуться губами к бьющейся на шее венке пересилит желание убить. Поглощённый своими мыслями, Кларк опять пропускает момент, когда Лекс, аккуратно вытерев салфеткой губы и пальцы, одевает пиджак и, не прощаясь, уходит прочь. — Лекс… — Шёпотом бросает Кларк в наступившую тишину, проклиная себя за нерешительность. В каком-то неконтролируемом припадке, он спинывает с кровати остатки угощения, безумно колотит кулаками подушку, не в силах решить какое из желаний перевесило. Насколько может судить запутавшийся во времени пленник, его мучитель появляется всего через сутки. Разуму Кларка неприятно признавать, что он ждёт встречи, но тело само собой отзывается на его появление учащённым сердцебиением и потребностью подойти поближе. В этот раз Лекс останавливается перед клеткой, не заходя внутрь, прислонившись лбом к металлу, обхватив бледными пальцами толстый прут решётки. Словно притянутый звенящей от напряжения леской за губу тунец, Кларк приникает грудью к переплетённой стали, касаясь пальцами холодных пальцев Лекса. — Я не хочу так, Кларк… — Еле шевеля дрожащими губами выдавливает из себя Лютор. — Прости меня, Лекс, прости, если сможешь. С силой оттолкнувшись от клетки, Лекс разворачивается и, сжав кулаки, быстрым беззвучным шагом скрывается в глубине помещения. Кларк ещё долго стоит, пытаясь не растерять тепло стальной перекладины, нагретой пальцами его тюремщика. Это был один из таких, участившихся в последнее время, влажных снов, в которых неизменный Лекс целовал его ключицы, запустив длинные пальцы в волосы на затылке, в которых он сам, ещё совсем юный, исследовал руками все запретные уголки чужого тела, в которых не было ненависти и недосказанности, в них Кларк звал любовника по имени, испытывая от этого острое наслаждение. — Я здесь, малыш, я рядом… Ускользающий сон сменяется не менее невероятной сладкой реальностью, Лекс рядом, обнажённый, горячий, в кромешной темноте нашедший его губы, требовательный и нежный. Кларк захлёбывается от счастья, не сдерживая стонов, отпуская на произвол случая свои инстинкты, жадно сжимает желанное тело, чертя по нему влажные дорожки из поцелуев и укусов, вбирает ртом обжигающий член, скулит от симметричных ласк, раскрывается навстречу умелым пальцам, а потом забывается вовсе, отдаваясь то ритмичным, то рваным толчкам внутри себя. Давно лишённый плотской разрядки, он уже дважды оросил своим семенем сначала собственный живот, а потом простынь, прежде чем почувствовал, как выплёскивается в него Лекс. Посторгазменная эйфория как по щелчку сменяется злыми слезами, когда любовник, коротко куснув его между лопатками, снова оставил его в одиночестве.