Молчание

— Я не знаю. — Кароль не хочется даже пытаться лгать. Руджеро слишком внимателен, слишком наблюдателен. — Не знаю, — словно пробуя на вкус совсем новое слово повторяет она, крепче прижимая к груди заветную тетрадку. Весь мир сжался в одну точку. Кровь громко бежит по венам. В ушах стоит оглушающий звон. Кароль опустила голову и зажмурилась. Закрыться, спрятаться как раньше! Не смотреть! Не. Смотреть. Мир вокруг слишком разнообразен, непонятен и жесток. Он не для неё.       Горячие пальцы Руджа коснулись её подбородка. Кароль сжалась сильнее. Нет, пожалуйста, нет! Ловкое движение — и она сжимает оглушающую пустоту. В руке Руджеро её тетрадь. Паника, до этого момента зарождавшаяся где-то в невидимой глубине, подкрадывается к горлу. Вздох был короток, но отвратительно похож на всхлип. Кароль обнимает себя руками. Неопределенность слишком сильно бьет по ней. — Ну, все. — констатирует Руджеро и, чуть раздраженно цокнув, в секунду подхватывает её на руки. Но Кароль все равно. Все внутри неё сотрясается от ужаса осознания. Она. Не. Хочет. Ничего. Прошедшая мечта, отравленная сигаретным дымом одиноких ночей, ничего не взрывает у неё на душе. Тишина холодящего сердца осознания горит, выжигая морозом новые истины. И даже теплота объятий Руджеро не способна ее согреть. Внутри все обратилось инеем. Которого она никогда не видела, но всегда чувствовала.       Защищённость в руках Руджа куда-то исчезла, растворилась. Он прижимает ее к себе — сжатую, будто сокрытую в единой точке, едином мгновении. Ей бы сбежать, прекратить существовать хоть на какое-то мгновение. Ей бы и одного хватило. Но… нет, не дано ей. Зажмурившись, отчаянно не слушая что-то невообразимо так редко-ласковое, слетающее с губ Руджа, поминутно утопающих в ее чуть влажноватых волосах. «Кара, Кара,» — гулко стучит в голове — остатки невоспринятых откровенностей Руджеро. — Разве так бывает? — почти всхлипывает она, утыкаясь носом стык плеча и шеи. Горячая кровь диким током растекается по венам Руджа. Самый настоящий жар. Адское пламя вскипело в нем. Сердечный ритм его высекался где-то под кожей, заполняя все ее существо им. — Это ведь неправильно. — тишина громоподобного всхлипа потонула в горячности кожи Руджеро. — Это ведь… — слезы мимолетно высохли под натиском крепких рук, сжимающих, словно бы всю ее. — … так неправильно. Так не бывает, чтобы человек жил бесцельно, да? — впервые, вроде как за маленькую собственную вечность, Кароль поднимает взгляд.       В незыблемой тьме искрящихся сгорающим золотом глаз, она способна найти все. Кароль уже не раз в этом убеждалась. И невозмутимая сила, с коей Руджеро смотрит на неё должна была бы придать яростного огня жизни и ей, но… Разве она живая? Разве можно ее назвать живой? Без цели, стремления. Инертное постоянство. Лишь в этой секунде и никуда дальше. Пустота грядущего прахом осыпается в дали. — Может все, чего ты хотела уже у твоих ног? — шепчет он ей на ухо со странным придыханием. Кароль вновь не может распознать его истинных эмоций. Но смотреть на него уже нет сил. Он говорит неправду и знает это. Зачем пытается убедить, что все мечтания ее осуществились в каком-то слишком сладком миге? Ведь и сам понимает, что ни она, ни он не были центром мыслей и стремлений друг друга.       Зачем? Почему? Что сейчас их держит вместе? Обоюдные странные пожарища, отпечатанные вечным клеймом на сердце? Глупо-глупо. Наивно до ужаса. Осознание с едкой туповатой болью прокатывается от кончика языка до самого сердца и вспыхивает. Его ничто не держит подле неё. И каждая секунда… может очутиться больным осознанием последнего…       Разве он когда-то признавался ей? Разве он когда-то намекал, что все, что так цвело меж ними в этом всеми чертями проклятом туре вечно? Что редкости ночей что-то значат для него? Не испариться под крыльями самолета, когда они взлетят в направлении полюбившегося им обоим Буэнос-Айреса. Нет, конечно, нет. На что она надеется? Наивная, легковерная дура. Лишь одна Хиованна ее не покинет. Не отбросит никогда. Ведь запечатлена Кароль на ее груди, и едкая чернеющая частичка, закованная в яшме не даст им запутаться. — Тебе пора, Руджеро. — шепчет Кароль, чувствуя едва ощутимую дрожь, волной окатывающую его. На его только начинающей зарастать колючей щетиной щеке тут же появляется невесомый нежный поцелуй. Объятья опадают, и она… нет, не выдыхает в облегчении. Что-то порвалось, сломалось в этот миг. Невидимое, но слишком-слишком многозначимое. — Кара. — выдыхает Рудж ей в губы перед самым уходом. Как обычно. Все прежнее. Так ведь? Нет. Нет! Кароль отчаянно трясёт головой, словно это поможет ей отогнать мерзкое наваждение. Все как всегда уже не будет. В воздухе все ещё горит запах. Его запах.       Кароль падет на пол. Вся решимость, силы словно выветрились из неё. Пустая оболочка. Внутри… а что может быть внутри? Душащие ее сердце слезы волновали мало. Хорошо бы сейчас вздохнуть последний раз и…       Тишину покинутого номера прорывает оглушительная трель звонка. На прикроватном столике яростно разрывается телефон. Нет. Нет! Она не хочет разговаривать только не сейчас. Одиночество — то немногое прежнее, что ее сейчас успокоит. Что утешит как раньше. Слишком громкий вздох-всхлип — единственный жаркий противовес громкому рингтону. На секунду он замолкает, Кароль вот уже готова облегченно и расслабленно растянуться на полу, предаваясь едкой, отвратительной жалости к самой себе, как тут сиюминутную тишину режет слишком знакомый голос. — Кара, — голос Хиованны чуть приглушен. Кароль непроизвольно вздрагивает. Хио же… Хио же знает, что сегодняшнюю ночь она провела не одна. Как она догадалась? Как? И без того зарождавшаяся где-то в горле истерика охватила все ее мелкой дрожью сжимая тело. Неощутимый физически холод морозит кончики пальцев.       Измятая пачка красного Мальборо почему-то сиротливо валяется около комода. В опрокинутой сумке в открытом шкафу в прихожей торчит все та же потертая Zippo. «Кара, послушай» — продолжает Хиованна, но Кароль все равно. Секунда, и в негнущихся пальцах сверкает испещрёнными царапинками боками верная зажигалка.       Щелчок. Тихий огонёк едва тлеет, порождённый лишь простым нажатием. Такой спокойный. Постоянный. Едва заметная улыбка тенью, чуть видимым отголоском мелькает на лице Кароль. Жар маленького пламени слабо ощутим, но для неё он пылает ярче поднебесных костров, взвивающихся мощью своей к самому солнцу.       Луна. Ее Луна, которой Кароль подарила внешность и голос. Своё дикое взросление и жизнь. Бесстрашная невзрослеющая девочка-мечтательница страшится огня. Паника охватывает несдающуюся бойкую Валенте. Но… Кароль не хочет даже завидовать милой наивной девочке. Ведь огонь для неё — то немногое, что не предаст и будет рядом. Фитильком зажигалки ли, сгорающим ли пеплом сигареты — неважно. Рядом — главное.       Тихий смешок эхом скользит в пространстве номера. Мосты в недостижимое и внезапно-сладкое прошлое горят вдали. Внутри Кароль тихая буря. Все заходится в крике предсмертной боли. Казалось, миры прошедшего тысячами ярких образов тлеют, осыпая плотным душным прахом все вокруг. Промеж пальцев снова зажата выгорающая ядами сигарета. Когда она успела ее выловить из далекой пачки? Клубы дыма закручиваются в тугие облака, наполняя отравляющим туманом мир номера.

***

      Самолет уходит в стремительные высоты, с каждой секундой все дальше и дальше «убегая» от солнечных земель Испании*. Редкими росчерками в небе затерялись легкие-легкие облака прозрачные и тонкие, будто вот-вот растают под холодными порывами воздуха в своей непередаваемой вышине. Всевластное солнце несет свой свет будто в каждый уголок необъятных земель. Сверкающие бока человеческой металлической птицы словно приветствует могущество палящего светила.       Все разговоры обыкновенно шумного каста растворяются в гуле словно бы вечных двигателей, несущих их вдаль. Через бескрайние просторы океана, над высящимися горами и бескрайними равнинами. Кого-то уносит к сладко-долгожданной родине, кого-то — к городу, вечному и шумному, пропитанному слишком разными воспоминаниями.       Кароль не знает, что ее ждет после тура. Не знает, что готовит для нее Буэнос-Айрес. Неопределенность поселилась в ней с прошлой ночи и не отпускает ее. Трепещущее в груди сердце выстукивало частый-частый ритм. Страх окутывает ее с ног до головы, едва давая продохнуть из своего душного кокона.       Хиованна рядом, в соседнем кресле. Но она молчит. Молчит, потому что знает все наперед, но не спешит делиться. Хитрый, изучающий прищур теплых карих глаз вновь проникает в самую душу. На какие вопросы ищет в ней ответы единственная подруга, Кароль не знает. Непостижимость Хио — далекие звезды, отсветами искрящиеся в глубине взгляда.       Она знает, всегда знает, когда стоит говорить, а когда молчание — лучший из исходов. И поэтому Кароль молча утыкается лбом в остренькое плечо Хиованны, позволяя тяжелому вздоху взорвать легкие. Именно поэтому она закрывает глаза, чувствуя знакомый океан спокойствия, излучаемый Хио. Родной, милой Хио.       Самолёт несет их обеих вдаль. Далекая общая родина едва ли сверкнёт под правым крылом могучей птицы человечества. Гул нарастал, перетекая в единый белый шум.       Каст весел как обычно. Кто-то вновь затеял какую-то очередную съемку для своих бесконечных сторис. Отовсюду слышен смех. Веселье кругом. Кароль отчаянно жмурится. Нет-нет. Она не хочет знать, что там. Она ни за что не признает, что все, что она возымела под серыми облаками Европы сейчас исчезает. Трусливая дрожь прокатилась по телу. — Иди, Хио. — хрипло шепчет она. Плечо Хиованны чуть дрогнуло, и Кароль поднимает недоуменный взгляд. В тёплой мудрости взгляда Хио миллиардами искр рассыпались смешинки. Губы растянуты в задорной кривоватой улыбке. — А ты смешная, Кара — хмыкает Хиованна, откидываясь в кресле. Кароль, невольно задерживая дыхание вновь кладёт голову на плечо Хио. — Все будет, Кара. — тихо прошептала она.       И Кароль хочется верить. Бесконечно хочется верить, что будет. Все будет…