Киберпанк: Континент

— Хозяин, — по комнате плывет мелодичный женский голосок, — ты устал?       Отрицательное качание головой — безмолвный ответ на прозвучавший вопрос. Прекрасный ангел поднимается с дивана, босыми ногами ступает по дорогому ковру. Маленькие пальчики тонут в длинном мягком ворсе — она идет прямо к объекту своего безоговорочного обожания. — Тогда почему ты так печален, любовь моя?       Ангел подходит близко — так близко, что в тусклом мерцании свеч можно разглядеть искреннюю тревогу в её невероятно зеленых радужках. — Тебе лишь кажется, — бесцветно отвечает Хозяин, и голос его сухой и безжизненный.       Девушка смотрит на него с печалью, с невыразимым желанием помочь — с желанием прикоснуться к сильным плечам, трепетно приложить прекрасную головку к живому, мерно бьющемуся сердцу. Но не делает этого. — Чего тебе хочется сейчас? — услужливо спрашивает она и покорно наблюдает за тем, как Хозяин удаляется от нее и садится на широкий диван. — Танцуй. Говори. Что хочешь, — безразлично отвечает тот.       Ангел плывет к нему, протягивает руку, чтобы ласково запустить пальчики в его черные волосы, но в последний момент замирает в дюйме, так и не свершив задуманного. Хозяин не смотрит на неё, его глаза закрыты.       Девушка поджимает губы, потому что снова чувствует лишающую голоса тоску. Однако, идет на средину комнаты — туда, где пламя свечей ярче. По ту сторону огромных панорамных окон огнями мерцает город — идеальная декорация для её маленького волнующего представления.       Она разворачивает к нему свой хрупкий стан, чувственно заводит руку за голову, приподнимает копну прекрасных светлых волос, чтобы тут же отпустить их и рассыпать по обнаженным плечам. Словно по команде, в комнате звучит музыка, и девушка делает мягкий шаг под первые две ноты, и еще шаг — под следующие две. Хозяин открывает темные, почти черные глаза.       Смотрит на своего Ангела очень внимательно, улавливает каждое движение округлых бедер, так хорошо просматриваемых через прозрачную сорочку. Облаченная в тоненькую, словно паутинка, белую ткань, она напоминает ангела больше, чем персонажи из библейских иллюстраций.       Девушка изящно делает полуоборот, позволяет теплому свету проникнуть под одеяние и явить взору Хозяина изумительно женственные линии. Ничего нового для него. Каждый изгиб её тела давно выучен наизусть, но при этом не теряет ни капли своей прелести. И девушка медленно вращается, покачиваясь в неторопливом танце, чтобы Хозяин мог увидеть всё, что хочет. — Я не запрещал тебе говорить, — вдруг произносит он, и ангел на мгновение замирает, упуская ритм. — Не запрещал, — осторожно соглашается девушка и пытается снова влиться в мелодию. — Только я не знаю, о чем говорить. — Говори, о чем знаешь. — Я знаю только то, что имеет отношение к тебе.       Хозяин верит ей. Ангелу неоткуда черпать новые знания — она располагает только теми, что он сам ей дал. Но не важно, что она говорит. Важно как. — Говори.       Хозяин не велит ей прекращать танцевать. Она закончит своё выступление лишь тогда, когда он потребует — когда ему надоест смотреть на бесполезное, хоть и прекрасное тело. Поэтому Ангелу придется делать то единственное, что доставляет удовольствие ее повелителю — танцевать и говорить. — Без тебя я очень тоскую, Хозяин, — прекрасный Ангел закрывает глаза, чтобы не видеть его реакции.       Она боится узнать осуждение в его холодных глазах. Приятно ли, нет, нужно ли ему слышать подобное? Но Хозяин хочет, чтобы она говорила. Говорила то, что знает. И девушка не смеет ослушаться. — Иногда, — она скрещивает руки на худеньких плечах и чувственно качает бедрами, — я очень хочу, чтобы ты меня коснулся. Вернее сказать, хочу всегда, но порой мое желание становится так сильно, что я чувствую себя одержимой. Ангел может быть одержимым?       Хозяин молчит в ответ. — Где живут чувства? Откуда они питаются? — она ведет ладошкой по своей шее, все еще не решаясь открыть глаза. Опускает пальчики к груди, поддевает сорочку, затем возвращается к плечам. — Здесь же нет ничего. Только пустота, не прикрытая даже метафорой.       Музыка становится сложнее и тяжелее, удивительным образом отражая тоску девушки. Но Ангел сопротивляется, пытаясь двигаться легко и непринужденно. Хозяин всегда ценит её старания. Девушка успокаивается, возвращая уверенность своим словам и движениям: — Я задумываюсь, почему так сильно тобой увлечена? Потому что ты молод и очень красив? Потому что обаятелен, умен и харизматичен? Это всё — нужные атрибуты для привлечения женщин, данные тебе природой ради соблюдения её глобальных интересов, — она с опаской бросает взгляд на Хозяина, словно сомневается, помещаются ли в рамки дозволенного её слова. — Но в моем случае все гораздо безысходней.       Он абсолютно согласен с ней. Их держит вместе одна и та же сила, не имеющая шкалы измерения — безысходность.       Он чувствует потребность в никотине. Изо дня в день эта зависимость становится сильнее, и он не видит смысла противостоять ей. Если есть желания, их нужно удовлетворять. Пусть это и погубит его позже. Ему нравится смотреть, как двигается Ангел. Нравится замечать очертания маленькой груди и светлых сосков под белым кружевом. Нравится слушать её по истине ангельский голос. Нравится завершать картину своего удовольствия терпким сигаретным дымом. И плевать он хочет на отделку комнаты, что буквально дышит дороговизной и шиком. — Продолжай, — велит он.       Девушка с грустью разглядывает клубы дыма, но ничего не говорит по этому поводу. Она здесь не для этого. — Ты — мой творец. К моей жизни ты имеешь большее отношение, чем имеет Бог — к жизни людей. Я создана тобой. Я не могу тебя не любить, — шепчет девушка и вновь прикасается к себе, скользит ладонью вниз по плоскому животу, спускается к бедру и возвращается назад, чуть приподнимая вверх легкую сорочку.       И он смотрит. Делает еще затяжку. Ангел танцует и говорит — ибо так он ей велел. — Ты — творец, — нежно повторяет она. — Ты создал целый мир, пустил в него сотни душ и отрекся от него. Отдал людям своё детище, но поздно понял, что не можешь от него отказаться. Ты — Бог, о котором не знают. Ты — созидатель, о котором они забыли. Ты — тот, чьего наказания они заслуживают. — Разве, Ангел? — Это так, любовь моя. Без тебя этот мир не смог бы существовать. И ты, — её голос дрожит и сбивается, — не можешь существовать без него. Становишься заложником того, что созидаешь. — По этой причине ты до сих пор живешь, — его слова звучат жестко и резко, как порыв ветра, скребущий асфальт сухой листвой. — Это так, любовь моя, — тихонечко повторяет она, и движения её замедляются, мелодия звучит последними грустными нотами.       Едва уловимый перепад напряжения прерывает музыку и искажает её прекрасное окончание. Силуэт Ангела рябит, исчезает на одно мгновение и снова появляется на том самом месте, где замер её изумительный танец. — На сегодня достаточно, — говорит ей Хозяин и вдавливает уголек в пепельницу. — Этой ночью ты будешь там? — печально спрашивает она. — Как и прошлой, Ангел. Уходи.       И он, наконец-то, отводит взгляд в сторону, больше не смотрит на своё очаровательное творение. Рядом на журнальном столике лежит необходимое оборудование — пара перчаток повышенной электропроводимости и черная маска. Мужчина не спеша продевает в перчатку пальцы одной руки, поднимает темные глаза. Ангел все еще здесь. Он дает ей шанс. Надевает вторую перчатку, застегивает ремешок вокруг тонкого запястья. — Я буду ждать тебя, — слабое эхо разносится в комнате, и Ангела больше нет. — Не жди, — бесцветно произносит он. Знает — она еще слышит. Но сегодня уже не отзовется.       И Созидатель опускает на глаза маску.

***

      Комната исчезает. Появляется ветер и снег. А еще холод, ласково забирающийся под кожу. Безмолвная пустынная улица становится свидетелем того, как на дороге появляется человек. Он поднимает веки, и редкие снежинки ложатся на ресницы, угольной чернотой прячущие невероятные зеленые глаза. Несколько мгновений ему необходимо для того, чтобы совладать с вновь обретенным телом. После он поднимает повыше воротник тяжелого длинного пальто и ступает вперед.       Где-то слышится музыка и смех — так далеко и неестественно в этом холодном пустом городе, что их легко можно принять за галлюцинации. Как призрак он тихо идет на звук, толкает одну из бесчисленных дверей в одном из бесчисленных серых зданий. И не ошибается — шум становится громче.       Поднимается по лестнице, с грохотом распахивает еще одну дверь. Десятки глаз тут-же обращаются к нему, смех немного утихает. Кто-то радостно восклицает, кто-то бодро зовет присоединиться. Облаченная в плащи и черные куртки, маски и плотные шарфы братия давно собралась и ждет его. На длинном столе валяются карты, сигареты, части разобранного оружия, магазины и патроны. Он обводит взглядом сборище, которое ждет его слова. Даже сквозь занавес густого табачного дыма он прекрасно различает возбуждение на их лицах, у некоторых — уже усиленное недавней дозой наркотика.       Новоприбывший командир Дикой Охоты в приглашающем жесте широко разводит руки и звучным живым голосом поднимает клан на ноги: — По коням!