Юнги
День явно будет херовым, Юнги понял это ещё на подходе к невысокому, но длинному желтоватому зданию, в котором работал. Солнце припекало, какие-то горластые птицы надрывались из гущи крючковатых веток конфетных деревьев, растущих вдоль тропинок парка. С ухоженных полянок доносился душный запах лилий. Окна многих больничных палат были распахнуты навстречу новому утру. Которое встретили, видимо, не все. Хосок, ещё более «свеженький», чем после обычного утреннего обхода, сидел на ступеньках. Рядом валялась пластиковая метла. Хосок подпирал рукой лоб, отчего его чёлка осталась стоять дыбом, даже когда он поднял голову, заслышав шаркающие по гравию шаги Юнги. Его глаза и припухший нос могли посоперничать оттенком с красными волосами. Хосок даже не попытался улыбнуться. Юнги носком ботинка подцепил метлу, приставил её к перилам и уселся рядом. — Кто? — Ким Юна, — отрывисто прошептал Хосок. — Ночью, меня не было. Говорят, ей ввели тройную дозу обезболивающего, но она всё равно мучилась. Сознание от боли потеряла. Так и умерла. Юнги помнил её. Пациентка двадцати семи лет, тихая, но очень милая. Рак матки, вырезан, дал метастазы. Сгорела за месяц. К ней всё муж приезжал, каждый день. Порывался палатку разбить в парке под её окном, чтобы не оставлять её ни на секунду. Только полицией и «уговорили» передумать. Если ночью умерла, значит, его не было рядом. Жалко обоих. И Хосока. — Ты видел её карту. Она умерла бы не сегодня так завтра. — Знаю. Но я мог помочь… Чтобы не так мучилась. И так каждый раз. Юнги вздохнул и положил руку Хосоку на спину. — И я мог помочь. Вчера ещё. — Нет, вчера он ей такие красивые цветы принёс. Она улыбалась весь вечер. — Вот видишь? — Скажи ещё, что всё к лучшему. — Не к лучшему, а так, как задумано. — Фаталист, — фыркнул Хосок и выдохнул раскатисто: — Йааааа… Чего же каждый раз, как первый? — Не свою работу ты работаешь, Чон Хосок, — пожурил его Юнги, поднимаясь. Надо было проверить «своих». — Оппа! — раздалось радостно позади. Из-за двери выглядывала улыбающаяся мордашка малышки Джури. Она толкнула дверь сильнее, протискиваясь на веранду. А вот и «свои». — Мы заждались тебя, оппа! — Привет, Джури-я, — Юнги поймал крохотную ладошку в свою ладонь, потрепал девочку по волосам и повёл обратно в помещение, подальше от отвернувшегося Хосока. — Как бабушка? — Хорошо! — заверила Джури. Она потянула Юнги за руку, призывая наклониться. — А почему Солнечный Оппа грустит? «Потому что «Солнечному Оппе» не чуждо человеческое горе, — подумалось Юнги. — И как-то не устаканится в его красноволосой головушке, что все мы умрём. А все те, кто приехал на последнее пмж в хоспис, отправятся в лучший мир не позднее, чем через три-четыре недели. Обычно двадцати одного дня бывает достаточно, чтобы сформировать у них последнюю привычку — к смерти». Вот только внушить это Юнги не смог даже Хосоку. Девочке, доверчиво держащей его за руку, его мрачная философия и подавно была ни к чему. Спустя час Юнги снова наткнулся на Хосока. Тот азартно резался в карты с четвёркой стариков-колясочников в гостиной и заливисто смеялся, подначивая их. Юнги покачал головой. Эти эмоциональные американские горки однажды доведут Хосока до больничной койки. И неизвестно ещё, какого именно лечебного заведения. На место Ким Юны сегодня должны привезти новенького, на которого тоже было бы не лишним взглянуть. А пока Юнги пройдётся по палатам. Иногда ему становилось интересно, знают ли о них с Хосоком другие сотрудники центра. Предположить, что его заводного друга ещё могли взять на полставки в качестве мудмейкера для пациентов (и персонала, чего уж), ещё можно было. Но что сподвигло директора Нам допустить к готовящимся уйти в последний путь людям такого нерентабельного типа, как Юнги, было загадкой. И уж тем более, не замечать странные совпадения смен Юнги и тихих «уходов» особо тяжёлых пациентов было сложно. Хотя он готов был биться об заклад, что директор Нам с её ласковыми и внимательными глазами, способная одним своим тихим голосом успокоить как разбушевавшихся, так и безутешных родственников больных, тоже была весьма непростой женщиной. Юнги поболтал с бабушкой Джури и с удивлением обнаружил, что той стало лучше. Она даже просилась домой, чтобы провести ещё немного времени с семьёй. — На усмотрение директора Нам, — улыбнулся Юнги, надеясь, что начальница понимает, сколько заслуги в улучшении состояния пациентки новой комбинации обезболивающих, а сколько — Хосока. Потом заглянул в ещё три палаты, где лежали самые тяжёлые больные. Одного взгляда на господина Ли, едва дышащего несмотря на подключённый к маске аппарат искусственного дыхания, Юнги было достаточно. Неподвижные пальцы больного были скрючены от боли. К полудню большинство пациентов, передвигающихся самостоятельно, отправились на улицу под натянутые в парке тенты, а остальные подтянулись в гостиную или предались дневному сну. Когда все разошлись, Юнги вернулся в последнюю палату. Хосок уже был там. «Особых» больных они чувствовали оба. — Господин Ли, — начал Хосок, бережно коснувшись высохшей руки. Веки на измождённом лице дрогнули, следующий вдох дался ему легче. Старик открыл затуманенные болью глаза. Хосок говорил открыто и чётко, чтобы его слова достигли умирающего сознания. — Вы знаете, что медицина бессильна вам помочь. Вам осталось ещё немного времени. Несколько дней, может быть. Но, глядя на ваши показатели, должен сказать, что проведёте вы их в боли. Опиоидные и нестероидные препараты на вас больше не действуют, вы это чувствуете. Старик не отреагировал. Лишь глубоко дышал раздувшейся грудью, погружённый в эту возможность — дышать безболезненно. Юнги стоял в тени, за плечом Хосока. Не потому что больной мог поднять крик, если предложение его напугает, хотя и такое было. Этот не закричит точно: рак сожрал его лёгкие. Хосок считал, что они не должны видеть лицо Юнги, их последнего ангела. Боялся, что так они могут увязаться за Юнги в посмертии. Тот не спорил. Мёртвые его не пугали, но, если Хосоку так спокойнее — пусть будет. — Мой друг, — тем временем продолжил Хосок, — может помочь вам. Помочь вам уйти, чуть раньше. Чтобы больше не было больно. Эта тема с получением согласия тоже была идеей Хосока. До него Юнги справлялся и так. — Если вы согласны, дайте мне знать. Хосок замолчал, давая пожилому человеку собраться и принять немыслимое, но единственно возможное решение. Спустя несколько минут тишины и один долгий взгляд за окно, где буйствовал — жил — красками, звуками и запахами августовский день, пальцы едва заметно сжали ладонь Хосока. — Хорошо, — мягко откликнулся он, погладив тыльную сторону усохшей руки. — Теперь всё будет хорошо, господин Ли, обещаю. Вы прожили долгую и достойную жизнь. Там будет лучше, я узнавал. Хосок тепло улыбнулся и попросил закрыть глаза. «Наверное, — в который раз подумалось Юнги, когда Хосок, как всегда, тихо вышел из палаты, оставляя их наедине, — это правильно, что последний, кого видят они все на этом свете, — это солнечный Хосок, а не бледный, мрачноватого вида тип вроде Юнги». Такому «ангелу» он и сам бы не доверился. Он подошёл ближе к больничной кровати, закрыл глаза, отрезая мельтешение цвета и сосредотачиваясь на физических ощущениях и звуках. Тело ощущалось лёгким и зафиксированным в пространстве. Энергия вихрилась внутри, перестраиваясь в ожидании толчка и притока новой, руки похолодели. В комнате отчётливей всего было искажённое хрипами дыхание старика. За окном присмирели подуставшие орать на жаре птицы, негромко переговаривались люди где-то в парке, по подъездной дорожке прошуршала шинами машина. Юнги мысленно нащупал мерный ход идущих часов у кого-то на руке. Тиканье стало более отчётливым, гулким, перекрыло все другие звуки, срезонировало с тихим сердцебиением. Юнги разместил руку так, чтобы удары чужого сердца посылали звуковые волны в ладонь, и уже готов был начать обратный отчёт, когда старческая рука с неожиданной силой вцепилась в его запястье. Юнги распахнул глаза. Старик смотрел ясно и цепко, без привычной поволоки боли. Шарил глазами по лицу Юнги и где-то за его плечами. Тому в кои-то веки стало не по себе. Он дёрнул руку, но старик держал крепко. Потянул на себя, заставляя наклониться ближе. Его губы что-то беззвучно шептали. «Я видел ваши крылья», — разобрал Юнги, если, конечно, не померещилось. — Вы подтверждаете своё согласие? — он через силу вытолкнул слова изо рта. Старик посверлил его взглядом ещё несколько бесконечных секунд и откинулся на подушку, заходясь болезненным кашлем. — Да, — разобрал Юнги сквозь раздирающие чужое горло хрипы. — Да… Во второй раз вытянуть из окружающего пространства звук часов получилось легче. Синхронизировать с ним заполошное сердцебиение корчащегося на кровати тела — сложнее. Особенно, когда он увидел перекошенное страхом лицо ворвавшегося в палату Хосока. Его движение смазалось и замедлилось. И Юнги впервые за четыре года их знакомства начал обратный отчет, глядя ему в глаза. Четыре. Три. Два. Один. Последним ударом сердце старика толкнулось Юнги в ладонь, рванувшись всполохом энергии дальше, сквозь его застывшее ментальное тело. Часы на чьём-то запястье навсегда остановились. Всё закончилось.Хосок Белая кожа
Его одежда всегда пахла лекарствами. Этот запах не могли вытравить ни вечный табачный смог, сопровождавший выступления в клубах, ни дождь, под который Хосок попадал с незавидной регулярностью после того, как потерял зонт, ни стиральный порошок с самыми ядерными отдушками. Возможно, что-то не так было с Хосоковым обонянием, потому что Юнги не чувствовал ничего подобного, даже когда по просьбе зарывался носом ему в волосы. А Хосок захлёбывался этим застоявшимся привкусом на каждом вдохе. Лекарства и безысходность. Их хотелось снять, как старую, провонявшую ночёвками в подворотнях одежду. Снять с себя всё, сложить аккуратной стопкой — и сжечь в жестяном баке. Протопить какое-нибудь подмостье, чтобы нищие пришли воровато греть руки у горячих металлических боков. Снять вместе с кожей, в которую всё равно намертво въелся всё тот же проклятый гиблый запах… Хосок дёрнул шнурок на берце излишне сильно. Натянувшись, тот впился между пальцами и лопнул, оставив в руке хлястик. Хосок вздрогнул. Нет, хватит. Это просто тяжёлый день. Просто ещё две зарубки на стене Хосоковой памяти. Ой, ладно. Прав был Юнги: ему давно пора носить колготки в крупную сетку, накладные коровьи ресницы и что-нибудь с блёстками, обязательно блёстки. Хотя он и безо всей этой атрибутики типичная drama queen. — Ты в зал? — Юнги зашёл в раздевалку. — Я с тобой, лады? Он скинул с себя рабочую форму, перепаковался в любимую безразмерную худи — и остался собой. То, что они творили, — то, что совершал он, — будто бы и не касалось его. Не делало лучше или хуже, не превращало в святого или монстра. Не оставляло следа. Или же было настолько в его сути, что… Эффект тот же. Юнги оставался просто Юнги, не зависимо от того, был ли он в тот момент обычным парнем в чёрной хламиде, начинающим, но уже признанным продюсером или существом, отнимающим чью-то жизнь прикосновением рук. Хосок завидовал ему до позорных слёз. Он дошнуровал несчастный ботинок, завязав на середине неловким обгрызенным бантиком. — Хён, спасибо, конечно, но я способен обойтись без няньки. — Э, нет, не отвертишься. Ни за что не откажу себе в удовольствии посмотреть, как твои демоны зажгут сегодня. Я фанат, знаешь? — Всё-то ты предугадываешь, — проворчал Хосок. — Прочь из моей головы! — А ты убери с лица… — Юнги сделал несколько хаотичных движений пальцами у него перед носом, — это. Тогда, может, отъебусь, — он нахально улыбнулся с дёснами. Хосок хмыкнул, отбил мельтешащую перед глазами руку и протиснулся к выходу. — Хэй, — догнал его голос Юнги, заставив обернуться. Он стоял, упрятав руки глубоко в карманы штанов, и смотрел прямо, чуть выставив вперёд подбородок. — Ты же не боишься меня теперь? «Теперь» — это после того, как Хосок, встревоженный шумом в комнате, вломился туда и увидел, как именно его друг забирает чью-то жизнь. К горлу подкатила тошнота. Не оттого, что он увидел. От острого, как никогда, осознания того, что они творили. Всю дорогу до зала они молчали. В автобусе было малолюдно; остановки монотонно сменяли одна другую. Юнги быстро задремал, привалившись головой сначала к стеклу, а позже — к плечу Хосока. Из его наушников едва слышно доносились мелодии и биты, в которые Хосок не вслушивался. Внутри него с самого утра пронзительно и тонко звенела очередная перетянутая струна. Хосок зажмурился, хотя ощущение уже стало привычным. Стараясь не разбудить Юнги, он вытер рукавом поползшие по щекам слёзы. Взвизгнув и больно хлестнув его по нервам, струна лопнула. Хосок дёрнулся. Ещё одна. Их было поразительно много в нём — этих струн. Сколько их уже порвалось, он не взялся бы считать. Как и те, которые остались, то ли отрастающие вновь, подобно тугим упрямым весенним лозам, то ли задуманные в каких-то неадекватных для музыкального инструмента количествах. Ну не рояль же Хосок по натуре, в самом-то деле? Спустя несколько остановок боль притупилась. Можно было по одному расцепить пальцы, скрутившие в жалкий жгут ткань на штанине, и дышать дальше. И ответить, наконец, на вопрос Юнги. Хосок был одним из немногих, кто любил подвальное помещение танцевального зала. В любое время суток здесь было темно и прохладно. И абсолютно тихо. Как в склепе на старинных европейских кладбищах. До тех пор, пока по проводу телефона не начинала течь к колонкам музыка. В его движениях никогда не было грации. Никаких этих вскинутых рук, ног в третьей позиции, изящного наклона головы — всего того, облегающего и шифонового, что призвано трогать за душу. Только свирепая, выламывающая тело под нелепыми углами боль, гоняющая его в полумраке зала по тёмным углам, сталкивающая с собственным беснующимся отражением в зеркалах. Если бы кто-то увидел это, наверное, оцепенел бы от страха. У Юнги была целая коллекция таких записей. Юнги фанат. Хосок однажды видел его таким же: лежащим на ковре, сучащим ногами в такт ещё не рождённой мелодии. Мычащим свою будущую музыку сквозь сжатые губы, будто его рот зашит. Его тощее тело выкручивало музыкальным экстазом, как оргазмом. Это было жутко. И красиво. Хосок надеялся не увидеть этого больше никогда. И так запеклось под веками. — Мы фрики, долбанные фрики! — просипел он, вырубив музыку и завалившись на пол. Тот был кое-где заляпан липкими каплями пота. Единственным, что способно было перебить хосписный запах, преследовавший Хосока. Юнги выполз из своего угла, на карачках подобрался ближе и растянулся на расстоянии взмаха руки. — Чимин написал тебе? — прервал Юнги молчание, хранимое с того момента, как задал свой вопрос в раздевалке. — Про новенького? Не Чимин, Джин-хён. Любопытный тип, должно быть. — Предвкушаешь? — Юнги перекатился на бок. Это повторялось после каждой такой «практики». Не нужно было видеть его, чтобы поймать на себе пытливый взгляд: «Ты всё? Ты успокоился? Твои бесы натанцевались?». Хосок привык. — Ага, — тот почувствовал, что улыбается. Бешеная энергия нашла выход, оставив его уставшим и опустошённым, но ожившим. Не тлеющим, готовым погаснуть огоньком, а горящим изнутри ровным сильным пламенем. А тут ещё и дело вот-вот должно было сдвинуться с мёртвой точки. — Скоро всё, того и гляди, наладится. Юнги промолчал, а спустя несколько секунд Хосок почувствовал хорошо ощутимый пинок в лодыжку. — Эй! — воскликнул Хосок возмущённо и повернул голову к нежданному обидчику. — Всё, что не убивает тебя… да? — во взгляде Юнги читалось что-то, сильно смахивающее на восхищение. Хосок вернул пинок и отмахнулся. Посерьёзнел. — Мы не боги, хён, — проговорил он тихо. — Что мы делаем? — Исполняем Его волю, если хочешь, — Юнги пожал плечами. — Мин Юнги заговорил о едином Боге, — благоговейно проговорил Хосок и хихикнул. — Не иначе, ад замёрз. — Не говори глупостей, они знают, что я не сунусь туда, если для меня не зарезервировано тёплое местечко. — Может, в рай всё-таки? Там, говорят, покомфортнее. — Может, и туда, — милостиво согласился Юнги. — Придёт время, тогда и посмотрим. Нам со Всевышним найдётся, о чём потолковать. Если Он существует, конечно. Его приятно было слушать. Касалось ли дело музыки, социальной политики или джин-хёновской еды, Юнги умело подбирал слова. Но то, что он сказал дальше, заставило вздрогнуть. — Этот человек сегодня… — Господин Ли, — безошибочно договорил Хосок. Он тоже подумал о нём. — Да, — Юнги прочистил горло. — Он сказал, что видел наши крылья. Хосок смотрел на него задумчиво. Блуждал взглядом по лицу, по тёмным глазам и светлой коже, по бледной линии рта и длинной серёжке в ухе. Потом прикрыл рукой веки и едва заметно качнул головой, сбрасывая оцепенение. Глаза опять защипало. Он заморгал часто и вновь повернулся к Юнги. — У нас их нет, Юнги-я. — Хосок крайне редко позволял себе фамильярность. Только когда о хёне страшно хотелось позаботиться. — Мы не ангелы. — Мы делаем то, что можем, Хосок-а. То, что не может никто, кроме нас. Иначе, зачем всё это? Юнги растопырил пальцы, глядя сквозь них на Хосока. Тот поймал их и сжал крепко. — Я не боюсь тебя, хён. Никогда не буду. — Хорошо, — без улыбки ответил Юнги. — Это хорошо. Хосок попытался сесть, но удалось это с кряхтением и не с первого раза. Завтра загруженное без основательной разминки тело знатно ему отомстит. Зато сегодняшней ночью он будет спать без задних ног. Хорошо бы ещё — без сновидений. — Ну, что, идём знакомиться?***
Уже на подходе к тэхёновскому дому, Юнги привычно замедлил шаг. Какое-то время назад он перестал делать вид, будто заинтересовался вдруг внутренностями квартиры на первом этаже, неплотно прикрытой шторами, или бестолково шарить по карманам в поисках неизвестно чего. Юнги остановился сделать несколько глубоких вдохов и унять едва заметную дрожь в руках. Он напоминал человека, изо всех сил борющегося с наркотической зависимостью, но вынужденного вращаться в компании, где курят все, да ещё вещества покруче обычного табака. Хосок понятливо притормозил рядом. — Приглушишь меня? — спросил Юнги. — Конечно, — эхом откликнулся Хосок. Положил ладонь Юнги на шею — большим пальцем к виску, ладонью к линии роста волос — и сделал жест, будто собирался вытащить монетку у него из-за уха. А на самом деле выманил чужую силу, перекрыл её ток. Пальцы покалывало. Юнги сглотнул и передёрнул плечами, приноравливаясь к образовавшемуся на месте привычной силы временному вакууму. Хосок чуть сжал его предплечье и зашагал дальше. Нажав кнопку звонка, он скорчил рожицу в сработавший видеофон: — Привет, Чимин-и! Это мы.