… как это ни странно, возникло в подкорке моей, постоянно беззвучием растёт в голове окаянной: я жду своей смерти, но как это странно…
Чонгук
Нетерпение опаляло, будто Чонгук был петардой, по тряпичному хвосту которой уже полз огонёк. Ещё чуть-чуть и он со свистом взмоет высоко в небо. Или взорвётся, оторвав руки не успевшему отбежать человеку. Вседозволенность и не им прокачанная сила в совокупности заставляли робкой мышью сидеть в палате. И Чонгук по привычке «выходил» лишь в компании кого-то из хёнов. Теперь, на свободе, он мог слушать их без помех, а стыд за нелегальное присутствие в чужих головах давно успел атрофироваться. Чонгук снова спасался — и делал это, как умел. Мысли Тэхёна кружились вокруг Чонгука постоянно: новая одежда, поиск пропущенных компьютерных игр, которые хён без него забросил, бесконечное «ты в порядке?», выраженное в сотне мелочей и прикосновений, — искренняя, хоть и неловкая забота, призванная, к тому же, заглушить другие, ненужные мысли. Те, от которых чувствительному к чужим эмоциям Чонгуку становилось тоскливо и кисло. Тогда он утекал к другим хёнам, которые часто были неподалёку, — Хосоку и Юнги, оставляя Тэхёна погружённым в его внутренний театр с невысказанными монологами и душным пологом, падающим между ними всякий раз, когда Тэхён замечал чужое присутствие. Намджун-хён как-то сравнил хёнов-неразлучников с какими-то процедурами. Интернет, у которого можно было спросить, всё ещё не попал Чонгуку в руки, но догадаться было и так несложно. Горячее и холодное, поверхностное и глубокое, светлое и тёмное. И что-то новое, разделяющее их на двух разных существ, размыкающее круг. Кто-то новый. Девушка Хосока, которую тот ещё не представил никому из друзей, и Чимин. Чонгук, порой забывшись, не дыша наблюдал, как в двух душах ярче разгорается то, что не назвать иначе, чем любовью. Поймав себя на такого рода подглядывании, взбудораженный и смущённый, он спешно сматывал удочки и сидел потом, поджав ноги, на своей сбитой простыне, пытаясь то ли переварить подсмотренное, то ли забыть то, чужое, хрупкое. — Не спится? — хрипловато спрашивал тогда Джин-хён, заметив его внутренний раздрай. Чонгук понуро кивал и грыз подрагивающие губы, а то мало ли что. Казалось бы, его «не было» каких-то несколько месяцев, но за это время внутренние миры буквально всех вокруг на порядок усложнились. Чонгуку с его скулящим желанием вернуться к родителям и простым подростковым радостям среди этих взрослых тем было не по себе. Как и его самому старшему хёну. Джин-хён так же, как он, изнывал от вынужденного безделья, оказался таким же юморным собеседником, каким был в представлении Чонгука, и, даже неделю провалявшись в пропитанной запахами стерильности и лекарств палате, умудрялся пахнуть домашней лапшой и выпечкой. Его тоска по семье находила живой отклик в Чонгуке, а притормозить их эмоциональные перепалки, в которые хён ввязывался, очертя голову, заглядывала порой даже директор Нам. Вдвоём они тайком ото всех своих назойливых опекунов даже разработали комплекс упражнений, позволяющих поддержать хоть какую-то физическую активность при их лежачем, по большей части, образе жизни. — Они открутят нам головы~ — нараспев произносил хён, сидя на спине отжимающегося от пола Чонгука. И позволял аккуратно массировать собственное повреждённое плечо. Чонгук делал это со всей возможной осторожностью, мысленно консультируясь у местных физиотерапевтов. Но касался ослабленной из-за ранения руки с благоговением и ужасом. «Из-за меня, » — билось заполошное и тяжёлое в мозгу. Под отчаянное «а что если бы…», которое плыло перед глазами чёрной землёй и белыми цветами, пальцы предательски сжимались. Поверх них ложились чужие, сухие и тёплые. «Обошлось, Чонгук, » — не успокоением, но прощением касалось слуха. Чонгук смаргивал невольную влагу, которой жгло глаза, и продолжал разгонять кровь по выпуклым венам. Вообще-то он был не из плаксивых. По пальцам можно было пересчитать все случаи, когда он не мог справиться со слезами. Зато за последнюю неделю он выплакал свою десятилетнюю норму. Сначала, особенно спросонья, его до слёз душило паникой от мысли, что чудесное избавление было сном, и он по-прежнему находится в школе. Следом накатывало облегчение, которое тут же сменялось тяжелым чувством вины, стоило взгляду упасть на соседнюю кровать, где лежал Джин-хён. Добавить к этому обострившуюся тоску по родителям, связаться с которыми ему не позволяли, доходчиво втолковав, что объяснять шрам на полголовы и новую креативную причёску он будет сам. Приходилось, как раньше, едва касаться их мысленно, наблюдать их обычную жизнь, успокаивать их, успокаиваться самому. Невыносимо было, хоть вой. Но ещё более оглушающим оказалось осознание: он и Джин-хён — единственные, кто вскоре покинет стены этой особенной больницы живыми. До этого близко сталкиваться со смертью Чонгуку не доводилось. Поездки на кладбище к бабушке с дедушкой, чтобы возложить цветы и зажечь ароматную палочку, особого впечатления не производили. Чонгука невольно зацепляло печалью родителей, вызывая необъяснимую тоску, но не более того. Здесь же ощущение присутствия смерти в мыслях всех окружающих и естественность этого отражались в нём первобытным ужасом, который неизменно выплёскивался слезами. В итоге обязательно находился кто-то, пытающийся его утешить, чем вызывал прилив благодарности и беспомощности — и новые слёзы. Это был замкнутый круг. К исходу недели Чонгук попросту устал от бесконечного рёва, а на основе химического состава его слёз при желании можно было провести сравнительный анализ физиологии человеческих эмоций. То ещё достижение. Было ещё одно подспудное ощущение, объяснения которому у Чонгука не было. Как будто витающая вокруг смерть поселилась и в нём тоже. Вирусом проникла в организм и теперь микроосколком стекла перемещалась вместе с кровью по телу. А Чонгуку оставалось ждать, пока она достигнет сердца и остановит его резко и навсегда. Физических предпосылок к болезни не было. Шов на голове затягивался быстро, уже даже начал зудеть, заживая. Тэхён ежедневно притаскивал из дома отвары своих заветных трав, из которых они делали компрессы. Хосок-хён смотрел на их манипуляции скептически, но Тэхён клялся, что после них даже шрама не останется. И всё же неуловимое предчувствие собственной смерти не уходило, мешало спать. Чонгук просыпался посреди ночи и слушал равномерные удары в груди. Страх так и не успеть увидеть родителей укоренялся в нём. Радовало только то, что приноровиться к собственному телу удалось быстро. О том, как его использовали, пока Чонгук был в отключке, он старался не задумываться. А в том, что ему не пришлось почти пять месяцев пролежать неподвижно, он не сомневался. Тело не было вялым, легко слушалось, ни о каких пролежнях или сбоях, неизбежно возникших бы от долгой неподвижности, речи не шло. Это подтвердила доктор Нам, которая по просьбе Хосок-хёна провела осмотр Чонгука лично. Общаться «вживую» с хёнами было странно. Чонгук привык зависать у них в головах, читать их мыслеобразы, как комиксы, видеть их глазами реальный мир и сны — как отрывки из сериалов, откуда-то с середины, когда бесполезно пытаться понять сюжет, но интересно просто наблюдать. Как и все люди, говорили они значительно меньше, чем думали, и зачастую — совсем другое. Это сбивало с толку, и Чонгук больше отмалчивался, внимательно вслушивался в разговоры, перестраивая по ходу восприятие их, как личностей. На восьмой день затворничества Хосок-хён, как обычно ослепляя улыбкой, появился в палате первым. — Хорошая новость, — сразу оповестил он. — Слежки за нами нет, мы сто раз проверили! Хотя лучше, если ты, Чонгук, тоже послушаешь, как выздоровеешь. Твоя сила позволяет. — Если это намёк на мою бесполезность, — оторвался от своей книжки Джин-хён, — иди сюда, Чон Хосок, я тебя пну. — Нет-нет, — запротестовал тот. — Никаких намёков! Но Кесарю кесарево, сам понимаешь. — От Намджуна нахватался? — От него, — не стал отпираться Хосок. Он присел на край кровати Чонгука, воткнул тому под мышку градусник и наложил на руку манжету, чтобы измерить давление. — Он пишет тебе, кстати? Как у него дела? — Нормально, обещал проведать на днях, — Джин-хён поёрзал, пытаясь удобнее устроить за спиной подушку. — Да когда же это кончится? Достало валяться тут и не шевелиться! Чонгук промолчал. Самому жаловаться на периодические боли в затылке и затёкшее тело в голову не приходило. Неправильно это было, в таком-то месте. Когда у них двоих есть шанс выкарабкаться, даже несмотря на скверные Чонгуковы предчувствия, а у всех остальных его нет. Совсем нет. Вообще. Ни единого. Словно почувствовав накатившую на него тревогу, Хосок подбадривающе улыбнулся, сверился с показаниями тонометра, вынул пискнувший градусник и щёлкнул Чонгука по носу: — Здоров, как космонавт. — Самурай-космонавт, круто же, правда? — поддержал Джин-хён. Шуточки по поводу стрёмной причёски Чонгука — выбритого черепа с пучком волос, которые стараниями Тэхёна обычно были завязаны в куцый хвостик, — стали любимыми в компании. Хосок помог Джин-хёну наведаться в уборную и душ, откуда-то и дело долетали приглушённые вскрики старшего хёна и звуки завязавшегося спора. — Я иду на улицу! — возмущался Джин-хён. — Ты не можешь держать меня взаперти! — Иди-иди, составь компанию нашим дедулям, вы прекрасно найдёте общий язык. — И Чонгука с собой возьму, — распалился Джин-хён. — Пусть разомнётся, он-то руками махать может свободно. А голову побережёт. Да, Чонгук? Хосок встал между ними, загораживая Чонгука, прежде, чем тот успел ответить. — Я пойду с тобой, а Чонгук останется, у него процедуры. Никаких процедур, кроме тех, что только что провёл Хосок, и перевязок у него до этого не было, с чего бы вдруг теперь? Разве что Тэхён собрался прийти, но он уже перестал избегать Джин-хёна, они даже поговорили и, вроде бы, их отношения налаживались. Так что Чонгук напрягся в ожидании. Он проснулся рывком, будто чужое присутствие выдернуло его из сна. Юнги-хён сидел рядом, будто бы следя за секундной стрелкой на своих массивных наручных часах. Чонгук и раньше замечал, что тот часто посматривал на них, хотя Джин-хён говорил, что они показывают неправильное время, а то и вообще идут в обратную сторону. Сердце испуганно кольнуло и зачастило пульсом. — Ты чувствуешь, да? — монотонно спросил Юнги-хён, заметив, что Чонгук проснулся. — Дыхание смерти на своей щеке — чувствуешь? Все чувствуют. Чонгук сглотнул, вцепился глазами в хёна, боясь моргать. Его пальцы невольно сжали край одеяла, но больше двигаться он себе не позволил. — Тебе нечего бояться, — Юнги-хён поймал его взгляд, и Чонгука моментально засосало в воронку его чёрной радужки. Так было, когда Чонгук попадал в сны Юнги: безликая, манящая покоем пустота обволакивала, скрадывая течение времени. Только теперь в ней разносился хрипловатый голос, чуть шипящий на согласных, но от этого лишь более завораживающий. — Не бойся. Она придёт за тобой, но не сейчас. Звук пошедших часов пронзил темноту всполохом зеленоватого света. Чонгук вскрикнул и, ослеплённый, заслонил руками глаза. Через несколько оглушительно громких ударов сердце приноровилось к заданному ритму, и звуки начали стихать. Голова кружилась оттого, что Чонгук дышал слишком глубоко. — Хосок настаивает, чтобы я извинился «за причинённые неудобства» — высоким голосом передразнил Юнги-хён. — Но мы не знали, какой из трёх способов сработает, так что мой был лишь равной альтернативой. Пока Чонгук приходил в себя, на столике рядом с кроватью образовался стакан с водой и таблетка обычного обезболивающего. — Каких… способов? — с трудом сумел выговорить он, хлебнув воды. Язык будто распух и еле ворочался. — Не думал же ты, что мы будем рассчитывать исключительно на план твоего неадекватного приятеля? — Юнги-хён уселся обратно на стул, сцепив пальцы на колене. Часы на его запястье мирно тикали. — По нашему плану, если бы тебя не удалось так просто забрать, Джин-хён должен был взломать архив, ты упоминал о нём, помнишь? Мы могли найти там «хвосты», по которым потом Тэхён вышел бы на руководство того заведения. Так, впрочем, и получилось, с некоторыми поправками. В роли «поправки», очевидно, выступал раненный Джин-хён. Чонгук вновь почувствовал вину за то, что стал всему причиной. Если бы не его амбиции, стремление вызвать родительскую гордость и желание покрасоваться перед Тэхёном… — Хосок снял поставленный тобой самим блок на твою способность контролировать других. Ты качественно замуровал её, так что Хосоку пришлось повозиться. Но и это в итоге сработало. Чонгук смотрел на Юнги-хёна во все глаза, его рот тоже неконтролируемо распахнулся. Другой человек залез к нему в голову и открыл дверь той части, которую Чонгук тщательно избегал. И именно она спасла его. Нет, не просто другой человек — Хосок, а значит, никто не использовал эту силу до него. Значит, он всё же не причинил никому вреда, даже пока был без сознания? — Челюсть подбери, — миролюбиво подколол Юнги-хён. Вся его поза вдруг налилась превосходством. Чонгук в ответ невольно сжался. Точно, Тэхён ведь говорил, что Юнги-хён кто-то вроде Жреца Смерти. Неужели он?.. — Я приостановил твоё время, — подтвердил его догадку тот. Чонгук похолодел. Видя такую реакцию, Юнги-хён досадливо отмахнулся. — Я же сказал, что тебе нечего бояться. Это был третий пункт плана, на случай, если один из предыдущих двух провалится. Я запустил процесс умирания в твоём теле. Пробыв в этом состоянии неделю, ты должен был впасть в настоящую кому, что послужило бы причиной прекратить эксперимент над тобой. А там уже либо Тэхён подоспел бы, либо ты сам получил контроль над своим телом и полной силой и выбрался. Я не запустил снова твоё время сразу, чтобы убедиться, что в тех структурах не следят за тобой. Но сейчас всё чисто, так что — живи. — Благословение от Мин Юнги дорогого стоит, — прокомментировал появившийся в дверях Хосок. — Вывалил всё на несчастную голову парня — и доволен. — Он должен был знать… — Кому должен, — закончил за него Хосок. — Берегись, Чонгук, теперь ты в списке должников этого меркантильного типа. — Не всем быть жертвенными овечками, — пожал плечами Юнги-хён. — Кто-то должен быть на другой чаше весов, чтобы соблюдалось вселенское равновесие. — Ах, ну конечно, ты козлишь исключительно в интересах вселенной. Чонгук вполуха слушал эту беззлобную перебранку и думал о другом. Раньше он воспринимал Хосока милым дурашливым старшим, которого, как и Чимина с Тэхёном, и хёном-то называть язык не поворачивался. А его внутренний ад казался пережитком подросткового возраста, с которым Хосок не хотел расставаться. На его фоне Чонгук даже чувствовал себя более взрослым и сознательным. Теперь же Хосок предстал в другой своей ипостаси, и это новое знание о нём заставляло вспомнить святых на европейских иконах: с затуманенными мукой глазами и светлой улыбкой на губах. Ему точно пошли бы крылья. Впрочем, как и Юнги-хёну. А ведь были ещё Чимин и Джин-хён, были Тэхён и доктор Нам. Столько людей встало на его защиту! Пусть Тэхён взялся за старое чересчур усердно, заставив почти всех их следовать его воле — в этом случае у Чонгука не было права его осуждать. За пафосные мысли было абсолютно не стыдно. Чонгук попробовал вдохнуть глубже, лёгкие приняли полный объём воздуха. Стеклянный осколок, плывущий к сердцу, оказался хрупкой льдинкой, растаявшей без следа. Благодаря Юнги-хёну ощущение угрозы ушло, оставив за собой чувство, будто Чонгук пробудился от долгого, муторного сна. Как раз вовремя — ко дню его рождения. Чонгук снова крепче сжал пальцами край одеяла, опустил низко голову и пробормотал, не зная, к кому именно обращается: — Спасибо вам, — горло снова сжало спазмом. Слёзы тяжёлыми горячими каплями упали на сжатые кулаки. — Спасибо, что спасли меня.