Как хорошо уметь читать

Ближе к концу дня в управление пришли доктор Милц и священник. Батюшка волновался и постоянно поправлял крест на рясе, видимо, полицейский участок был не из тех мест, где ему было уютно. — Яков Платонович, здравствуйте. Отец Анисим просил меня сопроводить его к Вам. — Добрый день. Присаживайтесь. Что у Вас случилось? — Я хотел узнать у Вас, господин Штольман, какое надгробие лучше заказать, — без предисловия спросил батюшка. — Надгробие?? Какое надгробие? Для чего? — оторопел Штольман. — Ну для могилы разумеется, для чего же еще надгробие заказывают? — А почему Вы, собственно говоря, решили обратиться ко мне с этим вопросом? Здесь, знаете ли, полицейский участок… не погост… И я не занимаюсь вопросами погребения… Вот если бы надгробие украли или разграбили, то тогда это ко мне… — Ну так к кому же еще? Его Сиятельство князь Ливен же уже далеко… А Вы его ближайший родственник, разве не так? — Да, это так, я его племянник, — согласился Яков Платонович. — Ну раз я с Вашим дядюшкой уже поговорить не могу, значит, Вам и решать… — Да что решать-то? — Ну какое надгробие заказывать… Ну да потому, потому да ну… — Я ничего не понимаю. Какое отношение я имею к этому самому надгробию? — Самое непосредственное, деньги-то от Вашей семьи, от Ливенов дадены, следовательно, Вам и решать… — На что деньги дадены? — Так на надгробие, на что же еще… Штольману захотелось начать биться головой об стол. Так, Яков Платонович, нужно успокоиться. И успеть задать важный вопрос, пока все снова не пошло по кругу. — Для кого надгробие? Кто умер? — Как кто? — удивился батюшка. — Немец Баллинг. Вы же сами расследованием его смерти занимались, неужели не помните? Надгробие на его могилу. Его Сиятельство, когда приходил в церковь, сначала помолился как и положено, свечи поставил, заказал молитвы за упокой души Елизаветы и Дмитрия и за здравие Александра, Якова и Анны… Потом решил пожертвование для нашей церкви внести… А затем про немца спросил, не знаю ли я, где его похоронили. Я сказал, что, конечно, знаю — в соседнем уезде в Малиновске, там маленькое лютеранское кладбище. Он ведь Себастьян был, а не Севостьян Батькович, следовательно, не православный. Вот мы его на кладбище в Малиновске и похоронили… Только как хоронили — насобирали на погребение, кто что дал… Я сказал честно, что оградку и надгробие не помешало бы поставить, а то только крест с именем и стоит… — А кто хоронил его? — Как кто? Так вот в основном Александр Францевич всем и занимался… Штольману стало стыдно. Неимоверно стыдно. Со всеми напастями, что на него свалились, он совершенно выпустил из вида, что Баллинг был неместный, и что его похоронами по сути заниматься было некому. Доктор Милц, который делал его вскрытие, видимо, сам решил позаботиться о своем… невольном пациенте. — Александр Францевич… Что же Вы мне не сказали… — Яков Платонович, у Вас своих забот было предостаточно… — А почему в Малиновске? — Это самое ближайшее лютеранское кладбище к Затонску. Надо было только место на нем приобрести, гроб да довезти его туда. — Это же не копейку стоит, — пробормотал Яков Платонович. — Кто же… участвовал в этом? — Так доктор Милц, аптекарь Кауфман — они же немцы-лютеране. Еще Розен и Швабе — офицеры из гарнизона. Они и повозку нашли, чтоб тело отвезти, — сказал батюшка. — Тоже лютеране? — с сомнением спросил Штольман. — Отчего же, оба православные, но немцы, как Вы по фамилиям можете судить. Просто помогли, чтоб человек их крови смог покоиться с миром… достойно… Хорошие люди, сердечные, — определил отец Анисим. — Еще от Аглаи Львовны взнос был. — От Аглаи Львовны? — чего-чего, а такого Штольман не ожидал. — Да, он же на пороге их… заведения умер. Вот она с… девицами и решила принять участие, — пояснил доктор. — А когда я за деньгами пришел, как и договаривались, так еще пара гостей присоединилась, анонимно, конечно… — А в Малиновск кто его отвозил? — Так мы с Александром Францевичем и отвезли. Господа офицеры не смогли поехать. — Вы с Александром Францевичем? — Да, Баллинг же человек божий был, хоть и веры иной. Александр Францевич молитву прочитал — заупокойную… — Александр Францевич, Вы?? — Так что же в первый раз что ли, Яков Платонович? Бывало в моей практике такое. Не было священника поблизости, а кладбище было… И хоронить было нужно, нельзя было более медлить… — Так что предали человека земле как положено. Только, конечно, скромно весьма. А вот теперь Ваш дядюшка оставил денег на надгробие, я и пришел у Вас спросить, какое заказывать… — Я… я вообще в этом не сведущ… На немецком кладбище в Петербурге я всего раз был, да и то… по полицейской надобности… Свидетель одного дела там сторожем служил… Может, доктор Милц решит, он, думаю, в этом лучше меня разбирается… — Ну идею я, конечно, подсказать, могу… Только вот рисовать я не мастер… Наверное, пойду отсюда к Кауфману, у него сын в гимназии уроки рисования брал, надеюсь, что поможет изобразить так, чтоб понятно было… — Вы уж постарайтесь, Александр Францевич, а то я по делам завтра в Малиновск еду — поэтому-то Его Сиятельство мне деньги и оставил, чтоб я мастеру тамошнему ограду и надгробие заказал… — Я Вам завтра с утра рисунок и занесу, — пообещал доктор Милц. — Пойдемте, отец Анисим, не будем больше отвлекать Якова Платоновича от дел. Яков Платонович, я зайду к Вам завтра один? — Конечно, заходите, Александр Францевич, в любое время. Штольман закончил бумажную работу, и перед окончанием дня на службе ему принесли телеграмму от Павла — доехали они с Анной благополучно. Телеграмма была почему-то отправлена из Петербурга, а не из Царского Села… Кто знает, возможно, Ливен поручил это сделать кому-то из подчиненных, ехавших в столицу… По дороге домой Яков Платонович купил у мальчишки несколько газет со статьей о Его Сиятельстве и его племяннике — на всякий случай. Одну газету он пошлет Павлу, еще одну — Александру. Калитка и входная дверь были не заперты — Яков Платонович, пройдя через двор в дом и толкнув дверь, по привычке крикнул: «Аня, я дома!» Никто его встречать не вышел. Анны дома не было, она была в Царском селе у Павла. Это он сам утром, торопясь на службу, оставил все нараспашку. Он поставил новую трость и саквояж, подаренные Павлом, у вешалки и прошел в кухню. Разжег плиту, водрузил на нее чайник, пока он закипал, умылся. Когда он сидел за столом, пил чай с последним куском пирога, полученном от Марии Тимофеевны, ему стало тоскливо. Тоскливо и одиноко — без Анны, его Анны… Без Анны он чувствовал себя… потерянным… Подобное чувство он испытал лишь однажды, очень много лет назад… когда Ноэль уехала из Петербурга, и они расстались навсегда, а не так как с Анной — на несколько дней… Тогда он тоже не мог найти себе места. Какое-то время. Между ними была симпатия и привязанность, он восхищался Ноэль, но не любил ее, даже влюблен не был (или все же был немножечко влюблен?). И тем не менее связь с Ноэль была самой длительной — около полутора лет и, если можно так сказать, приятной. Ввиду обстоятельств их отношения не могли развиваться, но в то время он, собственно говоря, к этому и не стремился, он был слишком молод, чтоб задумываться о возможных кардинальных переменах в своей жизни. Ему казалось, что их связь могла продолжаться сколь угодно долго… Но настал день, когда Ноэль пришлось покинуть Петербург, а он не мог, да и не хотел уезжать из столицы. У него была служба, которой он был передан более чем чему-то другому в своей жизни. Он считал, что служба — это его все… пока с отъездом Ноэль не понял, что в его жизни стало чего-то не хватать, и почувствовал пустоту… Эту пустоту тогда он заполнил… службой, еще больше окунувшись в свои полицейские дела… Сейчас же никакие дела полицейского участка Затонска не могли заполнить пустоту, которую он почувствовал с отъездом Анны, его Анны… Его единственной любимой женщины, его жены… Последний раз до этого он вспоминал о Ноэль в Петербурге, когда расстался с Нежинской — думая, какими разными были те две женщины… Тогда он проходил по набережной, где иногда гулял вместе с Ноэль… И где потом не раз стоял в одиночестве… Молодой одинокий Штольман… в большом городе… Как давно это было… Уже немолодой одинокий Штольман… в маленьком Затонске… Одинокий до того момента, как он понял, что в обществе Анны Викторовны, «барышни на колесиках», которая ворвалась в его жизнь, точнее въехала в нее, он уже не чувствовал… что он один, сам по себе… И вот он снова один, сам по себе… всего на несколько дней, и ему… очень не хватает его Анны. Нет, не для того, чтоб поставить чайник или накрыть на стол — это он мог сделать и сам, за его многолетнюю холостяцкую жизнь он худо-бедно привык вести хозяйство. Ему не хватало присутствия Анны, которая, когда он приходил домой, снимала с него шляпу, а он целовал ее, соскучившись за длинный суматошный день на службе… Анны, которую он обнимал во сне… с которой он познал любовь, а не влечение… Нужно было чем-то занять себя. В его голову снова пришла мысль о Баллинге… Да, нехорошо получилось, столько людей приняли участие в том, чтоб его похоронить. Павел вон так сразу подумал про Баллинга, пошел узнать, что и как… и денег оставил, немало, наверное… оставил от всех Ливенов, как он сказал, видимо, от себя самого, от Саши и от Якова, раз отец Анисим пришел к Штольману за советом… А он, к кому Баллинг и ехал и вез вещи Ливенов, этим даже не озаботился… Эх, если б не молитвенник, Баллинг был бы жив… Да, а что там молитвенник? Яков так до сих пор и не удосужился изучить генеалогическое древо Ливенов… Он достал молитвенник Ливенов и открыл ту самую страницу, из-за которой, как он предположил, у Баллинга отказало сердце… Все имена были записаны на немецком языке. Как и во всех фамильных деревьях, в нем было слишком много имен и боковых ветвей. Яков решил уделить внимание предкам только по своей прямой линии. Начал он с Вильгельма Людвига Готтлиба Якоба, своего прапрапрадеда, который в отличие от своего отца-графа уже был князем, за что он получил княжеский титул, за какие заслуги — не было указано. С супругой Августой Марией у него было несколько детей, но до взрослого возраста дожили только двое — София Ульрика и Леопольд Пауль Вильгельм. У его прапрадеда Леопольда Пауля Вильгельма с женой Аделиной Фридерикой Марианной родились Николас Рейнольд, Амалия Луиза и Бернхольд Амадеус. Старший сын Николас Рейнольд был женат на Анне Элеоноре. Их первенец, Георг, умер младенцем. Через три года у княжеской четы родился долгожданный сын Александр. По-видимому, от счастья, что у них все же появился наследник, они ему позволяли если не все, то очень многое. И уже ребенком Александр понял, как добиваться своего, не мытьем, так катанием и как манипулировать людьми. Еще один сын, Якоб, у Николаса и Анны родился через семь лет. Но к тому времени Александр, судя по всему, уже привык к своей исключительности, а также к вседозволенности и безнаказанности. А когда вырос, и вовсе стал тираном и отменным манипулятором. Якоб прожил только до девятнадцати лет, что произошло — неизвестно, скорее всего, умер от болезни или несчастного случая. Он не успел жениться и обзавестись законным потомством. После этого родители, видимо, решили как можно скорее женить Александра, чтоб заполучить следующего князя. Между кончиной брата Александра Якоба и рождением его первого сына Деметриуса прошло менее полутора лет. Возможно, родители сказали Александру прямым текстом, что его миссия в браке «плодиться и размножаться», чтоб не получилось так, как у них самих. И Александр с женой Хельгой (Ольгой Григорьевной) произвели на свет целых пять сыновей. Но, как сказал Павел, ни один из них не был любим отцом. Деметриус был нужен отцу-князю только как основной наследник. Мать любила второго сына Грегора, так как он походил на ее родственников, а не на мужа. Видимо, ее отношения с мужем были не ахти… А остальные три сына, судя по всему, были не очень нужны, в особенности самый младший Пауль, который родился через много лет после Михаэля. У Деметриуса был побочный сын Якоб от Катарины и законный наследник Александр от Элизабет. Грегор женат не был. У Ойгена с Иреной была дочь Хелена, у нее в замужестве родились Эдуард Альберт Филипп и Каролина Фридерика. Мужем Елены Евгеньевны был немецкий граф Адельберг, значит, жила она где-то на территории Германской Империи… У Михаэля с его супругой Анастасией был единственный сын Вольдемар, судя по записям, пока, несмотря на свои тридцать пять лет, холостой. Итак, у него где-то есть неженатый кузен примерно его возраста… Интересно, какой он, этот князь Владимир Михайлович Ливен?.. Пауль в законном браке не состоял, но имел внебрачного сына Александра… который мог оказаться и его собственным сыном… Как все запутано у этих Ливенов… Нет, теперь уже так — как все запутано у нас, Ливенов… У нас, Ливенов… Яков аккуратно вписал Анну Миронову рядом со своим именем. Фамильное древо Ливенов пополнилось еще одним членом семьи. Когда Ливены перешли из лютеранства в православие, Яков с точностью определить не мог. Скорее всего, первым был Николас Рейнольд, который после крещения стал с большей вероятностью Николаем Павловичем и с меньшей — Николаем Львовичем. Нужно будет расспросить Павла о предках, наверное, он знает хоть что-то до колена Вильгельма как-его-там Якоба, который стал князем… Среди Ливенов он встретил имя Яков дважды, последнее имя вышеперечисленного прапрапрадеда, и ещё один Якоб — брат Александра Николаевича, его деда, значит, его двоюродный дед и дядя Павла. Павел никогда не упоминал об этом родственнике. Наверное, потому, что он умер за много лет назад до его собственного появления на свет… К своему имени он был равнодушен, ну дали при крещении имя Яков, и слава Богу, у других и похуже имена бывают. Но ему не нравилось, когда Нежинская называла его по-немецки Якоб, тем более «мой милый Якоб», да еще с той самой интонацией… Сначала он махнул на это рукой — ну может же быть у женщины какая-то причуда, а потом понял, почему это его раздражало — он никогда не был «ее» Якобом, никогда. Ему, бывало, казалось, что этот «ее милый Якоб» не он, а кто-то другой… Он знал, что Анна Викторовна за глаза называла его «мой Штольман», и от этого у него делалось тепло на сердце, а на лице появлялась улыбка. Да, он был ее Штольманом, пусть так — тогда только на словах… Но он мечтал стать ее Штольманом по-настоящему… В ночь, когда они позже тайно обвенчались, он сказал Анне, что после их ночи в гостинице уже считал ее своей женой, а она была в замешательстве от такого признания. И, не дожидаясь ответа, он спросил: «Кто же я для тебя если не муж? Просто любовник??» Ему тогда показалось, что вся его жизнь закончилась. Но Анна снова вдохнула ее в него, сказав, что ЕЕ Штольман — это больше чем муж… А сейчас для Анны он не только ее Штольман, но и ее Яков и ее Яша… Но не ее Якоб… Для Анны он не был Якобом и никогда не будет… Сейчас же, когда он узнал, что среди Ливенов, его кровных родственников, тоже были Якобы, впервые имя Якоб стало ему как-то ближе… Якоб Ливен… Яков Дмитриевич Ливен… Анна Викторовна Ливен… Так бы сейчас звали Анну, если бы он был законным сыном Дмитрия Александровича… Но он не был. И Анна носила фамилию Штольман, доставшуюся ему от его приемного отца… А мог бы быть вообще… никем… Или в Остзейских губерниях все же могли присвоить незаконному ребенку фамилию матери? Тогда бы он мог быть Яков Ридигер… В Петербурге Павел говорил, что их общий родственник со стороны Ридигеров — граф Якоб Вильгельм, еще один Яков… Было бы интересно посмотреть фамильное древо Ридигеров или хотя бы что-нибудь узнать о них. Сам Павел знал только то, что Дмитрий и Екатерина были троюродными братом и сестрой, а отец Кати, его дед, был кузеном графа… У него были какие-то родственники со стороны Ридигеров, но Павел сказал, что Ливены с Ридигерами почему-то не общались… хотя мать любила второго сына именно потому, что он был похож на ее собственных родственников Ридигеров… Странная семейка эти Ливены… и он — один из них… Яков Платонович подумал, что завтра вечером после службы нужно будет заняться написанием писем. Написать и Анне, и Павлу. Он знал, что они оба будут ждать от него вестей. Перед тем как заснуть, он долго смотрел на их с Анной карточку. И желал, раз уж Анны не было с ним рядом, быть с ней хотя бы во сне…