Как хорошо уметь читать

Штольман подумал о том, что, если ему повезет, он уже сегодня мог бы собрать некоторые сведения о жителях Затонска, недавно уезжавших из города в интересующих его направлениях, и о приезжавших оттуда. В Дворянском Собрании. Вопросы, которые представители местного дворянства могли посчитать проявлением бесцеремонности следователя Штольмана, а то и попыткой провести им неофициальный допрос, могли сойти за немного излишнее любопытство сына князя Ливена. Он вздохнул — расследование требует жертв. Ему снова придется выглядеть… соответственно статусу сына Его Сиятельства. Не то что бы ему не нравилось, как он выглядел… надев на себя образ княжеского сына, он признавал, что в отражении зеркала Его Милость казался… довольно привлекательным… Но это был… не совсем он сам… пока… Он переоделся в лучший костюм, надел галстук и шляпу, подаренные дядей — столичным франтом, надел перстень князя Ливена и взял трость с вензелем. Выйдя из дома, Его Милость на этот раз не забыл запереть дверь — как несколько дней назад. Кто его знает, что теперь ожидать после подметных писем. В Собрании его встретили еще приветливее, чем несколько дней назад. До ужина председатель и несколько его приятелей пили коньяк. Разговор вращался вокруг пары тем. Одной из них была предстоящая свадьба какого-то господина, которого Штольман не знал даже по фамилии, поэтому особо в разговор не вслушивался. Вторая новость была гораздо интересней — дворяне обсуждали, что в гарнизон Затонска с инспекцией приехал уполномоченный из штаба округа, и что, по слухам, полковник Симаков запрыгал как уж на сковороде. Полковник Дубельт не только занимался проверкой на территории гарнизона, где ему вынуждены были доложить об убийствах, ограблениях, кражах и кутежах с погромами… но и собирал сведения в самом городе. О том, как ведут себя офицеры гарнизона, и есть ли на них жалобы. А жалобы были — и на пьяниц-задир, искавших повода для ссор в рестрациях, и на распустившихся ловеласов, навязывавших свое общество приличным дамам в то время как для разлечений того рода, что им требовались, были девочки Маман, и на должников, не считавших нужным оплачивать счета… и на многое другое… Начальник следственного отделения Штольман удивился, что Дубельт еще не побывал в полицейском управлении… Дубельт — говорящая фамилия. Он был почти уверен, что полковник был родственником генерала Дубельта, начальника тайной полиции, начальника штаба Отдельного корпуса жандармов, управляющего Третьим отделением… Один в свое время наводил порядок во всем государстве, другой сейчас в одной из его частей — в армии… Представитель штаба округа приехал с инспекцией… вскоре после посещения Затонска помощником начальника охраны Императора подполковником Ливеном… Яков Платонович мог поставить на спор свою новенькую шляпу, подаренную Его Сиятельством, что это не было совпадением… С кем из Военного Министерства подполковник мимоходом поделился мыслью, что неплохо бы проверить, что происходит в Затонском гарнизоне, он, конечно, не знал… Но что это было так или примерно так, он не сомневался… Хорошо, что никому кроме него не пришла мысль связать появление офицера из штаба округа с предшествовавшим тому визитом в Затонск Его Сиятельства князя Ливена… За ужином в ресторане Дворянского Собрания один из двух приятелей Никитина, которых он также пригласил разделить с ним вечернюю трапезу, спросил о его поездке в Москву к сыну. Штольман мысленно возликовал. Теперь не было необходимости направлять беседу в нужное ему русло, можно было просто воспользоваться ситуацией. — И часто Вы ездите в Белокаменную, господин Никитин? — Ну стараюсь выбираться раз в два-три месяца. У меня в Москве не только сын с семьей, но и старинный друг, еще с молодости. Так что пытаюсь находить возможность видеться и с ним. — А друг к Вам приезжает? — Зачем ему в нашу провинцию? Нет, был у меня в гостях пару раз за все годы, в последний — лет пять назад. Что здесь в Затонске делать? Разве что на воды, так он не больной, как, например, фрейлина Императрицы, которая здесь несколько месяцев пыталась поправить здоровье… Не знаете, господин Штольман, полегчало ей? А то ведь если нет, могут и до столицы дойти слухи, что наши воды — это сплошная фикция… Якову Платоновичу не особо хотелось развивать данную тему: — Знаете, есть люди, которым вечно кажется, что они чем-то больны… Если человек хочет лечиться, и это не приносит вреда, пусть лечится хоть месяцами, хоть годами… На это просто не стоит обращать внимания… — Да, да, я понимаю, о чем Вы… Есть, к примеру, дамы, которым все время мерещится, что у них нервические болезни, а на самом деле… это не что иное как дурной характер… Вот так председатель Дворянского Собрания охарактеризовал неких дам… не называя их… По-видимому, у него было для этого основание. Возможно, он сам столкнулся с надменностью и презрительным отношением Нежинской к людям, особенно тем, кто находился ниже ее по положению, и не счел нужным разыгрывать перед Штольманом свое мнимое уважение к ней. Не все же готовы лебезить перед фрейлиной Ее Величества как Трегубов… Может, председатель Собрания был в родстве с титулованными особами или дворянами, которые занимали положение не ниже, чем Нежинская… — Я вижу, Вы задумались над тем, что я сказал… Как провинциальный нетитулованный дворянин, хоть и председатель Собрания, мог позволить себе сказать подобное об особе, находящейся при дворе… Но я лишь высказал свое мнение о ней… как о человеке… а не как о фрейлине… Какова она на службе, об этом я судить не могу… — Позвольте спросить Вас, а как Вас выбрали председателем Собрания? — Я председатель не так давно, по-видимому, посчитали меня достойным этой должности. Да и мое происхождение сыграло не последнюю роль. Моя бабка из графского рода Салтыковых, а Никитин — генерал от инфантерии, мой двоюродный дядя. Не исключаю, что Его Сиятельство князь Ливен знаком с ним. — Вполне возможно, — согласился княжеский родственник. — Мы как-то отвлеклись от Вашего рассказа о поездке в Москву… — А что там говорить? Все как всегда, сына повидал, друга тоже. Хотя нет, говорят же, как тесен мир. В этот раз я столкнулся в Москве с помещиком Аксаковым из соседнего уезда и с Татариновым, племянником Бенциановой. С Татариновым мы даже в ресторации посидели, обсудили последние Затонские новости… в том числе и про Вас, Яков Платонович, — признался Никитин, — не каждый же день такое в нашем городке происходит… — И многие из Затонска в Москву ездят, к родственникам или по делам? — Ну есть, конечно, так сразу всех и не припомнишь… Купец Караваев, которого убили, ездил в Москву и не только, и по делам, и повеселиться… Купец Игнатов, который сам из Москвы, приезжает иногда… Следователь Штольман подумал о том, мог ли быть у кого-то из этих людей мотив, который подтолкнул к отправлению гнусных писем. Мотивом могло быть что угодно — месть, злоба, зависть… Никитин, Татаринов, Аксаков, Игнатов — кто из этих четырех человек мог посчитать, что у него была причина для того, чтоб испортить жизнь Штольману? Сам Никитин, который сначала решил, что княжеский бастард — это бельмо на глазу Затонского дворянства, но сменил свой гнев на милость с появлением в городе дяди Штольмана, оказавшегося не только носителем высокого титула, но и заместителем начальника охраны Его Величества? Маловероятно. Бастарды у аристократов были сплошь и рядом и занимали далеко не последние должности в Империи. Вон, Трепов, к примеру, был градоначальником Петербурга… Штольман же ни к чему подобному в Затонске не стремился… Но, возможно, Никитин считал иначе? Нет, Никитин не производит впечатление человека, способного на такую подлость, хотя впечатление порой бывает весьма обманчиво… Татаринов, которого начальник следственного отделения подозревал поначалу в убийстве жены? Но тот же следователь Штольман снял с него подозрения, найдя настоящих преступников. И тем не менее он все же мог затаить обиду и решить подпортить жизнь полицейскому чину, взяв на вооружение идею о подметных письмах, которые приходили тетке о нем самом. Или Татаринов был все же не того склада, чтоб пойти на такое? Московский купец Игнатов, которого как зачинщика драки Штольман определил в лучшую камеру с одеялом и подушкой, и который грозился, что будет жаловаться на него? Решил отомстить таким способом за унижение? Неизвестный ему помещик Аксаков из соседнего уезда? Вряд ли Аксаков вообще слышал о Штольмане, а если и слышал, то какое ему было до него дело… Пока Штольман перебирал в уме возможных подозреваемых, разговор свернул на другую тему, теперь господа обсуждали то, что одно из имений около Затонска недавно обрело нового хозяина, а он так пока и не счел нужным познакомиться с местным обществом. Якову Платоновичу эта тема была не интересна, и он молча пил кофе с пирожным. Он сегодня потерял целый вечер, но его визит в Дворянское Собрание не был бесполезным и, что было для него неожиданным, даже не тяготил его. И на очередное приглашение Никитина он ответил согласием. Вдруг в следующий раз он узнает еще что-нибудь? Когда он собрался уходить, к нему подошел мужчина лет сорока пяти, сидевший за соседним столом и изредка поглядывавший в его сторону. — Господин Штольман, позвольте представиться. Аристарх Харитонович Аристов, помещик из Псковской губернии, у нас с Вами общий знакомый — Владимир Иванович Воронов. Вы могли бы уделить мне несколько минут? — Да, пожалуйста, — хоть Яков Платонович и не намеревался более задерживаться в ресторане, отказать знакомому Воронова было бы невежливо. — Прошу Вас за мой стол. Вы предпочитаете коньяк как и я? Или для Вас что-нибудь заказать? — Я предпочел бы чашку чая, — он уже выпил достаточно в компании председателя Собрания Никитина. После того, как ему принесли чай, он спросил: — Чем могу быть Вам полезен, господин Аристов? — Я бы хотел спросить Вашего совета в одном… деликатном деле… Такое с близким знакомым я бы обсуждать не решился, а Воронов сказал, что Вы — человек чести, человек, которому можно доверять… Мы с Владимиром Ивановичем в некотором роде родственники через Сафонова, к которому приехали на юбилей. Моя мать и мать Сафонова были кузинами, а Воронов — родственник со стороны его отца. Но, думаю, это не столь важно… Владимир Иванович уже уехал, а я остался специально… с надеждой увидеть Вас в Собрании еще раз и поговорить… — Что же Вы не пришли ко мне в управление, если для Вас это столь важно? — Да, это для меня важно, но мне не хотелось беспокоить Вас на службе по своему личному делу… Да и сейчас, если честно, мне кажется, что я злоупотребляю Вашим вниманием… Но к кому еще обратиться за советом, я не представляю… Как я уже сказал, ситуация крайне деликатная… А Вы… Я очень надеюсь, что Вы сможете понять… в каком положении я оказался… — Я попытаюсь. — Я — единственный сын у своих родителей, — начал свой рассказ Аристов. — Родители меня любили, и матушка, и отец. Батюшка, хоть и бывал строг, когда надо, никогда мне слова обидного не сказал, пальцем никогда не тронул. Мы с отцом всегда были близки. Он умер в прошлом году, а матушка этой весной, тосковала сильно без него. И вот перед своей кончиной матушка призналась мне в том, о чем ее просил отец. Оказалось, что в юности у нее была любовь с Афанасием, молодым человеком, который приходится отцу дальним родственником, троюродным братом, если быть точным, более чем на десять лет младше его. У матушки было хорошее приданое, а Афанасий хоть тоже был из потомственных дворян, почти не имел средств, если не считать жалования. И вот у них случилась любовь, они хотели повенчаться, но мои дед с бабкой были категорически против такого мужа для дочери, они намеревались выдать ее за очень обеспеченного человека. Надеясь, что родители смягчатся, матушка призналась подозревавшей что-то своей матери, что и правда уже была в положении. Но дед с бабкой были непреклонны, она не пойдет за бедного, даже если понесла от него. И тут же нашли ей подходящего мужа — с имениями, с капиталом, родственника ее несостоявшегося жениха. Она пыталась противиться этому браку. Но родители сказали, или Харитон Трифонович, или их сосед, у которого отпрыски были гораздо старше ее самой, а самая старшая дочь, жившая с ним, была известной в округе мегерой, вся в родителя своим характером… И матушка согласилась на отца. Лучше приятный Харитон Трифонович, чем злобный старик. — Получается, Вашего отца обманули? Сказали, что ребенок родился преждевременно? — О нет, — покачал головой Аристов. — Отец все знал, более того, положение Ольги Гавриловны было по сути определяющим для его решения жениться на ней. — Как так? — Он был бездетным вдовцом. Он подозревал, что дело могло быть не только в его жене, но и в нем самом. А ему очень хотелось ребенка, предпочтительней сына, но он был бы рад и дочери. А тут уже ребенок на пути, да еще хоть с какой-то частью родной крови, не совсем чужой. — Ему было известно, от кого Ваша матушка ждала ребенка? — Так что тут гадать, если был только один… кандидат… И отца это совершенно устраивало. Он моментально согласился на этот брак. Оленька была очаровательной барышней… да еще и способной дать ему то, о чем он так мечтал… Матушка сказала, что когда я родился, он признался, что никогда подобного счастья не испытывал. И что всю жизнь будет ей благодарен за сына. Только просил не говорить ее бывшему сердечному другу, что у него появился сын, поскольку хочет, чтоб сын был только его. — Что?? — удивился Штольман. — А зачем это было… устраивать тайны мадридского двора, если и так было ясно… кто настоящий отец ребенка. — В этом-то вся и суть. Матушка не говорила своему возлюбленному, что у нее будет ребенок. — Не говорила? Родителям сказала, а… виновнику своего положения нет? — Да вот так… Тот, как говорится, до сих пор ни сном, ни духом, что у него есть сын… Мой отец и Афанасий похожи, черты лица разные, но у обоих русые волосы с рыжиной и зеленые глаза. Я всегда думал, что пошел в отца. Никто бы никогда не усомнился, что он не мой родной отец. И Афанасию никогда, видимо, в голову не приходило, что я могу быть его сыном, хоть он и видел меня время от времени… А вот теперь мне нужно сказать ему как-то об этом… А я не представляю, как… — А нужно ли вообще говорить? Может, оставить все как есть? — Если б матушка не взяла с меня слово, честно, я не знаю, как бы поступил… Насколько я смог понять, у матушки к Афанасию были первые чувства, те, когда кажется, что они навсегда… так как сравнить не с чем… А вот он, судя по всему, ее действительно сильно любил, так как никогда после не женился. Да и, возможно, считал, что она предала его, просто променяла его на состоятельного родственника… Он так и остался одиноким, без семьи… и кроме того, без достатка… А в преклонные годы оказался в очень стесненных обстоятельствах… Человек он гордый, помощи от дальних родственников бы никогда не принял, тем более от кузена, который, как выяснилось, увел у него невесту… Но от родного сына? Который сам только что узнал, что он — его кровный родитель… Вот об этом отец просил, чтоб я позаботился о нем… ведь благодаря ему я появился у него… Афанасий — человек хороший, невезучий, правда… и, думаю, несчастный… наверное, от своего одиночества… А тут все же сын, внуки… У нас с женой двое — дочь на выданье и сын-гимназист. Вот, кстати, еще одна проблема, над которой я все время думаю… И хочу спросить Вашего совета. Говорить ли жене и детям, кем на самом деле оказался тот родственник? Если да, тот как… Ведь моих отца и мать и жена любила и уважала, и дети наши… А тут такие… подробности… Яков Платонович тоже задумался. Стоит ли жене и детям Аристова знать о том, как все было на самом деле? Не у каждого же жена такая понятливая и участливая как его Анна. Когда они узнали о том, что его настоящим отцом, судя по всему, был не Штольман, а Его Сиятельство князь Ливен, Анна была его поддержкой и опорой… А потом, когда о его скандальном происхождении стало известно в Затонске, тем более… Смог бы он выстоять без нее? Смог бы, куда бы девался… Но с Анной было гораздо легче… Хотя, с другой стороны, и гораздо труднее, так как он переживал, как новое положение отразится не только на нем самом, но и на Анне… Конечно, новость о настоящем происхождении Аристова осталась бы в кругу семьи, о нем не стали бы судачить… не стали бы требовать, чтоб он убрался из того места, где живет… и не стали бы слать ему подметные письма… И все же, нужно ли Аристову посвящать жену и детей в то, что у него обнаружился другой отец… Он видел только одну ситуацию, когда это было бы разумным — если бы родственник захотел стать частью его семьи, пусть и в конце своей жизни… И если, конечно, самому Аристову это было нужно… — Скажите, а сами-то Вы… были бы рады, если б Ваш родственник воспринял Вас как своего сына? — Затрудняюсь ответить… У меня был и навсегда останется только один отец — Харитон Трифонович. Афанасий Аристов для меня всегда будет только троюродным дядей… не более… По крайней мере, у меня сейчас такое мнение… — Аристов? — Ну у нас с ним одинаковая фамилия, мой отец и он — родственники по мужской линии… — А если он обрадуется, что у него есть сын? Не по той причине, что Вы можете оказывать ему помощь, скорее всего, от этого наоборот будет чувствовать себя еще более неловко… ведь он, как Вы говорите, человек гордый… А потому, что Вы — его сын от женщины, которую он когда-то любил? — спросил Штольман. — Я никогда не смотрел на эту ситуацию под таким углом… Но ведь он, похоже, думает, что она его бросила, предала… — Ну вот и расскажите, что сама она его не бросала, а ее выдали замуж. И что попросили держать в тайне, что ее ребенок не от мужа… Может, у него полегчает на сердце… раз он ее любил… — Думаете? Простите, что спрошу… про очень личное… А Его Сиятельство Вашу матушку любил? — Любил, всю свою жизнь… — не стал скрывать Яков Платонович. — Но ему на ней не позволил жениться его отец. — Не ко двору пришлась князьям, как Афанасий моим деду с бабкой? Недостаточно богатой и знатной была? Штольман кивнул. — А в браке она была счастлива? Яков Платонович покачал головой: — Нет, князя продолжала любить… на расстоянии… — А моя матушка хоть и вышла за отца по указке родителей, но мужа полюбила, полюбила по-настоящему, как и он ее. Они все годы прожили в любви и согласии… Вы сейчас про князя и Вашу матушку сказали, а я впервые задумался, как Афанасию было… Но, знаете, он никогда ничем не дал понять, что держал зло на мою мать или отца… Он — хороший человек, добрый, но, как я уже сказал, несчастный… Может, и, правда, обрадуется, что у него сын от бывшей возлюбленной? — Ну это Вы сможете узнать только тогда, когда расскажете ему об этом. — Обязательно расскажу, не буду больше откладывать, а там будь что будет… А жене и детям нужно рассказать? — Мне кажется, говорить или нет Вашей семье, будет зависеть от того, как поведет себя Ваш родственник, узнав, что Вы — его сын. Если будет рад этой новости, захочет поддерживать с Вами отношения на более близком уровне, то жене, возможно, и стоит рассказать о нем. А если нет, то зачем причинять ей беспокойство, расстраивать ее? Ведь в Вашей жизни ничего не изменится… — Господин Штольман, Вы без сомнения мудрый человек… Воронов говорил, что у Вас — ума палата, я с этим совершенно согласен, но что Вы вот так с ходу незнакомому человеку дали совет… Хороший совет, дельный… Для этого не только ум, но и мудрость нужна… — Наверное, это семейное, — улыбнулся Яков Платонович. — Мой дядя Павел Александрович — определенно человек умный и мудрый, я редко встречал подобных людей. — Да, Воронов о нем тоже очень высокого мнения. Вам повезло быть с ним в таком близком родстве… — Совершенно с Вами согласен, — не кривя душой сказал Штольман, — иметь такого родственника — это счастье. Желаю и Вам, чтоб у Вашей непростой ситуации был… счастливый конец. На этом они и попрощались. Придя домой, Яков Платонович мысленно вернулся к разговору с Аристовым. Он подумал о том, что могло бы быть, если б не он сам оказался чьим-то незаконным сыном, а его сын пришел к нему… как Аристов придет к Афанасию… что бы почувствовал он тогда… А что тут собственно говоря думать… Ведь история о том, что он — побочный сын князя началась именно с того, что он сам заподозрил, что у него мог быть внебрачный сын — от дамы, с которой он имел связь в глубокой молодости. Эта мысль пришла к нему, когда он увидел в газете снимок похожего на себя юного князя Ливена, а затем случайно столкнулся с ним в городе. Это не давало ему покоя… У него мог быть взрослый восемнадцатилетний сын… чьим законным отцом считался старый князь, на которого, как выяснилось, сам он походил так, что его могли бы принять за его сына… его сына… Что это было… предположение, основанное на простой логике… или интуиция? Хотя разве это важно? Важно было то, что когда он пришел спросить про своего возможного побочного сына, он… оказался им сам… Тогда он почувствовал, что земля ушла у него из-под ног… вместе со стулом, на котором он сидел… И это землетрясение перевернуло всю его жизнь… Выбраться из-под обломков своей… в одночасье рухнувшей жизни… ему помогла Анна, его Анна, а еще брат его родного отца, принявший его всем сердцем. Расположение к Павлу Ливену он почувствовал с первой же встречи. И чем больше времени он проводил с ним, тем больше чувствовал, что Павел становился ему близким человеком. К Саше подобного он пока не испытывал, ведь он недостаточно хорошо знал его, так как видел его всего один раз… А Дмитрия Александровича он и вовсе не видел — за исключением того мгновения в Летнем саду, которое и встречей-то считать нельзя. Хотел бы он встретиться с отцом? Сейчас он склонялся к тому, что хотел бы… Но этого не произошло, и этому уже не суждено случится… А жаль… Когда он лег в постель, то обнаружил, что так и не снял перстень. Он очень удобно устроился, и ему не хотелось шевелиться, чтоб положить перстень на прикроватную тумбу, где стоял снимок с Анной… Ну не потеряет же он его в кровати… Якову приснилось, что он, будучи маленьким, сидел на колене у огромного мужчины, положившего на его ладошку свою большую руку. На его руке был перстень, который… сейчас был на руке у него самого. Он был заворожен кольцом. Великан дал ему кольцо и спросил, нравится ли оно ему. Он ответил «да», и тогда мужчина пообещал: — Когда я уйду к ангелам, оно будет твоим. На этом сон Штольмана оборвался, он проснулся. И тут в его голове будто полыхнула вспышка. Он моментально вспомнил эту сцену из своего далекого детства — он был абсолютно уверен, что она имела место и в его жизни, а не только во сне. Он вспомнил все до малейших деталей, видимо, этот эпизод произвел на него тогда огромное впечатление. Он совершенно не помнил о нем, пока… перстень князя Ливена не извлек его откуда-то из глубин памяти. Отец тогда пришел за ним в детскую и затем привел к себе в кабинет. Это само по себе было исключительным. Отца он видел очень редко, и только в детской и в гостиной. В кабинете он был всего несколько раз, когда отец своим бесстрастным тоном отчитывал его за какую-нибудь провинность и приказывал пойти и подумать о своем поведении. Наверное, Платон Штольман считал, что строгая атмосфера кабинета должна была способствовать большему восприятию его приемным сыном серьезности момента… В тот раз в кабинете в кресле сидел незнакомец. Когда они с отцом зашли, он поднялся, шагнул им навстречу и застыл, глядя на него сверху вниз. — Ну что я Вам говорил? — спросил отец. — Да, Вы абсолютно правы, Платон Павлович. Здесь не может быть никаких сомнений. — Яков, это твой дальний родственник, троюродный дядя. Поклонись ему. Маленький Яков склонил голову, как его учили. Очень высокий величественный мужчина подошел к нему. — Меня зовут Дмитрий Александрович. Твоя матушка была моей кузиной. А сейчас она у ангелов, — вздохнул он. — Как же, у ангелов, — буркнул отец. — Штольман, попридержите язык! — одернул его мужчина. — Вы уже высказались. Подобное не при ребенке. Яков немного испугался, незнакомец повысил голос на его отца, посмел с ним говорить в таком тоне… Вдруг и на него он тоже будет сердит? Но великан улыбнулся — теплой и светлой улыбкой. Яков помнил эту улыбку… и глаза — добрые глаза зелено-голубого цвета… как он сейчас знал, такого, как у него самого… А вот остальные черты лица мужчины он не помнил… Добрый великан погладил Якова по голове, поднял, поцеловал в щеку, и, вернувшись в кресло с ним на руках, посадил себе на колено. Отец никогда не гладил его по голове, не целовал, не сажал к себе на колени. Это делала только матушка, когда не была больна. Отец даже никогда не улыбался. — А матушке хорошо у ангелов? — почему-то решил он спросить у незнакомца. Отца бы он спросить об этом не отважился. — Хорошо. Она смотрит на тебя вместе с ними и радуется, когда ты делаешь успехи, когда бываешь послушным и прилежным мальчиком. — Матушка меня хвалила, когда у меня получалось хорошо читать и писать. Хотите, покажу? Батюшка, можно? Отец взял со своего стола лист бумаги и карандаш и протянул ему. Яков слез с коленей великана, встал перед столиком, на котором лежали книги, и старательно вывел «Яков Штольман». — Вот, это матушка меня научила, — похвастался он гостю. Мужчина снова вздохнул. И попросил: — А матушку ты можешь нарисовать? Для меня? Яков нарисовал матушку — как уж мог и написал «мама». Гость спросил: — Ты мне подаришь свой рисунок? Яков кивнул, а мужчина свернул листок и положил его в карман сюртука. Затем снова взял его на колени: — Яков, ты хорошо пишешь и рисуешь. Ты хочешь, чтоб у тебя появился учитель? Он помнил, что матушка говорила, что когда он подрастет, у него будет учитель. — Значит, я уже вырос? Чтоб ко мне приходил учитель? — Да, ты уже вырос. Но гувернер будет не приходить к тебе, а будет у вас жить. — Все время? Даже когда батюшки не будет дома? — Все время. — Как нянюшка? — Как нянюшка. — А он будет добрый? — Добрый и умный. Он будет много знать и многому тебя научит. — Как матушка? — Думаю, гораздо больше, чем твоя матушка. Ты согласен? — гость накрыл его ладошку своей рукой. Яков кивнул. И зачарованно уставился на красивое кольцо на руке великана. Заметив это, мужчина снял его и дал Якову: — Нравится? Как такое кольцо могло не понравиться? Яков тихонько сказал: — Да. — Когда я уйду к ангелам, оно будет твоим. — Дмитрий Александрович, что это еще за выдумки? У него никогда не будет права его носить, — сказал отец. — Я оставлю его Якову в любом случае. Добрый великан с красивым кольцом приглянулся ему, и он с надеждой спросил: — Вы еще приедете ко мне? — Нет, Дмитрий Александрович живет очень далеко, он больше не приедет, — вынес решение отец. — Пойдем, Яков, тебе пора. Великан еще раз погладил его по голове, поцеловал и спустил с колен. Выходя из кабинета следом за отцом, он оглянулся. Ему показалось, что мужчина плакал. Но взрослый мужчина не мог плакать, подумал тогда маленький Яков. Взрослый Яков знал, что мужчина может плакать. Когда для этого есть причина. А у Дмитрия Александровича она была. Он узнал, что у него был сын, но он не мог забрать его себе. Все что оставалось ему — это украдкой видеть его время от времени… Насколько Штольман помнил записи князя, в следующий раз он смог увидеть сына только три с лишним года спустя, когда он поступил в пансион в Петербурге. Почему он раньше не помнил совершенно ничего о том, что однажды к ним приезжал гость? Что он был родственником? Ну хорошо, ребенок на шестом году жизни мог не запомнить, что гость обещал ему свое кольцо — то самое, что сейчас было у него на руке, для мальчика кольцо тогда большого значения не имело. А вот новость про учителя могла отложиться у него в памяти, хоть как-то… Но он этого раньше не помнил. Он помнил лишь то, как гувернер появился. Появился тогда, когда он еще не совсем поправился после болезни… Да, он болел, болел очень тяжело и долго… Возможно, поэтому он и забыл про гостя? А отец, конечно, никогда не напоминал ему, что к нему приезжал какой-то родственник… совершенно нежеланный в его доме родственник, которому он уже тогда дал понять, что тот его визит был единственным. Почему несколькими годами позже, когда он уже учился в Императорском училище правоведения, мужчина, которого он на мгновение увидел в Летнем саду, не показался ему знакомым? Тогда у него лишь возникло чувство, что он увидел в зеркале времени себя — такого, каким он станет, когда вырастет… Как ему хотелось, чтоб сейчас рядом с ним была Анна, чтоб он мог поделиться с ней тем, что вспомнил… Ну если не Анна, то хоть Павел, кому он тоже мог рассказать о своем внезапно всплывшем воспоминании…