Как хорошо уметь читать

Яков Платонович бросил взгляд на письмо Белоцерковского. Если бы Карелин не упомянул Стаднитского, он, вероятно, бы и не согласился просить Анну по приезду попытаться вызвать дух Ульяны Карелиной. Карелин, как говорится, задел его этим за живое. Видимо, понимал, что в этом случае следователь Штольман ему вряд ли откажет. Нужно внимательно перечитать письмо, с того места, где речь шла только о Владеке, и подумать. Читать письмо дома он не хотел, пусть лучше такие премерзкие темы и размышления о них останутся, по возможности, в служебном кабинете. Так, где это? «Весь наш разговор приведу в деталях, так как это того стоит, пусть у меня хоть полвечера займет его описание». Описание встречи, и правда, заняло немало времени, так было на нескольких страницах. «Дверь мне открыл сам Стаднитскиий, у него на руках был младенец около полугода, а рядом с ним девочка лет шестнадцати. Первой моей мыслью было: «Вот подонок! Раньше хоть развращал детей, но сам их не трогал, а детей им тем более не делал! А эта сама еще девочка, а уже с ребенком!» Видимо, у меня на лице все было написано, так он сразу же сказал: «Г-н Белоцерковский, позвольте представить Вам мою жену Дарью Архиповну. Даша, г-н Белоцерковский — мой старый знакомый, он ко мне по делу. Возьми Ксюшу». Дарья Ариповна кивнула, взяла ребенка, улыбнулась и ушла. Стаднитский пригласил меня войти: «Вы же явно не просто так пожаловали и все равно не отстанете, а к Вам идти я никакого желания не имею. Вижу, Вы удивлены, что я теперь — семейный человек». «Более чем», — не стал скрывать я. «Даша просто выглядит так, ей девятнадцать с лишним. Я на ней официально женат, и дочь у меня законная. Мы обвенчались тайно, чтоб дед не лишил наследства…» «А почему тайно? При Вашей-то репутации он должен был радоваться, что Вы наконец… остепенились», — вырвалось у меня само собой. «Так чему бы ему радоваться было? Я ведь Дашу на улице нашел… нищенствовала…» «Продавала себя?» — уточнил я. Ну а какая мысль мне еще могла прийти в голову? «Нет, что Вы. Копеечку просила и нет ли у барина какой работы по дому. Я спросил, есть ли где ей жить. Она сказала, что нет. Родители умерли, а она у одного барина в прислугах жила. В общем, он над ней хотел учинить насилие, и она убежала. Это она уже потом мне рассказала, конечно. А тогда сказала, что места лишилась, и барин рекомендаций не дал. Что она девушка честная, ничего не воровала, работала хорошо, но барин все равно был недоволен. Я тогда подумал, что в моей квартирке для свиданий постоянной прислуги нет, только приходящая. И решил взять девочку, уж не знаю, почему… просто жалко стало. Когда она отмылась и платье приличное надела, увидел, какая она хорошенькая. Но даже не притронулся, я ведь ее в прислуги нанял, а не для плотских утех. Хоть Вы, конечно, вряд ли в это поверите. Я в ту квартирку водил женщин — замужних, с которыми тайком встречался, чтоб без скандала… И как-то несколько месяцев спустя Даша меня спросила: «Владислав Данилович, Вы женаты, да?» «Почему ты так думаешь?» «Но Вы ведь не здесь живете, сюда только дам приводите. Значит, у Вас жена есть…» — сделала она вывод. Подобного суждения от Даши я не ожидал, но сказал честно, что сам не женат, а вот дамы замужем, поэтому и встречаюсь с ними здесь, а не где живу. А она по своей наивности еще вопрос задала, мол, зачем встречаться с замужними, если самому жениться можно. Я тогда посмеялся и сказал, что именно потому, что на них не нужно жениться. Что меня брак не интересует, а вот женщины даже очень… Ну а потом увидел, что каждый раз, когда я с дамой приходил, она грустная была. Поначалу не понял, почему, а потом дошло, что она расстраивалась, что я с другими женщинами был, а не с ней, ревновала. И спросил ее прямо, хотела ли бы она стать моей любовницей. Она также прямо ответила, что нет. И рассказала про того барина. Я сказал, что не обижу ее. А она ответила: «Я знаю. Вы добрый, только непутевый». Я рассмеялся, что непутевым меня многие считают, а вот добрым — никто. А она на меня так посмотрела, что у меня аж мурашки по телу побежали. Я все понял и спросил ее: «Даша, неужели ты меня любишь? Ты ведь меня совсем не знаешь. Не знаешь, какой я». А она ответила: «Я знаю, какой Вы… со мной. А остальное для меня неважно». И тут меня черт за язык дернул спросить: «Даша, насколько действительно это для тебя неважно? У меня очень скверная репутация, очень… В моей жизни было много того, что считается… не просто распутством, а хуже…» То, что она ответила, повергло меня в полнейший ступор: «Может, это у Вас было, потому что Вы никогда никого не любили, и никто не любил Вас?» И вышла, а я так и остался стоять дурак дураком… Я долго над этим думал, не один день. Даже если я когда-нибудь надумаю жениться, зная мою скандальную репутацию, никакая женщина из света за меня не пойдет, это и так понятно, и уж точно не полюбит. А Даша — да, прислуга, дочь ремесленника, но, получается, увидела во мне что-то, чего другие не видели и никогда не увидят. Может, это судьба?.. Через неделю приехал, спросил, сколько ей лет. Оказалось, скоро восемнадцать. Я сказал, что это хорошо, так как можно будет обвенчаться, если она того хочет. Но объяснил, что обвенчаться сможем только тайно, да и жить какое-то время как муж и жена тоже, иначе дед лишит меня наследства. Что в обществе с ней тоже появляться не смогу, а самому мне будет нужно. Сказал, что у меня не только ужасная репутация, но и что меня не единожды забирали в полицию, правда, не сказал, по какому поводу — незачем ей это было знать. И что если ей все это на самом деле неважно и нужен такой муж, то обвенчаемся после Пасхи… Ну и обвенчались… Я ту квартирку оставил, снял для нее в хорошем доме, там и дочь родилась. А как дед умер и усадьбу оставил, Дашу с дочкой сразу туда увез. А в столицу я один наезжаю, сейчас вот первый раз их из усадьбы привез…» Я спросил, признался ли он родственникам, что у него есть жена и ребенок. Он сказал, что нет. Дело не в том, что духа не хватает, чтоб рассказать им и их презрение выдержать, что женился на прислуге. А в том, что они захотят познакомиться с его женой и, он не исключал возможности, кто-нибудь расскажет ей, какие слухи про него ходят. И что из-за этого он вообще не хочет возвращаться в Петербург. Я спросил его, как часто он бывает в столице сам. Он ответил, что по-разному, и раз-два в неделю, и раз в две-три недели, усадьба-то меньше чем в трех часах езды. И спросил, что случилось. Ведь я не про его личную жизнь пришел выслушивать. Значит, он на подозрении… Я сказал, что г-жа Карелина погибла, а ее дочь Таня пропала. Он все понял. Что, верно, я подозреваю его в том, что он подобрал Таню. Но он этого не делал. Таня из хорошей семьи, домашняя девочка и хоть выглядит постарше, ей всего десять лет. А потом сказал: «Вы ведь со Штольманом считаете, что я настолько погряз в разврате, что дальше уже некуда. Но тогда не все так было, как казалось». Я спросил: «Ну и как же было, если не так, как казалось? Напраслину нас Вас возвели, невинного человека?» «Нет, этого сказать не могу. Грешен. Кое в чем. Но не во всем. В свальном грехе участвовал. Женщинам увечья наносил, но, как и говорил, не для… остроты ощущений, а так как не помнил, что творил, правда не помнил… Дама принимает ухаживания, видя, каков я, дает авансы, соглашается идти со мной, а потом напопятную, мол, на что я такой рассчитывал… Или получит свое удовольствие и посчитает, что мне уже тем одолжение сделала, что вообще согласилась со мной в постель лечь… Тогда от злости и от обиды в меня бес и вселялся… А вот насчет тех детей… Могу Вам рассказать, как в действительности было. Но, если преследовать надумаете, откажусь от всего, ничего подтверждать не стану. А сами они в любом случае этого сделать не смогут. Степка в прошлом году умер от французской болезни. Приходил ко мне клянчить денег, я не дал, сказал, пусть тот дает, кто его заразил, если знает кто, конечно, а я к нему даже не притрагивался. Парашка спилась совсем, ложится под каждого, кто стакан водки даст, так что ей никакой веры нет…» «Мы с вами про одних и тех же детей говорим?» Стаднитский нехорошо рассмеялся: «Детей?? Это Вы посчитали, что им лет тринадцать, как они сами сказали. На самом деле Парашке было около пятнадцати, а Степке и того больше, только выглядели они не на свои лета, особенно когда невинные детские мордашки делали. Этим они вовсю и пользовались — я это сам слышал однажды, когда пришел домой и невольно подслушал их разговор. Я ведь говорил Вам, что они старше, только Вы со Штольманом не верили. Вы же подозревали, что я маленьких до меня невинных бедняжек чуть ли не насильно у себя держал, вещам паскудным научил, а потом ими пользовался. Вот только знали и умели они это до меня». Яков Платонович, скептицизма я не скрывал, сказать ведь можно, что угодно. Стаднитский ответил, что сам бы не поверил кому-то, на этих маленьких овечек глядючи, если б сам не узнал, как они бесподобно умели играть на слабостях людей, чтоб на них поживиться. «Степка пристал ко мне на улице, предлагал ласки… не себя самого… Не знаю, что на меня тогда нашло, я согласился, но дома, так как на улице подобным не занимаюсь. Он попросился переночевать да так у меня и остался. А потом Парашку привел, мол, ей тоже хочется жить не на улице, а в доме, и она тоже знает, как доставить мужчине радость. А главное, что если до полиции дойдет, как и случилось, то доказать ничего нельзя, так что я не пожалею. Опять же не знаю, чем я тогда думал, наверное, не головой, если согласился на подобное… А пожалел не раз… Особенно когда Вы со Штольманом пытались меня обвинить… Несколько раз… сомнительного удовольствия за пару недель, и столько проблем…» «Несколько раз за пару недель?» — переспросил я. «Да, недели две, от силы три. Они специально вели себя так, чтоб у вас относительно меня было больше подозрений… которые они, конечно, всячески отрицали… Вроде как я и виновен в чем-то, но это только Ваши умозаключения, сами-то они ведь ничего напрямую не говорили. После того как меня выпустили, Степка приходил меня шантажировать. Сказал, что они молчали в полиции, и что я им теперь должен. Что того, что я им тогда платил, недостаточно». Яков Платонович, тут я ошалел: «Они что же не за стол и кров Вас обслуживали?». Стаднитский расхохотался: «За стол и кров?? Они у меня в квартире жили на всем готовом, да еще я платил им. Девицы в борделе для клиентов с особыми желаниями и то бы дешевле обошлись. Тем более, что там бы хоть, как говорится, душу отводил, точнее тело свое баловал, все целиком причем… У меня ведь и склонности к таким любострастиям нет и не было никогда». «Зачем же вообще ввязались в подобное?» «Надоело, что женщины отвергали, потому что я такой нескладный. Соглашались в основном те, кто на моем фоне свое превосходство чувствовал, или которым было все равно, с кем… лишь бы любовник был неутомимым… Вот я подумал тогда, что те, молодые, не будут мной брезговать. Не как женщины, которые себя ценят высоко… Нет, они не брезговали — те несколько раз, поскольку хотели получить большой куш. Я ведь потом за Степкой следил, судя по всему, они с Парашкой подобное не раз проделывали». «Что именно?» «Завлекали какого-нибудь похотливого идиота, а потом шантажировали. Деньги ведь можно попытаться просто за молчание получить, чтоб слухи не пошли о дурных наклонностях, а не только когда уже дело до полиции дошло — как в случае со мной. Вы же ведь о них случайно узнали — из-за той дамочки, которой, как оказалось, я тогда синяков наставил, а она вам, чтоб вы с большим участием к ней отнесились, сказала, что я, наверное, и с детьми, что у меня живут, так же обращаюсь — бью их смертным боем. А вы и ухватились за это, раз дети у меня живут, то не просто так, а для определенной надобности. А они, полагаю, и счастью своему поверить не могли, что из меня после этого можно немало вытянуть». «Заплатили?» «Заплатил, сто рублей Степке. Они ведь действительно ничего прямо в полиции не сказали. Припугнул, что если еще раз придет, несчастный случай с ним мне меньше встанет. Потом он ко мне только в прошлом году заявился - домой, видно, в свое время выследил, где я живу. Как я уже сказал, он был болен французской болезнью, не врал, уже было заметно. Дал бы денег, если б у него такая подлая натура не была, душа-то у него задолго до тела сгнила, если была вообще когда-то. Это ведь он все подстраивал с мужчинами, да еще, скорее всего, Парашку в это втравил. А она не такая была, вот ее жаль. Даже если б своего ремесла не бросила, могла бы стать содержанкой у приличного господина, все же лучше чем пропойцей. Ей бы денег дал, да ведь все равно бы пропила… Ничего от той девочки не осталось, ничего… А на Даше я женился вовсе не потому, что она такая молоденькая, а потому что полюбила меня таким, какой есть, как человека и как мужчину тоже. Никогда мне не говорила, что я дурен собой, или что ей со мной противно. Ребенка мне родила, слава Богу, дочку, а не сына, и Ксюша на нее похожа». Я поинтересовался, почему, слава Богу, не сына, ведь каждый мужчина хочет наследника. «У меня большие опасения, что сын мог бы пойти в меня, быть таким же… ненасытным относительно плотских наслаждений, особенно по молодости. Ведь это, признаюсь Вам, не только в радость, но и в тягость… особенно с такой внешностью как у меня… Я ведь свои развлечения с дамочками, не знающими удержу, бросил, семья дороже. Теперь, когда дочка есть, все по-другому. И на Таню я в том ключе, что Вы думали, никогда не смотрел. Красоту ее, конечно, видел. Думал, что еще несколько лет, и отбоя от женихов не будет. Что Илье Анатольевичу туго придется, не как мне потом, моя-то Ксюша, скорее всего, просто миленькая будет, как Даша, да оно и к лучшему». Я спросил про украшения, не дарил ли он чего Тане. Он ответил, что приносил ей только сладости, как принес бы любому ребенку, а украшения у него есть кому дарить — жене. Потом поинтересовался, когда точно девочка пропала. Все это время он был в усадьбе. Это может подтвердить и дворня, и его приятель Игнат Прокопьев, который был у него тогда в гостях (алиби я потом проверил). Потом задумался, сказал, что даже не знает, кто бы на такое мог пойти. И предложил поспрашивать у своих знакомых, не появлялась ли где девочка… Сегодня мне прислал записку, что никто про Таню в его кругах не знает и даже не слышал. А про такую красивую девочку слухи бы непременно пошли. Но если вдруг потом что-то обнаружится, он обязательно сообщит. Вот так, Яков Платонович. Стаднитский женился, ребенком обзавелся да еще следствию помогать решил. Неужели правда на путь истинный встал? Или так, поиграет в приличного семьянина пока не надоест, а потом за старое возьмется? И насколько достоверным Вам кажется его рассказ о нем самом? Есть ли в нем что-то, чему Вы верите? С одной стороны, вроде как свою порочную натуру пытался оправдать, с другой, зачем вообще рассказывать полицейскому чину подобные вещи? Ведь по сути признался, что греховные отношения у него с детьми были. Да, привлечь его не смогу, мы ведь были без свидетелей, а Степку с Парашкой уже не допросишь. А если бы и попытался, он бы меня в клевете не преминул обвинить. Но в любом случае самому давать полицейскому компрометирующую информацию на себя это странно. Я все же постараюсь найти Парашку и поговорить с ней, если она в состоянии, конечно. И расспросить про Степку, может, подтвердится, что помимо проституции он промышлял шантажом. Не для следствия, для себя самого. Про такое ведь слухи могли ходить даже в то время, когда шло следствие, просто мы с Вами этим не интересовались, так как сразу же встали на сторону детей. Неужели мы с Вами ошиблись, не во всем, разумеется, а в том, что, как сказал Стаднитский, все было не совсем так? Если я что узнаю, напишу Вам. Яков Платонович, зимой до меня дошли слухи, что Вы женились. Но я воспринял это только как сплетни, не более. Насколько я Вас знал в Петербурге, Вы — мужчина не склонный к созданию семьи. Вам более по нраву романы, которые не ведут к брачным узам. Когда г-н Карелин упомянул Вашу жену, я был удивлен, что слухи оказались правдой. Что ж, Яков Платонович, поздравляю Вас. Верно, Ваша супруга наипрекраснейшая женщина, раз ради нее Вы решили покончить со своей жизнью закоренелого холостяка. Передаю Вам поклон от Евгении Георгиевны. С глубочайшим почтением, Белоцерковский P.S. Яков Платонович, не мог отправить Вам письмо, не задав еще одного вопроса. Соответствует ли действительности то, что Вы — сын князя Ливена? Несколько недель назад одному моему знакомому попутчик в поезде дал почитать газету, в ней была статья про Вас, но он ее не сохранил, а подробностей статьи не помнил. Хотел спросить у г-на Карелина о той статье, ведь он явно ее читал, но не решился, по той причине, что в газете могут написать что угодно, в том числе и полнейшую чушь. Не думаю, чтоб Вам было приятно, чтоб мы обсуждали Вас за Вашей спиной. По службе, уже после Вашего отъезда из столицы, я встречался с князем Павлом Александровичем Ливеном, заместителем начальника охраны Государя. Насколько могу судить, у него с Вами внешность одного типа. Если он Ваш родственник, могу предположить, что, скорее всего, он Ваш кузен или дядя. Удовлетворите мое любопытство насчет Вашего родства с Ливенами». Яков Платонович ухмыльнулся, известия про Штольмана вне сомнения привели Белоцерковского в изумление. А новость о том, что Штольман — сын князя Ливена заинтриговала. Хоть Всеволод Владимирович и был любознательным и дотошным человеком — что несомненно помогало в ведении расследований, он никогда не задавал сослуживцам вопросов про личную жизнь, если только они сами не заводили об этом разговор. Штольман о своей личной жизни не распространялся. А о чем там было говорить? Романы, интрижки — это… проходящее, не стоящее упоминания. Не так, как семейная жизнь коллег вроде того же Белоцерковского, который был женат на своей Евгении Георгиевне много лет и имел с ней дочь и двух сыновей. Жена иногда приносила ему обед и приводила мальчишек повидать папеньку, который из-за своей службы бывал дома на так часто, а дочь-гимназистка иногда забегала к отцу сама. Штольман знал, что Белоцерковский приложит все усилия, чтобы постараться найти Таню Карелину, и потому, что считал это своим служебным долгом, и потому, что искренне сопереживал Карелину, сам будучи отцом. Яков Платонович помнил, как Всеволод Владимирович сокрушался, что Лидочка так быстро взрослеет, и не успеет он оглянуться, как она заневестится. А там, хорошо бы попался порядочный и серьезный молодой человек, а не такой, у которого ветер в голове. А то закружит своим ветром голову Лидочке и пиши-пропало… Не сыграл ли тот факт, что Белоцерковский был отцом, роль в том, что он с первой минуты посчитал Парашку и Степку, живших у Стаднистского — жертвами, а Владека их растителем? Дело о побоях любовницы Стаднистского и возможном насилии над детьми попало сначала к Белоцерковскому, а затем, когда он по делам службы уехал из Петербурга, было передано Штольману, поскольку он также ранее имел дело с Владеком Садистом. Позже они работали над этим делом вместе. Как сейчас понимал Штольман, он сделал огромную ошибку — доверяя профессионализму Белоцерковского, он стал развивать его линию расследования вместо того, чтоб начать все самому «с чистого листа». С дамочкой, любовницей Стадитского все было предельно ясно — побои, как говорится, были налицо и были зафиксированы полицейским врачом и следователем, который завел дело, тут же перенаправленное Белоцерковскому. С детьми было сложнее, следов побоев или другого жестокого обращения у них не было. Они говорили, что барин нашел их на улице и взял к себе, чтоб помогать по дому. Когда полицейский чин попросил их сделать то, что они якобы делали для барина, стало ясно, что ничем подобным они не занимались. Степка, пытаясь почистить туфли барина, извозил их так, что, возможно, хозяину пришлось их выкинуть, а Парашка, которая якобы перестилала барину постелю, даже не имела понятия, как надеть наволочку на подушку. С какой целью кроме помощи по дому Владек мог держать детей у себя, казалось, было ясно как Божий день. Для своих извращенных утех. Но медицинский осмотр не дал ничего. Они с Белоцерковским пытались опросить свидетелей помимо избитой любовницы Стадистского. Квартирка для свиданий находилась далековато от того места, где жил Владек, и кроме любовниц он никого туда не приглашал. В домике, разделенном на две половины, кроме Стаднитского обитал одинокий коммивояжер, который по большей части отсутствовал не только дома, но и в столице. Детей он видел раз или два, но даже не знал, что они там жили. Новая прислуга появилась всего за две недели до того, как барина забрали в полицию. Она приходила раза два-три в неделю, в основном когда барин был дома один, именно она помимо прочего перестилала постели. Барин водил женщин только в свою спальню, это точно. Одну барыню она видела сама — ту, про которую сказали, что барин избил ее. Но тогда барыня была без синяков и выглядела довольной. Из детей она видела только девочку, тоже один раз, как и барыню, но стирать прачке два раза забирала не только ее одежду, но и мальчишечью. Со слов барина дети были какими-то осиротевшими дальними родственниками, как долго они у него жили, она не знала. Предыдущую прислугу, которая могла прояснить хоть что-то, найти не удалось. Оставалось надеяться только на откровенность самих детей. На задаваемые вопросы дети давали отрицательные ответы. И в то же время иногда говорили так, что, как казалось, можно было читать между строк… или домысливать. Нет-нет, барин с ними ничего дурного не делал. Нет, раздетым они барина не видели, как можно? Правда, как-то барин вышел из спальни в распахнутом халате, но, видно, просто забыл завязать пояс… Нет, они не спали с барином в его кровати, как можно? Он приходил к ним в комнату, и они целовали его на ночь — как надоть целовать своего благодетеля. Как? Надоть целовать его руку и щеку… Им с Белоцерковским казалось, что дети и хотели сказать больше, чем говорили, но не смели. Скорее всего, Владек их просто запугал. Стаднитский отрицал порочную связь с детьми. Но говорил, что что бы они не заявляли, им верить нельзя, они много лгут, например, о своем возрасте, что на самом они старше, чем говорят в полиции. Они с Белоцерковским думали, что про возраст детей врал сам Владек, чтоб иметь какое-то снисхождение, если бы дело дошло до суда. По словам Стаднитского, им было пятнадцать и шестнадцать, то есть оба уже были в возрасте согласия. А если бы девочка потом еще и сказала, что понимала, что делала, и делала это по своему желанию, то Стаднитского не привлекли хотя бы за связь с ней. За связь с мальчиком привлечь его шансы были бы, если бы Степка признался, чем занимался с барином. Но он отрицал какие-либо отношения с барином помимо как с «почтенным благодетелем». Детей отправили в приют, Стаднитский в очередной раз отделался потерей денег, а не свободы. Избитая им женщина была удовлетворена компенсацией, тем, чего, собственно говоря, и добивалась. То, чтоб Владислав Данилович сел за решетку, хотя бы на пару месяцев, было не в ее интересах. О Владеке они какое-то время не вспоминали, у них было более чем достаточно и других дел, в том числе не менее мерзких и жестоких. Как-то зимой чиновник по особым поручениям в очередной раз пытался найти в злачных местах столичного «дна» не однажды нарушавшего закон отпрыска одного из аристократических семейств — того, про которого как-то сказал Анне, что вылавливал его в том числе и в опиумных притонах. В тот раз его рысканье по трущобам не увенчалось успехом. Ходить по таким местам было опасно — даже с револьвером, и он постоянно оглядывался по сторонам. Его осторожность кое-кем была воспринята по-своему. Не желает ли благородный господин развлечься? Две девицы, не имевшие желтого билета, были бы рады услужить ему. А после них предложение доставить барину радость поступило от мальчишки — Степка не узнал Штольмана на темной улице. Для полицейского чина, который тогда застыл как вкопанный от подобного ангажемента, это было доказательством того, что они с Белоцерковским были на правильном пути — Владек развратил детей, иначе бы Степка не искал на улице заработка у господ, жаждущих ласки. Разыскивать Степку для нового допроса, в котором он признается, что зарабатывает сейчас на жизнь тем, чему научился у барина, у которого жил ранее, казалось не имевшим смысла. И они решили установить слежку за Стаднитским, вдруг он нашел для себя очередных малолетних подопечных. Слежка не дала ничего — Владек приводил только особ женского пола, разных, но совсем не гимназического возраста. Они посчитали, что Владек затаился. И решили подождать, пока очередная жертва Стаднитского не заявит о нанесенных им побоях или увечьях, и тогда уже более серьезно заняться его порочными пристрастями. Но с того времени никто заявлений об избиении их Владиславом Стаднитским не подавал. Быть может, Владеку с тех пор попадались исключительно женщины, которые как и он искали безудержной страсти, или более сговорчивые, готовые за нанесенные не в меру пылким любовником увечья сразу взять предложенную им приличную сумму. Штольман подумал, что такие дамы вступали в связь с Владиславом Даниловичем явно не из симпатии к нему. Стаднитскому было около тридцати пяти, но его лицо больше напоминало лицо подростка, притом отнюдь не наделенного привлекательностью, кроме того с одной стороны оно было обезображено рытвинами от оспы. Фигурой Владек тоже был похож на подростка — долговязого, тощего, нескладного, с непропорционально длинными руками и ногами. Гигантский кузнечик — как охарактеризовал его сам Штольман. Вполне вероятно, что из-за своей внешности у него и были проблемы с некоторыми женщинами. С одной стороны, они воспринимали его как взрослого мужчину, уступали его натиску, с другой, видя его нескладное мальчишеское тело, возможно, позволяли себе какие-то замечания, которые провоцировали в нем приступы ярости и жестокости… Раньше Стаднитский никогда не говорил, почему он принимался бить женщин, только сейчас, можно сказать, проговорился Белоцерковскому, что женщины, бывало, отвергали его из-за внешности. Скорее всего, они разжигали в нем страсть, дразнили его, а затем отказывали, говоря, на что он надеялся. Этим они выводили его из себя, и он, потеряв над собой контроль, начинал их бить и уже не мог остановиться… Связался ли он с детьми, которые, как он якобы признался Белоцерковскому, уже знали свое ремесло, по причине того, что считал, что они вряд ли бы осмелились насмехаться над ним — это можно было только взять на веру, но проверить — уже нет. Если быть объективным, кроме того случая со Степкой и Парашкой Владек в связях с детьми замечен не был. В других — да, был. Несмотря на, а, возможно, и вопреки своей непрезентабельной внешности он был наделен огромным мужским темпераментом, удовлетворение которому он искал и в борделях, и в тайных клубах, где желания членов не имели границ, и часто делали их участниками так называемых «пиршеств плоти». В таком клубе Штольман впервые и встретил Стаднистского — как свидетеля. Тогда погиб молодой мужчина, то ли был убит, то ли случайно задушен в порыве страсти. Были допрошены все на тот момент присутствовавшие в клубе и Владек среди них. Подобными развлечениями Стаднитский не интересовался, это подтвердили другие постоянные посетители заведения. И когда позже Владек попал в полицию по заявлению дамы о ее страшном избиении во время плотских утех, Штольман сразу же подумал, не скрыл ли он тогда в клубе своих пристрастий. Но нет, женщину он не мучил, не истязал, только бил изо всей силы, будто бы был не в себе. После этого Стаднитский оказывался в полиции еще три раза, один раз его дело вел Белоцерковский, другой — он сам и третий — они с Белоцерковским вместе. Все дела были о нанесении побоев во время любовных свиданий. В полиции он своей вины не отрицал — да, бил, если женщины так говорят, но не помнит, как это было. Сетовал на помрачение рассудка — в чем они с Белоцерковским все же сомневались. Доктора, причем разные, осматривали его все четыре раза, человек без каких-либо психических расстройств, почему у него якобы пропадает память при приступах агрессии — непонятно. Да и пропадает ли? Стаднитский никогда не проявлял агрессии вне подобных ситуаций — уж это они с Белоцерковским проверили. Слуг не бил, в драки не ввязывался, даже в дуэлях не участвовал. Не был ни задирой, ни провокатором ссор. А если ссоры и случались, старался уладить их мирным путем. С членами семьи конфликтов не имел, с друзьями и приятелями был в хороших отношениях, со служивцами был любезен. Он казался ничем (кроме внешности) непримечательным человеком — если не знать о его чрезмерно бурной плотский жизни… Штольман не верил, что, женившись, Владек прекратил свои похождения. Вряд ли при его, как он сам выразился, ненасытной натуре жена могла удовлетворить его запросы. Ранее у него всегда было одновременно две-три любовницы. Это не считая тех пылких особ, с которыми он время от времени развлекался в тайных клубах, и девиц из борделей. Скорее всего, за этим он периодически и ездил в столицу из усадьбы. Как говорится, горбатого могила не исправит… Стал ли Владек хорошим семьянином, если не брать во внимание измены, в которых Штольман был уверен почти на сто процентов? Возможно, и так. По крайней мере он хотел оградить жену от слухов, которые ходили о нем. Не так как некоторые другие мужья, которым все равно, будет ли жена знать о их похождениях или даже застанет, как говорится, на месте преступления. Был рад, что у него появился ребенок — дочь. Как знать, может, ее рождение и правда что-то перевернуло в его душе. Зачем Владек рассказал Белоцерковскому то, что мог утаить? Решил исповедаться и тем самым перевернуть ту страницу своей жизни? Или признаться в том, что было, и снять с себя вину за то, чего не было, в глазах двух полицейских чинов, подозревавших его в самых омерзительных деяниях? Он сказал Белоцерковскому, что не все так, как казалось… Неужели им с Белоцерковским казалось? Что они видели то, что хотели видеть? Неужели дети, которым сочувствовали они с Белоцерковским, обвели их вокруг пальца? Обвели мастерски, так, что у них не возникло даже малейших подозрений? А на самом деле они были не столько жертвами Владека, развратившего их, сколько малолетними преступниками, мошенниками и вымогателями, использовавшими людские пороки для своей наживы? Нет, к людям, которые использовали детей для удовлетворения своих извращенных потребностей, никакого сочувствия не было. Если уж на то пошло, в определенных домах терпимости были девицы, готовые угодить клиентам с любым желаниями, какими бы они ни были, только плати. Были и совсем молоденькие девицы, выглядевшие нимфетками, но такими они только казались… Только казались… как и Степка с Парашкой, которые тоже выглядели такими… неискушенными… и такими искренними… Казались… обвели вокруг пальца… Сколько раз в его жизни было подобное… далеко не один… Не все было так, как казалось, и в его первых настоящих отношениях с женщиной — о чем он узнал двадцать лет спустя. Тогда он не мог и предположить, что интерес к нему со стороны Елизаветы Алексеевны, ради которого она изначально вступила с ним в связь, был не совсем бескорыстным, точнее совсем не бескорыстным. Да, с одной стороны Лиза обманула его, но с другой ее чувства к нему были искренними, в этом он не сомневался, она не умела притворяться как та же Нежинская. Ласка и нежность, которые она дарила ему, шли от сердца. Да и Павел сказал, что он очень нравился Лизе, и что она тяжело переживала их расставание. Как и он сам… Даже сейчас, когда он знал всю правду, у него не было чувства досады относительно той связи… в отличии от другой связи, в которой он также был обманут… Ах, обмануть меня не сложно, коль сам обманываться рад… Пример из не такого далекого прошлого был поистине неприятным и болезненным. Расследуя дело о пропадавших на балах драгоценностях аристократов, в том числе и членов Императорской семьи, он познакомился с фрейлиной Ее Величества Ниной Аркадьевной Нежинской. Нежинская завладела его вниманием — она была привлекательной женщиной, кроме того он хотел потрафить своему мужскому самолюбию — среди его любовниц была и графиня (о том, что была и княгиня он тогда не знал), а вот фрейлины Императрицы не было. По окончании расследования он решил приударить за ней и начал с обычного светского флирта. Нина Аркадьевна всячески поощряла его интерес к ней, казалось, она сама увлеклась им. Довольно быстро интрижка переросла в связь, в которой была страсть — что уж греха таить, он испытывал влечение по отношению к соблазнительной женщине. Что было со стороны придворной интриганки — влечение к нему как к мужчине, как к любовнику или желание таким образом приручить чиновника по особым поручениям, или же и то, и другое, сейчас он затруднялся сказать. Но то, что Нежинская обвела его вокруг пальца, было абсолютно точно. Интересно, не икается ли ей сейчас в Австро-Венгрии в имении ее многолетнего польского любовника, имении, которое, по словам Павла, было, вероятнее всего, отремонтировано на пропавшие деньги — те, которые Нежинская взяла у князя Разумовского для уплаты карточного долга своего любовника Штольмана… Что касается Разумовского, теперь он не был уверен, что Нежинская когда-то в действительности была его любовницей. Возможно, они только изображали, что между ними была связь, для того, чтоб обделывать свои темные делишки. А если что-то и было, то, скорее всего, лишь несколько раз, так сказать, для скрепления делового союза. То, что князь серьезно увлекся фрейлиной, было очень сомнительным. С титулом и деньгами у него была возможность иметь в любовницах первых красавиц, дам с безупречной репутацией и куда более покладистым нравом. Нежинская, возможно, и хотела бы быть пассией Его Сиятельства и разыгрывала страсть перед ним, только князь, в отличии от него самого, был достаточно искушен в интригах, чтоб поверить в искренность интереса фрейлины к нему только как к мужчине. Когда Нежинская приехала в Затонск помимо прочего и с целью вернуть его, никакой веры ей уже не было. Ему пришлось изображать увлеченность ей и заверять, что они снова вместе. Вот только они никогда не были вместе. Они были любовниками, но никогда не были парой. В Петербурге они вдвоем проводили время в спальне, вдвоем иногда появлялись в обществе, вот, пожалуй, и все, про отношения такого рода нельзя сказать «вместе». Вместе определяется словом «мы», а «нас» в его связи с Нежинской никогда не было, были он и она, каждый сам по себе… «Вместе» до Анны он был разве что с Ноэль… Анне в ту памятную ночь в гостинице он сказал: «Нам нужно быть вместе», подразумевая этим не только необходимость принадлежать друг другу в тот момент как любовникам, но и быть вместе навсегда как мужу и жене… Но какой долгий путь им пришлось пройти до этого «нам нужно быть вместе» и из-за его службы, и из-за его опыта, полученного с Нежинской. Как-то, памятуя о том прискорбном опыте, он заподозрил, что и барышня Миронова обвела его вокруг пальца, рассказывая ему басни о том, что может видеть духов и говорить с ними… Чертов интриган Петр Иванович! Почему он тогда поверил ему, а не Анне, которая говорила, что не умела играть в шахматы и передвигала фигуры по подсказке духа Ферзя? Он тогда обидел Анну, сильно обидел… А ведь она по сути спасла его… как и потом… А сколько раз она помогала ему… Но полно об этом… Он пообещал Карелину, что по возвращении домой Анна попробует вызвать дух Ульяны. Он снова дал обещание за другого человека. Как ранее пообещал Юрию Дубровину, что князь Ливен переговорит с его попечителем. Он знал, что Анна не откажет и Павел тоже. Попросить его еще об одном одолжении? Чтоб поспособствовал найти Каверина с помощью своих знакомств, имевшихся у него, как Штольман не сомневался, в высшем эшелоне офицерского корпуса? Если б он знал наверняка, что Таня у Каверина, он, скорее всего, пошел бы на это. А если бы были доказательства или свидетельства этому, например, что Каверина видели с девочкой незадолго до ее исчезновения, то Белоцерковский мог бы сделать официальный запрос. Но то, что девочка у ротмистра в отставке, было лишь предположением, как ранее то, что Таню мог забрать Стаднитский. Что позже не подтвердилось. Что если и версия с Кавериным, как говорится, пальцем в небо? Штольману не хотелось, чтоб подполковник Ливен понапрасну тревожил генералов или штаб-офицеров, например, из Военного министерства и после был им обязан… Военное министерство… Начальник сыскного отделения был почти уверен, что полковник Дубельт был из Военного министерства или был связан с ним. Что если поговорить с ним? Ведь он ездит с инспекциями повсюду. Возможно, полковник бывал в том полку, где служил Каверин, или знает кого-то из офицеров, служивших там ранее. Шанс был мизерный, но его нельзя было упускать. Про Таню придется рассказать как есть, что она непризнанная Кавериным дочь от его связи с женой Карелина. Дубельт не выказал презрения или пренебрежения внебрачному сыну князя Ливена. Было ли это потому, что у него были довольно либеральные взгляды относительно побочных детей в целом, или потому, что Штольман был племянником его знакомого, это предстояло осторожно выяснить. Если по этой или какой-то иной причине полковник откажется помочь, скорее всего, придется задействовать Павла. Но пока надежда есть. Он пригласит Дубельта в ресторан Дворянского собрания. А там уж… как пойдет… Штольман свернул письмо Белоцерковского, положил его обратно в конверт, а сам конверт в одну из папок в нижнем ящике стола. В этой же папке среди бумаг были гнусные записки, присланные ему по почте. Мерзость к мерзости… За целый день он даже не вспомнил об этих посланиях. Завтра, когда появится Коробейников, он попросит его разузнать, кто был в тех городах, откуда были письма, или приезжал из них. А сегодня ему не до этих записок.