Как хорошо уметь читать

Штольман спросил у портье, у себя ли в номере полковник Дубельт. Если бы его не было, он бы оставил ему записку. Но полковник уже вернулся. Яков Платонович постучал тростью в дверь номера: — Господин полковник, это Штольман. Дубельт открыл дверь почти сразу же. Его взгляд на долю секунды задержался на руке, державшей трость со знакомым ему вензелем, и на перстне, так напомнившем ему перстень Его Сиятельства князя Ливена. — А, это Вы, Ливен, проходите. Я смотрю, Вы такой же франт как Павел Александрович, — улыбнулся он. — Я как раз хотел отправить к Вам мальчишку с запиской. Закончил сегодня пораньше, решил, если Вы не заняты, пригласить Вас в ресторан. К чему откладывать, ведь завтра может и не сложиться. Или у меня будет больше дел, чем я наметил, или у Вас, не дай Бог, какое-нибудь серьезное преступление. — Нет, это я Вас приглашаю. Как, можно сказать, местный житель. Кроме того, у меня к Вам дело, точнее просьба о помощи. — Ну без дела бы Вы вряд ли ко мне пришли. И за эту просьбу Вы намерены угостить меня ужином вашем хваленом ресторане? Ливен, не слишком ли это ничтожная компенсация за то, о чем Вы хотите меня попросить? А то я соглашусь и вдруг прогадаю? — усмехнулся Дубельт, поглаживая ус. Яков Платонович второй раз смолчал, когда Дубельт назвал его Ливеном. Ему хотелось поправить полковника, но он не стал этого делать. Он не в том положении, чтобы пререкаться. — Ну об этом Вы сможете судить только если позволите изложить ее. Но мне хотелось бы сделать это тет-а-тет, поскольку дело очень деликатное. — Это касается Вас? — Нет, не меня. Сначала, если разрешите, я расскажу суть без имен. А если Вы согласитесь помочь мне, то, конечно, назову Вам их. — Договорились. Присаживайтесь, — Дубельт показал на кресло. — По рюмке коньяка? — Полковник, Вы же не пьете. — Я сказал, что не любитель, особенно по утрам. Но рюмку-другую в приятной компании пропустить могу, — он налил Штольману и себе. — Благодарю. — И так, что у Вас? — У одного здешнего помещика в Петербурге пропала дочь десяти лет, я пытаюсь помочь ему найти ее, но мне самому требуется содействие. — Если это произошло в Петербурге, то это дело вне Вашей компетенции. Ливен, Вы делаете это неофициально, так сказать, по доброте душевной? Яков Платонович снова сделал вид, что не услышал неподобающего обращения. — Да, по доброте душевной, если Вам так угодно. — Что ж, помочь человеку найти ребенка — благородный порыв. Значит, из-за этого Вы наступили на горло своей гордости, когда я назвал Вас по фамилии, которую Вы могли бы носить, но не носите из-за обстоятельств Вашего рождения? Штольман промолчал. — Яков Платонович, не сердитесь на меня. В первый раз я сделал это неумышленно, просто увидев перед собой Ливена, именно Ливена — племянника Павла Александровича. А потом, каюсь, назвал Вас так намеренно. Дело не пустяковое, иначе бы Вы ко мне обращаться не стали. Но вот что для Вас важнее, собственная уязвленная гордость или дело, которое Вас ко мне привело, это мне хотелось знать до того, как Вы меня с ним ознакомите. Рад, что не ошибся в Вас, Вы несомненно человек, заслуживающий уважения. Продолжайте, пожалуйста. Штольману было неловко, неуютно, когда Дубельт называл его по имени его настоящего отца-князя. Но обижаться? — Господин полковник, никаких обид. И я благодарен Вам, что Вы согласились меня выслушать. Девочка очень красивая, выглядит старше, лет на тринадцать. Дочь на самом деле не этого помещика, а его жены, у которой когда-то были отношения с одним офицером, — Штольман сделал паузу и вопросительно посмотрел на Дубельта. — Вы хотите знать, имеет ли для меня значение, что ребенок появился вследствие прелюбодеяния его матери? Нет не имеет. Я не ханжа. И для меня отнюдь не откровение, что у военных бывают незаконные дети, в том числе и от связей с замужними дамами. Да и среди самих офицеров, конечно, есть бастарды, те, о ком проявили заботу их высокопоставленные или титулованные отцы — как Его Сиятельство о Вас. Когда я начинал служить, в моем полку были внебрачный сын генерала и внебрачный сын графа, оба носили фамилии мужей своих матерей, но именно их настоящие отцы приложили руку к тому, чтоб они могли стать офицерами и делать военную карьеру. Что касатеся той девочки, я рад, что ее не постигла участь незаконнорожденной, и у нее есть официальный отец — муж ее матери, так же, уж извините за сравнение еще раз, как был у Вас. И что этому мужчине не безразлична ее судьба. «В отличии от мужа моей матушки, которому не было до меня дела». — Думаю, он насмелился обратиться к Вам, когда узнал, что Вы — незаконный сын князя. Посчитал, что Вы не отнесетесь к его приемной дочери с предубеждением из-за фривольного поведения ее матери. — Да, все так и было, — подтвердил Штольман. — А что касается той дамы, в последние несколько лет она жила в Петербурге на содержании другого любовника. Около полутора месяцев назад она погибла — несчастный случай, ее муж приехал забрать девочку, но она исчезла. Есть мнение, что она могла уехать к родному отцу, которому она не нужна. Его адрес нам неизвестен. — Но если дочь ему не нужна, то он, скорее всего, постарается от нее отделаться, сообщит тому же мужу своей бывшей любовницы, если тот формально считается ее отцом. — Там не все так просто. Он может и не признаться, что она у него. — Ну так пусть едут в полк, где служит тот офицер. Или они и места его службы не знают? — Как оказалось, он вышел в отставку четыре года назад, но скрыл этот факт от них. — Скрыл этот факт? Из-за причины, по которой он вышел в отставку? — По-видимому. Это бы и хотелось выяснить. Наряду с тем, где он сейчас проживает. — Пенсию получает? — Нет, не дослужился до нее. — Последнее место службы известно? — Известно то, где он служил семь лет назад — в Ржеве, в чине ротмистра в драгунском полку, каком именно, без понятия. — Офицер, которого Вы разыскиваете, ротмистр Каверин? — задал вопрос Дубельт таким тоном, что он больше походил на утверждение. Начальник сыскного отделения посмотрел на полковника словно тот был… гадалкой: — Да, он самый. Откуда Вы знаете? — Помните, я рассказывал Вам про полковника, который проворовался, проиграв крупную сумму в карты? Штольман кивнул. — Так вот это было как раз четыре года назад в одном драгунском полку в Ржеве. Дело было в ведении военно-окружного суда. Обвинительный приговор был вынесен тому полковнику, его заместителю и адъютанту полковника. Ротмистр Каверин, приятель полковника был подозреваемым, но осужден не был. Однако сослуживцы были уверены, что он тоже был замешан — помогал полковнику находить покупателей на казенное имущество. Кто-то из офицеров не раз видел его с двумя купцами, которые, как выяснилось, приобрели кое-что из инвентаря, но они отрицали, что имели дело с ротмистром. Сослуживцы решили не оставлять подобное безнаказанным. Состоялся суд чести, Каверину предложили уйти в отставку. В отставку он вышел без повышения чина, не так, как это бывает с офицерами, зарекомендовавшими себя с лучшей стороны. — Теперь понятно, почему он не распространялся о своей отставке. О таком позоре вряд ли бы кто решился рассказать. — А теперь Вы мне поведайте, почему, как Вы выразились, там не так все просто. Кроме, конечно, того, что ему не нужна дочь. Чему, собственно говоря, я нисколько не удивлен. Каверин — самовлюбленный тип, нарцисс и эгоист до мозга костей. Такие чадолюбивыми не бывают. — Когда его перевели в тот полк семь лет назад, его любовница увязалась за ним. Прожили полгода, пока новый любовник, знакомый ротмистра, не увез ее с дочерью в Петербург. Четыре года назад Каверин появился у них в столице, по старой памяти, без каких-либо обязательств, но мать сказала дочери, что он ее отец. — Женщина красивая, но, полагаю, небольшого ума, раз такое учудила. Такой отец ребенку ни к чему. Я слышал, что ранее ротмистр жил с дамой и дочерью, но никогда не признавал ее своей, хотя всем было ясно, что девочка его. Подобное его отношение среди офицеров уважения не снискало. Но надо отдать должное, он хотя бы то время содержал любовницу и дочь. — Даму и ее дочь Таню содержал не ротмистр Каверин, а ее законный муж, затонский помещик Карелин. — Что?? Офицер позволил, чтоб муж любовницы платил, когда, простите, он делил с ней ложе? — Думаю, это было причиной, по которой Каверин согласился, чтоб они поехали с ним — что ему не нужно было на них тратиться. И, похоже, был рад сбыть ее с рук новому любовнику, столичному господину со средствами, намного превосходящими те, что были у мужа. — Какой достойный мужчина! — с сарказмом сказал Дубельт. — О, Вы будете о нем еще более лестного мнения, когда узнаете, что он, похоже, обменивал свое мужское достоинство на щедроты дам. Полковник внимательно посмотрел на Штольмана: — Я Вас правильно понял, Яков Платонович, что он дарил дамам страстные ночи за вознаграждение? — Если Вы имеете в виду, что таким способом он пополнял свой доход, то об этом мне неизвестно. Карелин сказал, что из одного случайно услышанного разговора он сделал вывод, что когда-то Каверин жил за счет женщины, был альфонсом. — Да, он любит красиво жить и, если верить Вашему знакомому, выходит, не всегда на свои средства. Когда он оказался подозреваемым, дама, с которой у него была связь, рассталась с ним, точнее, выставила его из своего дома. Его приютил сослуживец, который тогда не верил в его вину. После суда чести он попросил ротмистра съехать, и тот жил в гостинице, пока не покинул полк. — И поехал к бывшей любовнице и дочери в Петербург. — К бывшей любовнице, у которой, как Вы сказали, на тот момент был богатый любовник, — внес уточнение Дубельт. — Полагаю, человек щедрый и не требующий у нее отчета за повседневные расходы? — Полковник, Вы подумали о том же, что и я? Что он заявился к ней просить денег? — Да, об этом. Я Вам не сказал еще одного, было подозрение, что ротмистр заплатил тем двум купцам, точнее их семьям, чтоб они отрицали его причастность к делу. Если это так, то он был совсем на мели. К бывшим сослуживцам по полку он обратиться не мог, вряд ли бы кто-то дал ему тогда даже в долг. Оставались знакомые, которые не знали о его отставке, и бывшие любовницы. — И больше всего шансов было разжалобить ту, у которой от него ребенок. Мол, не дашь же ты пропасть отцу своей дочери. — Да, рассказал ей какую-нибудь душераздирающую историю, и она дала денег. А дочери по глупости сказала, что это ее отец. — Папенька, который служит в гарнизоне очень далеко, чуть ли не на Камчатке, приезжал их навестить. — Ах, папенька служит на Камчатке? А, может, в дисциплинарном батальоне, где ему, собственно говоря, и место? — нахмурился полковник. — В любом случае он приезжал из своего выдуманного медвежьего угла еще раза два-три в течение последних четырех лет, в последний раз около года назад. — Снова за деньгами? Позвольте не поверить, что у него проснулась совесть. — Неизвестно с какой целью. Да и про деньги это мы с Вами предположили. А вдруг это не так, и мы пытаемся… оговорить человека? — Штольман подумал о том, что нужно быть осторожнее с выводами, тем более не имеющими веских оснований и доказательств — не так, как они оплошали с Белоцерковским в случае со Стаднитским. — Судя по тому, в каком положении ротмистр оказался, выйдя в отставку, это предположение имеет основание быть. А Вы, значит, рассматриваете версию, что девочка могла поехать к родному папеньке? Начальник сыскного отделения еще раз отметил, что полковник использует в своей речи такие понятия как версия, следствие, подозреваемый, приговор… Нужно будет потом задать ему вопрос. — Сейчас да. До этого была другая версия, что к исчезновению девочки мог быть причастен дальний родственник Полянского — любовника матери, но она не подтвердилась. У него алиби. — Этот человек попадал ранее в поле зрения полиции, поэтому в первую очередь Вы заподозрили его? — Да, попадал и не раз. И уходил от наказания. Но на этот раз он, слава Богу, не при чем. Пусть уж лучше девочка окажется у отца-стяжателя… — Слава Богу, потому что ротмистру нужны деньги, а не она сама? Не ее юность и красота? Штольман удивленно посмотрел на Дубельта: — Ну это-то откуда… — Так это само собой напрашивается. Вы сказали, девочка очень красивая. Если в Каверина пошла, то писаная красавица. Чего у него не отнять, так это внешности. К ней бы еще порядочности… А почему сразу не рассматривали, что она могла поехать к отцу? Штольман ухмыльнулся про себя, полковник, можно сказать, взял инициативу в разговоре в свои руки. — Только сегодня выяснилось, что из квартиры, где жили мать и дочь, исчезла шкатулка, в которой были письма, в том числе от Каверина, с его адресом, естественно, так как дама состояла с ним в переписке, и деньги. Больше ничего не пропало, ни драгоценности, ни ценные вещи. Скорее всего, девочка забрала шкатулку и деньги и отправилась к отцу. Кроме того, Карелин ранее говорил, что если бы Таня появилась у Каверина, он бы сообщил своему знакомому, то есть любовнику ее матери. А сегодня открылись новые обстоятельства. Не думаю, чтобы Каверин ему об этом сообщил, он бы молчал, чтоб не обнаружилась правда про его отставку. Кроме того, Полянский отказал ему от дома. — Отказал от дома? По какой причине? — В его последний приезд у них вышла ссора, Полянский был недоволен тем, что Каверин не несет никаких обязательств по отношению к дочери, только травит ей душу своими внезапными появлениями из якобы отдаленного гарнизона. И что она скоро поймет суть отношений его самого и своей матери и, возможно, подумает, что мать изменяет с ним ее отцу. — А почему девочка не осталась с кавалером матери до приезда ее мужа? Он ведь, похоже, к ней хорошо относился. Явно лучше, чем родной папенька. — Он надумал жениться. Мать Тани погибла в день его помолвки, в расстроенных чувствах попала под лошадь. — Страшная смерть, — вздохнул Дубельт. — И девочка посчитала его виновным в смерти матери? — Про это ничего не известно, — сказал Штольман, подумав, почему ему самому не пришла мысль, которая лежала на поверхноверхности. Таня ведь действительно могла сбежать из дома, виня Полянского в гибели матери и не желая больше находиться там, где бы появлялся он. А не зная, что Карелин формально приходится ей отцом, кинуться к тому, про которого рассказала ей мать, хоть и видела его до этого пару-тройку раз. Но даже такой призрачный отец лучше негодяя, толкнувшего матушку в могилу. Тут он оборвал сам себя: «Господин следователь, похоже, Вас занесло не туда». Исходя из того, что, по словам Полянского, Таня не знала, какие на самом деле отношения связывали его и ее мать, она и не предполагала, что мать расстраивалась из-за предстоящей женитьбы Ильи Анатольевича. Ведь для дочери она была замужем за ротмистром Кавериным, а Полянский был лишь его родственником, на попечении которого они жили. Или Ульяна объяснила дочери причину своего горя? Если последнее, то иначе как дурой ее не назовешь. — Над чем задумались, господин начальник сыскного отделения? — Над Вашим вопросом. Могла ли девочка винить любовника матери в ее смерти. И из-за этого сбежать к Каверину. — Взрослые люди часто склонны обвинять других в грехах, поддаваясь эмоциям. А что уж говорить о ребенке. — Анатолий Иванович, для этого она должна была знать, что ее мать и тот мужчина состояли в любовной связи, и что своей помолвкой он разбил сердце матери. А они свои отношения по сути скрывали, точнее не проявляли своих симпатий прилюдно. Мать говорила дочери, что Полянский, на попечении которого они живут, дальний родственник отца, то есть Каверина. И про своего мужа Карелина говорила, что он их дальний родственник из провинции. Девочка не знала, что он считается ее отцом. Дубельт от удивления приоткрыл рот: — Яков Платонович, Вы это серьезно? Подобными вещами не шутят. — Совершенно согласен, что не шутят. Все так, как я сказал. — Законный муж, значит, дальний родственник. Любовник, который ее с дочерью содержал семь лет, тоже дальний родственник. А волокита, с которым она ненужного ему ребенка прижила, вроде как муж… Заблудилась баба в трех мужиках, — подвел итог Дубельт. Штольман ухмыльнулся про себя, как точно и хлестко выразился полковник: — Лучше и не скажешь. — Ну почему же? Можно и лучше, только слова будут… не теми, что должны звучать в приличном обществе. А Ваше общество, Яков Платонович, я безусловно считаю приличным. Как и Павла Александровича. Но при нем, честно говоря, я бы стесняться не стал. Сказал так, как на языке вертелось. — Это как же? — полюбопытствовал Яков Платонович. Полковник, хмыкнув, произнес фразу, от которой можно было прийти в смущение. Но Штольман не смог сдержать смеха: — Господин полковник, да у Вас талант придавать содержанию высказывания соответствующую форму. — Ну если у меня талант, то у подполковника Ливена талантище, да что там, дар. И хотя подобные выражения он позволяет себе крайне редко, каждое стоит того, чтобы быть внесенным в список изречений Его Сиятельства. Для дальнейшего употребления, — усмехнулся Дубельт. — Его высказывания такие же… сочные? — По большей части нет, такие, что все же возможно употребить в высшем свете, где он вращается. Раз уж зашла речь о Павле Александровиче, Вы ведь подумывали, не обратиться ли за помощью к нему? — Подумывал. Но сейчас мне не хотелось бы его озадачивать своими вопросами без крайней на то необходимости. Пусть я буду эгоистом, но мне хочется, чтоб он и Анна Викторовна просто отдохнули в компании друг друга, а не занимались этим делом. Но если бы Вы мне отказали, я бы обратился к нему. — Яков Платонович, Вам не придется этого делать. Пусть Павел Александрович наслаждается приятным обществом. А что до помощи, ну с Ливеном ясно, он бы попытался получить информацию через свои связи. А Ваша жена каким образом могла бы помочь? Штольман сомневался, говорить ли Дубельту о даре Анны. Еще подумает, что она не в себе. — У нее есть некие способности, которые, возможно, могли бы помочь прояснить ситуацию. — Это Вы о том, что она видит духов и разговаривает с ними? «Уже дошли слухи». — Да. Карелин умолял меня просить Анну Викторовну вызвать дух матери девочки. Вдруг удастся хоть что-то узнать. Но я сказал ему, что способности у Анны Викторовны сейчас не те, что были ранее. И что до ее возвращения в Затонск я в любом случае просить ее ни о чем не стану. Понимаете, полковник, подобные экзерсисы не проходят бесследно, Анне Викторовне может стать дурно, и я не хотел бы, чтоб такое произошло, когда меня нет рядом с ней. — Понимаю Ваше беспокойство и разделяю Вашу позицию. — Но самих подобных способов получения информации Вы не разделяете? — Почему же, любые способы приемлемы, даже самые, скажем так, необычные, если они дают результат. Никаких предубеждений насчет медиумов я не имею. Хотя, конечно, отношусь к этому довольно скептически. Моя дочь с невесткой были как-то на сеансе медиума. — Да Вы что? — Да. За Юлей тогда пытались ухаживать два кавалера — тот, что позже стал ее мужем, и еще один, помоложе. Юле нравились оба, и она не могла решить, кому отдать предпочтение. Нам с ее теткой Марией больше был по душе Василий, было видно, что он не только увлечен ее красотой, но и имел более глубокие чувства, хоть открыто на тот момент и не выражал их, а также серьезные намерения. Второй умел произвести приятное впечатление, но был более легковесен. Для флирта такой поклонник был бы хорош, а вот для возможного брака нет, по крайней мере не в его двадцать семь. Но этому она благоволила именно потому, что он был ей ближе по возрасту, а другому, так как был к ней очень внимателен. Как-то сказала нам с ее теткой, что ей бы очень хотелось знать мнение маменьки о том, кого ей выбрать. Мы с Марией, конечно, могли сказать ей, какого бы кавалера мать предпочла для нее, но не стали этого делать. А потом она услышала от кого-то про приехавшего из Парижа медиума, который разговаривал с духами умерших, и загорелась желанием спросить через него совета у маменьки. — И Вы позволили? — Позволил. Подумал, что большого вреда от этого не будет, что тот медиум отделается общими фразами. А он говорил по существу, будто действительно был лишь проводником духа Елены. Посоветовал Юле ее нынешнего мужа, так как его чувства к ней на всю жизнь, и она будет с ним счастлива. До сих пор не знаю, был ли месье Пьер на самом деле медиумом или шарлатаном, с которым Мария заранее договорилась о том, что говорить ее племяннице. — Месье Пьер? - переспросил Штольман, предполагая, кто мог представляться этим именем - Петр Миронов. — Да, так его называли дамы. — Вы его видели? Присутствовали на его сеансе? — Нет, не присутствовал. Но видел, когда забирал Юлю с Марией. Этот месье Пьер не француз, разговаривает на русском не хуже нас с Вами. Да и фамилия у него простая, дай Бог памяти… а, Миронов. Не знаю, каких уж он кровей, но внешне мог бы сойти за француза или итальянца. — Затонских он кровей. Это дядя Анны Викторовны, брат ее отца. — О как! Так он медиум или нет? Уж Вам-то, Яков Платонович, это наверняка известно. «А вот наверняка это не известно.» — Думаю, что дар у него все же имеется, — сказал Яков Платонович. Скажи он, что сомневается в этом, и Дубельт мог бы решить, что и Анна шарлатанка, что у Мироновых это семейное. — Значит, своим счастливым замужеством Юля в какой-то мере обязана Вашему родственнику? По возможности хотелось бы поблагодарить его за участие. — Петра Ивановича нет в Затонске. Он снова в Европе. Когда точно вернется, сказать не могу, но если до того, как мы с Анной Викторовной переедем в Петербург, или мы встретим его в столице, то могу передать ему от Вас поклон. Но все же я считаю, что больше всего счастливым замужеством Ваша дочь обязана своему мужу, который, как Вы сказали, любит ее. — Да, Вы правы, ему… И тем не менее передайте поклон месье Пьеру, если Вас не затруднит… Но мы отошли от темы нашей встречи. Хотелось бы надеяться, что Вашей супруге удастся поговорить с духом матери девочки и прояснить хоть что-то. — Мне тоже. Но все же я бы больше полагался на… материальные свидетельства. Не потому, что не верю в способности Анны Викторовны как таковые, скажу Вам честно, она не однажды помогала мне в расследованиях, а так как после одного… потрясения ее дар… нестабилен… Поэтому я и прилагаю со своей стороны усилия, как могу… Вот к Вам пришел просить содействия… — Яков Платонович, я совершенно не против попытаться помочь в силу своих возможностей. Но прежде чем, как говорится, вступить в игру, я хотел бы уточнить детали. — Извольте. — Вы говорите, что адреса Каверина не знали ни любовник дамы, ни ее муж. Ну мужу, положим, его было знать незачем, в отличии от любовника, который сам был знакомым Каверина. Но он не был осведомлен ни об его отставке, ни о месте жительства. Сама дама знала адрес, но любовнику не сказала. — Не сказала, притом даже не имея понятия про их ссору. — Последнее мне не нравится. — Почему? — Значит, это не она сама решила не рассказывать своему кавалеру новости о Каверине, чтоб, например, он не стал далее выяснять отношения… в письменной форме, а Каверин сам попросил ее об этом. Это для него крайне важно, он очень не хотел, чтоб вскрылась правда. Мадам-то, даже зная адрес, вряд ли бы стала выяснять, где служит ее бывший сердечный друг. А вот его знакомый мог бы задаться этой целью. — В свой последний приезд Каверин сказал ему, что когда получит новое назначение, не сообщит о нем. — Вероятно, хотел переехать, сменить адрес, а, быть может, и уже сменил к тому времени… Давайте рассуждать, кто все же мог знать о месте проживания Каверина. Да и вообще о его существовании. Подруги мадам Карелиной? Возможно, но маловероятно, чтоб она делилась с ними пикантными подробностями своей жизни, такими как те, что у нее ребенок от адюльтера с офицером. Скорее всего, про Каверина в Петербурге не знал никто кроме ее любовника. Хотя прислуга могла. — Прислуга? — Ну если любовник у дамы был богатый, не сама же она мыла полы, прислуга была. По крайней мере приходил кто-то убирать. А где уборка, там и возможность увидеть многое, в том числе и то, что не полагается. Я имею в виду, например, пройтись из любопытства по ящикам. Ящик, где была шкатулка с письмами, запирался? — Не всегда. — Значит, не исключено, что прислуга могла их видеть. Еще почтальон — конечно, через него проходят тысячи писем, но вдруг запомнил, откуда даме были письма, не адрес, конечно, а город. Прислугу и почтальона опрашивали? Штольман попенял сам себе — как он мог упустить из виду прислугу и почтальона? Тем более, что он только что был на почтамте, а ранее вспоминал про дело Владека, где опрашивали прислугу. — Не знаю. Не уверен. Пошлю телеграмму Белоцерковскому. — Это дело ведет Белоцерковский? — Да, я направил Карелина к нему. Вы его знаете? — Шапочное знакомство. Говорят, профессионал в своей области. — Так и есть. — Но один ум хорошо, а два, нет, сейчас даже три, если считать не только Вас, но и меня, лучше. Если Белоцерковский не опрашивал этих свидетелей, не могли бы Вы попросить его сделать это побыстрее и сразу же прислать ответ? Вдруг удастся у них что-то узнать? Если ответ будет отрицательным, то я обращусь к одному офицеру, который все еще служит в том драгунском полку, чтоб он навел справки о Каверине. — Не он ли подал рапорт о том, что в том полку творилось? — Нет, не он. Подсуетился, так сказать, второй заместитель полковника — не из радения за сам полк, а из интереса по возможности занять потом освободившуюся полковничью должность. — Занял? — Нет, он тогда получил новое назначение — на Урал. Судя по всему, он подозревал о правонарушениях раньше, но тянул до того, пока полковник не пошел, как говорится, в разнос, и можно было не сомневаться, что он лишится должности, тогда и подал рапорт. Кроме продажи подведомственного имущества полковник еще наживался на некачественных поставках, за которые платилась полная цена. Например, закупленный фураж был совершенно негодный, и некоторые лошади заболели. Если Вы спросите, был ли ротмистр Каверин причастен к последнему, то нет… А расспрашивать сейчас про Каверина нужно как можно более… тихо, незаметно, не привлекая к этому внимания. Ведь если кто-то из бывших сослуживцев Каверина после его скандальной отставки посчитал возможным поддерживать с ним отношения, то он сразу же может сообщить ему, что им интересуются. И тогда… — И тогда даже если девочка у него, он может от нее избавиться, отослать к кому-нибудь… или просто прогнать, выставить на улицу, только чтоб полиция его с ней не связала? — Штольман спросил о том, о чем думал сам. — Да, я очень этого опасаюсь. Судя по тому, что я знал сам, и Вы мне рассказали сегодня, от такого мерзавца можно ожидать чего угодно… Но пока, честно говоря, я не надеюсь, что мы так скоро выясним его настоящее место пребывания. Скорее всего, удастся узнать про то, куда он уехал, выйдя в отставку. Но если и так, то уже хоть что-то… первый адрес, затем следующий и так далее… Сколько веревочке не виться, а конец будет… Не думаю, чтоб он переезжал слишком часто, должен же он где-то служить, чтоб зарабатывать себе на жизнь. А тому, кто бегает с одного места службы на другое, не очень рады. Да и найти должность после того, как вышел в отставку в чине ротмистра, не так просто. Мне кажется, он обосновался в каком-нибудь городе, где больше возможностей найти подходящую должность и, как говорится, держится за нее. — Да, скорее всего, губернском или крупном уездном, — согласился Яков Платонович. — И не так далеко от Петербурга, поскольку все же туда ездит. — Но ездит, насколько нам известно, нечасто, поэтому от столицы город все же может быть на каком-то расстоянии, но не слишком далеко, чтоб не разориться на билетах на поезд, и уж точно не на Камчатке. — И не в Сибири. — Полагаю… А полицмейстер после моего ухода и того, как, возможно, уговорил бутылку коньяка, к переезду в Сибирь не готовится? — съехидничал Дубельт. — К переезду в Сибирь? — посмотрел на полковника в непонимании Штольман. — Ну так мало ли он что там себе напридумывал под коньяк-то… Не исключено, что и про возможный переезд в далекие края. — Я видел его после Вашего ухода, он был совершенно трезвый. — Что, даже для успокоения нервов рюмки не опрокинул? Колотило-то его при мне так, что аж стул под ним подпрыгивал. — Полковник, я надеюсь, у Вас нет к нему никаких претензий? — осторожно спросил Штольман. — Да Бог с Вами, Яков Платонович, нужен мне ваш Трегубов. У него есть свое начальство, чтоб ему шею намылить, и без моей помощи, если оно о каких-то огрехах узнает. Какое мне дело до того, что он отдал Вам Ваши семейные ценности до окончания следствия? — Поняли? — нахмурился Штольман. — По моей оговорке? — Конечно, понял. Не только по Вашей, как Вы сказали, оговорке. По тому, как полицмейстер вел себя — нервно, беспокойно. Верно, думал, что я буду специально выискивать нарушения в ведении следствия. Начну с улик, которые были неправомерно отданы, и накопаю — мало ли еще что… Но у меня такой цели визита не было. К нему я зашел лишь потому, что мне было нужно посмотреть дела, ну и потому, что он — Ваш начальник. Мне не показалось хорошей идеей идти прямо к Вам, минуя его. Это могло бы выглядеть… неправильно. А так — пришел сначала к нему, а он уже сам направил меня к Вам. Для разговора о тех делах, в которых Вы… имели несчастье быть замешанным. — В которых я оказался пострадавшей стороной, — поправил Дубельта Яков Платонович. — Да, в которых Вы были потерпевшим. Но для меня это было только предлогом для того, чтоб встретиться с Вами, племянником Павла Александровича. Но Вы, думаю, это и сами поняли. Иначе разговор у нас был бы в совершенно другом тоне. — В совершенно другом тоне? — Не таким… свободным и… доверительным. Я же рассказал Вам про случаи, с которыми сталкивался по службе, а эту тему я обсуждаю далеко не со всеми собеседниками, тем более не имеющими касательства к тому ведомству, в котором я имею честь служить. — Полковник, Вы имеете отношение к военно-окружному суду или военно-прокурорскому надзору? — задал прямой вопрос Штольман. — Весьма… опосредованное. Я не служу ни там, ни там, иначе бы носил соответствующий мундир. — А к Военному министерству? — Хорошо, Вам я скажу. К Военному министерству я имею самое непосредственное отношение. — Вы служите в Главном штабе? — чуть поразмыслив, уточнил Штольман. Дубельт снова усмехнулся: — Господин следователь, до чего же Вы прозорливы. Да, это так. «Так вот почему все так быстро завертелось — заместителю начальника охраны Императора подполковнику Ливену и ходить далеко не пришлось, вышел из Зимнего дворца, перешел Дворцовую площадь и прямиком в Главный штаб к какому-нибудь своему знакомому генералу — просто повидаться и поболтать о пустяках, а тот о пустяке, рассказанном Ливеном, доложил на первом же совещании…» — И в какой должности, если не секрет? — Вот это как раз, можно сказать, секрет. Я член неофициальной комиссии, которая помимо прочего занимается проверкой фактов, изложенных в рапортах, относительно… состояния дел в воинских подразделениях. — Почему неофициальной? К чему такие тайны мадридского двора? — К тому, что проверки производятся не только по рапортам, поданным по всей форме, но и донесениям, скажем так, граждан, решивших остаться инкогнито. — То есть доносам и анонимках. — Да, если Вам угодно так это назвать. А, бывает, я проверяю достоверность сведений, полученных из, казалось бы, совсем уж ненадежных источников — например, устных жалоб и даже… слухов, в которых речь идет о… вопиющих вещах… — Полковник, Вы в самом деле занимаетесь подобным? — В самом. Вы даже не представляете, что порой может стоять за такими слухами… — Да все что угодно, вплоть до организации террористического акта и государственной измены, — сказал начальник сыскного отдела. — Слава Богу, у меня в практике подобного не было… В любом случае я редко приезжаю с инспекцией по поводу поданного рапорта как представитель Главного штаба. Гораздо чаще, особенно когда сведения получены неофициальным путем, у меня предписание иного рода. — Я не совсем понимаю Вас. — Бывает, я прибываю с предписанием из штаба округа о проведении проверки в гарнизоне или полку. К примеру, ревизии материальной части. И уже на месте обнаруживаю, что полковник не в состоянии предоставить интересующую меня документацию, так как совершенно не появляется на службе, поскольку находится в перманентном запое. Разумеется, по поводу такого инцидента я подаю рапорт. Но не всегда все так явно. Иногда получить доказательства не так просто, приходится, так сказать, собирать их по крупицам, рыть носом землю… — Значит, Вы все же занимаетесь следствием. — Нет, следствием я не занимаюсь, на это есть военные следователи, я не один из них. — Вы занимаетесь не следствием, а… негласным сыском? — предположил Штольман. — Можно назвать это и так. По большей части в этом направлении моя деятельность именно негласная. Официально я занимаюсь инспекциями. И не только в случаях, когда заранее известно, что имеют место нарушения. В ходе обычных проверок тоже обнаруживается много чего… примечательного… Как в случае с полковником Рихтером. — А когда Вы находите подтверждение фактам или сами обнаруживаете нарушения, на основании Вашего рапорта начальство само принимает решение о дисциплинарном взыскании или, если речь идет об уголовно-наказуемом преступлении, привлекает соответствующую инстанцию? — По всякому бывает… Я не имею права обсуждать вопросы… такого плана... — Да, я Вас понимаю. Скажите, а свою должность Вы получили благодаря тому, что на Турецкой войне были в разведке? Или это тоже… секрет? — Лишь отчасти по этой причине. Но опыт сбора и анализа информации, полученный тогда, несомненно полезен при моей настоящей службе… О моей службе можно говорить много и долго, но сейчас я бы предпочел сытный ужин… пустым разговорам, — умело закончил тему о своей служебной деятельности полковник. — Да, да, конечно. Извините, что я задержал Вас, точнее нас так надолго… — Я бы хотел переодеться. Думаю, для посещения ресторана Дворянского собрания костюм будет более уместен, не хочу привлекать там излишнего внимания своим мундиром. Я быстро. Вы не успеете заскучать, — Дубельт улыбнулся и удалился в спальню.