«Воспитание чувств» или «Не уходи»

Полтора месяца пролетело для Натали совсем незаметно. События, что принесло это время, были и радостными и грустными. Михаил был освобожден усилиями Александра, хотя не без стараний хлопотливого Замаренова, но с подругой девушке пришлось попрощаться — император не простил того, что по вине красивой полячки была подвергнута опасности жизнь цесаревича. Наташа все так же служила при дворе, стараясь как можно реже бывать дома, где ее одолевали тяжелые мысли. А для брата вся эта история, которая едва не имела трагичный финал, прошла без последствий и, кажется, еще больше сдружила его с несносным Корфом, потому что, как только все обошлось, он тут же отправился к другу в поместье. Наташа подозревала, конечно, что Михаилом двигал не столько интерес к деревне Корфа, сколько к воспитаннице старого барона, но свои наблюдения она держала при себе, не докучая брату. Сама же все это время пребывала в странном оцепенении души, не позволяя себе задумываться ни о чем, что могло бы потревожить глыбу, что лежала в центре всего ее сознания. Ей до слез не хватало сейчас брата или, по крайней мере, Андрея, с которым она не виделась с того самого бала, где Корф так отчаянно прославился. Но Михаил застрял в деревне, старый барон Корф умер, и князь всеми силами помогал другу справиться с горем. Андрей непонятно почему, избегал встреч с невестой и мотался между Двугорским, где оставались его мать и сестры и столицей, где нес службу в карауле лейб-гвардии. Писарева Наташа больше не видела, если не считать того дня, когда она, еще не зная о помиловании, обезумевшая от горя, прощалась с братом перед казнью. Ее уход стал совершенной неожиданностью и застал его врасплох. Раньше всегда он сбегал от дам, прежде чем они пускались в романтические бредни, а тут улизнула сама барышня, и насколько он понял, барышня неопытная. Черт! Если б он знал, что она неопытна… Но откуда ему было знать? Она совсем не походила на… дебютантку, была так уверена, так горда. Кто бы вообще догадался? Сложившаяся ситуация Писарева выводила из себя и свое раздражение он вымещал на пуговицах, которые методично отрывал от сюртука. «Умерь свой пыл, – оскалился он своему отражению в зеркале, — И отправляйся к жене, идиот. Эта красотка тебя презирает, как и прежде. И если раньше ты был просто пустым местом, то теперь ты, скорее всего, вызываешь отвращение». «Первый раз он увидел ее пять лет назад еще совсем юной барышней, только что окончившей пансион. В ту зиму ее стали впервые вывозить в свет, и она, как любая дебютантка, была опекаема всей своей родней. Родители и дядя, брат и московские тетушки наперебой хлопотали и требовали то спеть, то станцевать. Она пользовалась успехом, но авансов, разумеется, никому не давала. Слишком гордая, слишком красивая. Только с братом она немного таяла и становилась мягче даже в лучах великосветского общества, они мило перешептывались, смеясь чему-то только одним им понятному, понимали друг друга по глазам и имели свою систему знаков. Все это он видел и ломал голову, не зная, как быть им представленным. Наконец, в средине вечера явился Бенкендорф, и стало легче, из никому неизвестного, не слишком состоятельного и незнатного дворянина, он сразу же превратился в племянника всемогущего главы Третьего Тайного Отделения. Их познакомил князь Оболенский Сергей Степанович, отчаянный театрал и почитатель талантов. Молодой Писарев чуть ли не дрожал под своим мундиром, оказавшись так близко, не смеющий поднять глаза на нее и не ослепнуть, а она равнодушно скользнула по нему глазами, улыбнулась Бенкендорфу и, отняв свою руку у Сергея, ушла танцевать с Долгоруким. Он так и стоял, растерянно смотря ей вслед, и наблюдая, как она кружится в вальсе с этим тюхтей и маменькиным сынком Андреем Долгоруким. Потом он иногда видел ее, всегда далекую, всегда прекрасную. Иногда они встречались на улице, она гуляла то с теткой, то с подругой, иногда каталась с братом, или просто ходила по магазинам с матерью. Совсем редко они встречались на больших приемах. Княжна не замечала его, не замечала настолько, что даже не помнила его лица и, встречаясь с его ищущими глазами, равнодушно скользила взглядом, как по не слишком занимательному интерьеру комнаты. Она принадлежала другому, закрытому для него, миру. Богатая, титулованная красавица, окруженная такими же, как и сама, молодыми людьми; Татищевы, Долгорукие, Вяземские, Репнины — все они составляли цвет и гордость Русского Двора. Через год Натали была зачислена в свиту к императрице, подружилась с фавориткой наследника, и стала одной из самых завидных невест столицы. А у него не было ни состояния, ни громкого титула, чтобы сметь разговаривать с ней. После трех лет войны, по настоянию дяди, он вернулся в столицу, поступил на службу и женился.» Натали снова сидела в своей комнате, не имея сил бороться с бессонницей. Как ей жить, она не понимала и хуже того, совсем не знала, что у нее еще осталось кроме долга. Миша. У него теперь новая и довольно интересная жизнь. Теперь уже сестра не занимает в его жизни то важное место, что занимала с самого детства. Император снова приблизил его, назначив каким–то инспектором и поручив дела. У нее же остался только долг, ее служба. Надо во что бы то ни стало выбраться из тени и попробовать заново добиться расположения императрицы. Ее Величество добрая и великодушная женщина, и если стать ей истинным другом, она может во многом помочь юной княжне. Не стоит, конечно, забывать сплетни и зависть других фрейлин, но у княжны немало и друзей. Сам Александр благосклонен к ней, во многом, разумеется, благодаря Ольге, но Наташа и сама никогда не давала повода разочароваться в себе. Есть, конечно, и Нарышкина и она не одна, но Натали могла положиться на свою интуицию и не дразнить лишний раз коварных особ. Княжна понимала, что до положения статс-дамы еще очень далеко, но надо служить, и служить хорошо, и тогда, возможно, у нее не останется, как сейчас, времени бессмысленно сидеть перед камином. И последнее — Андрей, сложный вопрос, решить, который она должна была сама. Наверное, он любит ее, уже много лет, как их семьи договорились об их помолвке. Андрей был другом Миши и прекрасно относился к ней, но… «Нет! Я люблю его», – отчаянно цепляясь за ускользающую уверенность, думала Наташа. Да, она любила его. Он всегда вызывал в ней самые лучшие чувства. С ним было легко, как с Мишей. Он честный и добрый и она всегда знала — Андрей не предаст, не бросит, не заставит сожалеть. Он не пытался волочиться, не пытался флиртовать, между ними всегда была правда. Никакой лжи, никакой фальши. Никогда. Наташа ценила это. Когда она вспоминала о нем, перед глазами представлялось его красивое имение с домом и прудом. Наташа так свыклась с мыслью, что рано или поздно, все это станет ее, что она сама станет принадлежать этому дому, пруду и Андрею, что это понимание стало таким привычным. Обыденным. Жизнь казалась спланированной и удобной. А теперь пришел разлад. Нет, разумеется, она не порвет с Андреем, но объясниться с ним придется. Лучше позже, но все равно… надо с ним поговорить. Надо попытаться сказать правду, ведь, в конце концов, он ни в чем не виноват и не заслуживает такого предательства с ее стороны. Он не изменился. Изменилась лишь она и то, всего на один только день… тот неповторимый день. А теперь она точно такая же, как всегда, снова любит Андрея и предана императрице и послушна Божьей воле. Оставалось решить только самую незначительную задачу, самый маленький вопрос — что ей делать с собой? Потому что она уже никогда не сможет забыть… Теперь он стоял за всем. Он может разрушить ее репутацию, стать камнем преткновения с Андреем. Он. Один. И кто? Писарев! Какой-то мелкий офицеришка, служащий даже не в полиции, в тюрьме. Тюремщик! Человек, который не мог найти себе более достойного занятия, как стеречь преступников. Мелкий интриган и шантажист, к тому же еще и женатый на мещанке. Господи! Что ей делать? Вспомнив разговор с братом, Наташа от безысходности сжала кулачки. «Михаил сидел напротив, чистый и отдохнувший. После крепости он сутки приводил себя в порядок и не появлялся ей на глаза. Наутро следующего дня, они встретились в столовой, брат собирался ехать к Корфу и теперь ждал Натали, чтобы по пути отвезти ее во дворец. — Миша, – улыбнулась она, при виде Михаила, у которого было отличное настроение. — Да? — Ты себя хорошо чувствуешь? Как спал? – она беспокоилась за него. Репнин подал сестре руку, усаживая за стол, и устроился напротив. Они завтракали всегда в малой столовой, как завели еще родители и лишь изредка, для гостей, открывали главную столовую комнату с хрустальными люстрами и огромными часами. Она смотрела в родное лицо и все не решалась спросить. — Ты что? – улыбнулся Михаил, отпивая из чашки. — Скажи, когда тебя перевели в одиночную камеру, ты … — В какую одиночную камеру? – не понял он. — Ну как же… – снова начала Наташа, — Вас с Корфом арестовали, потом тебя перевели в жуткую, сырую камеру. Я беспокоилась… и мне обещали, что тебе предоставят другое, более удобное помещение. — Постой, с чего ты взяла, что меня, куда-то переводили? – князь поставил чашку на стол, и потянулся за вареньем, — Я все две недели просидел вместе с Корфом в отличной, просторной и, надо сказать, довольно сухой камере. Мы прекрасно с ним ладили, вид из окна радовал, мы хорошо высыпались и единственное, чего нам не хватало, так это блинов нашей Матрены. Как я тосковал по блинам! – поливая вишневым сиропом золотистый блин, вздохнул Михаил и зажмурил глаза. Наташа нахмурилась. Она же прекрасно помнит: «Я сегодня распорядился перевести вашего брата в прекрасную камеру. Там недавно умер один чахоточный больной, так вот я подумал, что князю там будет очень удобно». Значит, это все ложь? Обман? Значит, он все лгал? Лгал ей в лицо с одной только целью? — О, Господи, ну конечно, – пробормотала она. Никуда Мишу не переводили, это все ложь от первого до последнего слова, и все ради того, чтобы заманить ее в ловушку, воспользоваться ее отчаянием и… За это стоило бы пристрелить, но не она допустит, чтобы имя княжны Репниной, трезвонили по всей столице. Брат ничего не узнает, она не станет рисковать его жизнью из-за собственного легкомыслия. Наташа позаботиться сама о забытых в том доме перчатках. Теперь довериться кому-нибудь она не может, а поэтому, поедет сама. Дверь открыла пожилая женщина в переднике и, увидев красивую барышню, впустила в дом. — Как доложить? – спросила она. — Княжна Репнина, – немного удивленно ответила Наташа, меньше всего ожидая встретить здесь такой обычный прием. Служанка скрылась в комнатах, и у княжны появилось несколько минут, чтобы снять шляпку и оглядеться. В прошлый раз она была слишком напряжена, слишком поглощена собой и предстоящим событием, чтобы рассматривать комнату. Сейчас девушка заметила цветущую герань на подоконнике, посаженную заботливой рукой в глиняный горшок, и корзинку с клубками, заставленную под стол. «Вязание… надо же!» – пожала плечом Натали. В ее представлении эти разноцветные клубки меньше всего соответствовали дому, в котором проживал господин Писарев. — Проходите, барыня в гостиной. При слове «барыня» Наташа растерялась. Она совсем не ожидала встретить здесь кого-то еще, кроме известного человека. Сначала она думала ехать в крепость, но потом решила, что у него дома будет удобнее закончить всю эту историю. И сейчас, девушка совсем не ожидала, что тут окажется кто-то еще, кроме Писарева. Поэтому первым ее желанием было сбежать отсюда, но понимая, как нелепо будет выглядеть такое отступление, лихорадочно стала соображать, как объяснить незнакомой женщине причину своего визита. В гостиной у стола с самоваром совсем молоденькая девушка разливала чай, а в кресле сидел пожилой господин, высокий и худощавый. При виде вошедшей княжны мужчина встал: — Писарев Константин Сергеевич, – легонько поклонился он и обернулся к хозяйке. Натали совсем растерялась, не зная как объяснить свой приход двум этим людям. — Я… думала, что… – она лихорадочно искала слова, — Я, наверное, ошиблась. — Вы, верно, к Ларисе Андреевне? – подсказала девушка и улыбнулась мужчине, — Княжна, вы за кружевами? – спросила она так, будто утверждала истину. — Да вы проходите, проходите, – пожилой господин подвел Наташу к столу, — Тетушка наша нынче в Вологде, так мы решили ее хозяйство навестить. Ровным счетом ничего не понимая, Наташа согласно кивнула и улыбнулась, гадая, как быстро она может сбежать отсюда. — Я Вера Антоновна, племянница Ларисы Андреевны, – девушка налила чашку чая и поставив ее на блюдце, передала княжне, — Мы решили чай пить, садитесь с нами, на улице все равно дождь собирается. — Что ты, Верочка — гроза! – поправил старший Писарев и тоже подсел к столу, — Вы совсем растерялись, барышня, а между тем все просто. Мужчина производил приятное впечатление добродушного и гостеприимного отца, на заботы, которого оставлена дочь. — Это отчий дом моей невестки, но теперь здесь живет ее тетушка, Лариса Андреевна, к которой, вы, собственно, и имели свое дело. Так, ведь? Имели? – спрашивал он Наташу и улыбался. Не совсем понимая, что нужно отвечать, Наталья несмело улыбнулась. — Да вы совсем смутили ее, Константин Сергеевич, – обернулась к нему девушка и Натали увидела ее округлившуюся фигуру, предстоящего материнства, — Тетушка моя мастерица, ее кружево на весь Петербург славится. — Правда? – спросила княжна первое, что пришло в голову. — Так вы не знаете? – присаживаясь напротив, спросила госпожа Писарева Она была совсем молоденькой, на носу все еще веселились детские веснушки, а серые глаза смотрели на мир доверчиво и открыто. У нее были пепельные волосы, собранные в узелок и довольно крупные губы, которые привыкли нередко улыбаться. — Тетушка моя держит лавку, которой очень гордится. Она имеет золотые руки, поэтому у нее получаются просто восхитительные кружева. А знатные дамы приезжают к ней прямо сюда, сделать заказ. Вот вы, от кого узнали о тетушке? Боясь ошибиться, Натали несмело улыбнулась и взяла чашку, раздумывая, что ответить. Вдруг вспомнилась Елизавета Андреевна Бенкендорф, которая довольно часто украшала свои наряды кружевами изумительной красоты. — А, Елизавета Андреевна! – радостно воскликнула Вера, — Ей очень нравится вологодское кружево. Знаете, она даже сказала, что оно лучше всякого заграничного. А оно и, правда, лучше. Вошла служанка и принесла пирог с морошкой. — Я не люблю эту ягоду, но доктор считает, что мне она просто необходима сейчас, вот Катерина нас и потчует, – разрезая пирог, рассказывала молодая хозяйка. Вообще она была говорлива, и Наташа заметила, как ласково улыбается старший Писарев, глядя на свою невестку. — А вообще, она еще при батюшке моем к нам поступила. Батюшка здесь долю имел на лесопильне Скрябина, дом поставил, вот и взял Катерину, чтоб присматривала. Она мне мать заменила, – грустно закончила молодая женщина. — Очень вкусно, Верочка, тебе стоит попробовать, – улыбнулся Константин Сергеевич, надкусывая кусок пирога, — Сейчас Сергей вернется, как раз кстати будет. Услышав о Писареве, Натали заволновалась. Она вовсе не планировала встречаться с ним здесь, сейчас. Она вообще не понимала, как он мог назначить ей встречу в доме покойного тестя, в котором теперь жила тетка его жены. Наташа чувствовала себя хуже некуда, как будто принесла чуму в этот мирный дом, к этим милым людям. — Мне, пожалуй, надо идти, – улыбнулась она и попыталась встать. — Что вы? На улице дождь! Смотрите, как потемнело, – попытался остановить ее Константин Сергеевич. — Конечно, переждите, заодно познакомимся лучше, – улыбнулась ей Вера, но Наташа до слез хотела бежать. — Вы простите меня, – сказала девушка и подняла глаза на Веру. Слезы готовы были вот-вот пролиться, и княжна от стыда закусила губы, — Не сердитесь, я правда… должна, – ей казалось, что она просит прощения у этой девочки совсем за другое. Дверь в прихожей хлопнула, и через минуту на пороге появился Писарев с влажными волосами и стекающими с погон каплями. — А вот и Сергей! У нас гости, – хвастливо пошутил Константин Сергеевич, — Представь себе, княжна шла по своим кружевным делам, а тут мы с Верочкой. Словно на деревянных ногах Сергей подошел к Наташе, поцеловал руку и уставился в нее недобрым взглядом. — Простите меня, – негромко сказала девушка и, стараясь не смотреть на мужчину, добавила, — И всего хорошего. — Сережа, будь любезен, на улице дождь, необходимо найти извозчика, – тут же откликнулся Константин Сергеевич. Сверкнув глазами и не сказав ни слова, Сергей вышел, Наташа еще раз кивнула присутствующим, и вышла следом. На крыльце, как только распахнул дверь, схватил ее за руку и прижал к стене. — Какого черта! Что вы забыли в моем доме? — Уберите руки, – прошипела ему в лицо Натали. Но мужчина, видимо, был тоже сердит не на шутку: — Я вас спрашиваю, что вы тут наболтали? — Ничего, если вас только это беспокоит, – княжна попыталась вырваться и не получив свободы, тут же повторила, — Уберите руки, вам говорят. Он ослабил хватку, но все равно стоял слишком близко, не позволяя ей уйти, — Так что вам тут было надо? — Всего лишь мои перчатки, — она, наконец, смогла сделать шаг в сторону, — Я забыла их, и если вы честный человек, вы их мне вернете. Она уже спустилась со ступенек, и теперь дождь поливал ее, оседая каплями на краях шляпки. Он молча полез в нагрудный карман и достал маленькие, шагреневые перчатки. Увидев в его руках свои вещи, Натали удивилась, — Вы носите их при себе? — Ну не мог же я их оставить тут, чтобы все кому не лень разглядывали ваши инициалы. На перчатках у запястий шли вышитые вензеля «Н. Р.» Остановившись на секунду, она негромко сказала, — Мне жаль вас, Сергей Константинович, вы не достойны такой жены. И такого отца тоже. Не обращая внимания на дождь, девушка отвернулась и пошла на поиски извозчика. Ноябрь княжна не любила, тем более, когда приходилось его коротать в Зимнем, который она тоже не слишком жаловала. Гораздо благосклоннее девушка относилась к Гатчине, а еще лучше к Петергофу. Столица, в отличие, от загородных резиденций русского царя, отличалась особой помпезностью и горделивостью, хотя в вычурности Петергоф мог бы поспорить со столицей, но там парадность залов стиралась милым парком, прекрасными фонтанами и изящными статуями. К тому же, там был простор залива, что приятно рознило с петербургской Невой, запертой в гранит. Здесь же, огромные приемные залы и витиеватые лестницы напрочь стирали понимание того, что во дворце не только вершат судьбы страны и несут службу, но и просто живут. Сегодня, она присутствовала у императрицы, которая готовила своих фрейлин к приезду царской невесты, Дармштадской принцессы Марии. Обговорив основные вопросы, императрица удалилась к себе с Адашевой и Цецилией Владиславовной Фредерикс, одной из первых статс–дам и самой близкой подругой Ее Величества.* Наташа решила выпить чаю с фрейлинами, хотя и не любила придворную кухню, где вечно экономили на придворных. На царские и великокняжеские столы, конечно, все подавали отменного качества, но всем остальным; фрейлинам, офицерам лейб-гвардии и прочим секретарям приходилось мириться с издержками службы, хотя, цены на пирожные были на порядок выше, чем в городских кондитерских, а качество значительно уступало. В последнее время служба не приносила должного удовлетворения, на которое рассчитывала княжна. Это обстоятельство сознавать было неприятно, еще неприятней было то, что в последнее время она стала замечать слишком пристальное внимание к своей персоне не только императора, но и цесаревича. Ее отношения с Александром всегда строились, как дружеские и основывались на доверии, и вдруг она стала ловить на себе долгие, внимательные взгляды. Наследник все чаще оказывался рядом, торопился оказать какую-нибудь незначительную услугу, рассказать что-нибудь забавное, спросить между прочим о ничего не значащем пустяке — это настораживало. И надо честно признать — нервировало. Конечно, Натали не собиралась прятаться, она всегда уважала его и как цесаревича, и как мужчину, но его внимание сейчас ставило ее в неловкое положение. Еще больше раздражала заинтересованность императора. Становиться очередной фавориткой Натали не собиралась; во-первых, она слишком уважала Ее Величество, во-вторых, император не вызывал в ней никаких нежных чувств, а в-третьих, Репнина совсем не желала оказываться новым объектом для придворных сплетен. Но самое странное было в том, что останавливала ее вовсе не мысль о женихе, а совершенно непонятное и немного пугающее ощущение, чего-то слишком важного, что теперь присутствует в ее жизни, но по каким-то совершенно неизвестным причинам, до сих пор скрыто от ее взора, как будто в большой комнате она ищет что-то огромное, радостное, словно новогодняя елка, но во тьме это что-то все время выскальзывает у нее из рук. Пройдя по коридору, девушка спустилась по винтовой лестнице и, свернув направо, вышла к буфету. Столовые залы дворца напоминали большие каретные, где человек просто терялся в просторах и цветах помещений. Наташа всегда думала, что по широким проходам между столами и столиками без труда мог бы проехать целый экипаж, запряженный парой лошадей. Тут всегда было прохладно, потому что летом толстые своды не пропускали солнечное тепло, а зимой печи не могли согреть огромные пространства комнат. Но фрейлины любили бывать здесь, даже не смотря на не слишком вкусные эклеры. Офицеры гвардии, адъютанты и секретари Его Величества тоже довольно часто пользовались услугами придворных поваров, поэтому тут можно было без труда и, не соблюдая полный регламент придворного этикета, поговорить с понравившимся кавалером. Но княжну не интересовали кавалеры, она быстро нашла группу знакомых девушек и, подойдя к столику, присела рядом, ожидая, пока к ней подойдет расторопный официант. — Разумеется, я сказала, что меньше всего жду заурядного подарка. Если он хочет поразить мое воображение, пусть придумает что-нибудь оригинальное, – весело рассказывала Лопухина. — Что же можно придумать оригинального в наше время? – спросила Лили Гагарина, отвлекаясь от своего мороженного. — Ну не знаю… – фрейлина повела плечиками, — Говорят, Загорской в прошлом году на Татьянин день весь парадный двор розами усыпали и это в середине января. — Ну, теперь это уже не секрет, – баронесса Корвин отложила веер, — Шереметев тогда помолвку объявил через неделю после известных именин. — У них в роду всегда безумцев хватало, еще с Николая Петровича. Мне моя бабушка рассказывала, как он свою крепостную по балам водил, да в бриллианты одевал. — А вы слышали, что говорят? – Кати Нарышкина понизила голос, — Владимир Корф разорвал помолвку с княжной Долгорукой и все из-за какой-то таинственной дамы. — Я слышала другое, вроде бы это сама Лиза сбежала к какому-то Забалуеву, и ее искали целую неделю. — Боже мой! Какой скандал, – раскрыла веер Диди Лопухина. Натали вздохнула и перебила, — У вас неверные сведения, Дария Федоровна. Лиза никуда не сбегала, я это знаю, наверное, мой брат, Михаил Александрович сейчас в Двугорском. Но свадьба действительно состоится в конце месяца, так настаивает господин Забалуев.. — Правда? – улыбнулась Гагарина, — Натали, а вы слышали, что Бенкендорф тоже объявил о предстоящей свадьбе? Он выдает дочь замуж за некого графа Аппоньи.** — Бедный Александр Христофорович, – вздохнула Диди, — Какие расходы… — О чем Вы, душечка? — Я слышала, его племянник вот-вот овдовеет. Дядюшке придется тратиться… — Господи, ну какая чепуха! – не выдержала Наташа. Так и не дождавшись своего чаю, она поднялась из-за стола и, попрощавшись, направилась к выходу. Проследив за девушкой глазами, Кати Нарышкина негромко сказала, — А наследник сегодня снова задержал ее у себя в кабинете. Натали вовремя не пришла к Ее Величеству, и мне пришлось разыскивать Репнину по всему дворцу. Догадайтесь, где я ее нашла? — А я заметила, что она и у императора часто задерживается, – между прочим, заметила Лина Корвин. Зима началась ровно по расписанию. До самого конца ноября стояли заморозки, но снега не было, иногда, по вечерам сыпались с небес неубедительные хлопья, но к утру все таяло. И вдруг, как по заказу, в самом начале зимы выпал снег. Сугробы легли по всем дорогам и мостам, украсили улицы своей первозданной чистотой и рассыпались пушистой каймой на всех крышах без исключения. Только золотые маковки церквей, кое-как отряхнувшись, блестели на солнце, которое так же внезапно сменило гнев на милость и теперь сияло с самого утра до позднего вечера. В городе поселилось предпраздничное ожидание чего-то веселого и радостного, ребятня теперь носилась по улицам, играя в снежки, народ улыбался, глядя на них, толкаясь по ярмаркам и лавкам и, казалось, даже собаки, чувствуя подступающие праздники, ластятся умильней. Только у него все не складывалось, все валилось из рук, а последние недели и вовсе отняли все силы. Новая кормилица не могла справиться с вечно плачущим младенцем, в доме стояла невыносимая горечь беды, и Сергей больше не мог жить в этом угаре. Веры не стало как-то совсем неожиданно. Доктор предупреждал их еще осенью, но она все тянула, отказывалась, а потом стало поздно. Ночью все началось, ночью же и закончилось. Еще вечером, как только ей стало плохо, и по квартире разнеслись первые стоны, он уехал. Всю ночь провел в клубе, а, вернувшись под утро, уснул пьяным сном, так и не дойдя до ее комнаты. К вечеру, поняв, что стало еще хуже, не придумал ничего лучше, как снова сбежать в трактир Утром следующего дня ему вынесли дочь. Веру живой он больше не видел. Потом наступило это тянущее, серое существование, размытое криком голодного младенца и пустыми бутылками из-под вина. Он пил ровно шесть дней, на седьмой, проснувшись, зашел в комнату к девочке, которую до сих пор никто не знал, как назвать, посмотрел на красненькое, сморщенное личико, сказал: — Ее будут звать Ксенией, и вышел. К Бенкендорфу идти не хотелось, но Сергей понимал, что не явиться он не может. У дяди снова появились идеи, а на фоне маячившей свадьбы дочери, судьба племянника вызывала особую обеспокоенность. Поэтому вечером Писарев приехал во дворец с тем, чтобы выслушать очередное гениальное предложение дядюшки по обустройству собственной судьбы. План был прост — Сергей бросает крепость и переходит к нему в Тайное Отделение следователем, благо, юридический курс в Виленском университете был прослушан еще в далекой юности. Дядя напирал, Сергей обещал подумать и, как только железная хватка родственника ослабла, дел деру из кабинета. Опека родного дядюшки начинала напрягать. Александр Христофорович был единственным членом семьи, который сохранил привязанность к своей несчастной сестре. Ксения за две недели до свадьбы с именитым Трубецким, сбежала с неким Писаревым, которому перед этим повторно было отказано в руке барышни, и от нее отвернулась вся семья. Через несколько лет Ксения умерла, а Бенкендорф взял на себя заботу о малолетнем племяннике, так как убитый горем отец был не способен позаботиться о сыне. Он служил каким-то мелким чиновником в бюрократической машине и еле сводил концы с концами, едва оплачивая гимназию. И в привычку Александра Христофоровича вошло опекать отпрыска своей покойной сестры, но Сергея эта забота только раздражала. Сегодня во дворце устраивали музыкальный вечер. Звуки оркестра, что развлекал публику, далеко разлетались по гулким коридорам и он, замедлив шаг, остановился. Где-то недалеко стучали каблучки и в анфиладе зеркал, в темных проходах комнат он увидел ее. Совершенно неконтролируемая волна злости, почти ярости накрыла Сергея. Она. Фаворитка императора, наложница принца, любовница двора… о ней шептались все, передавая подробности друг другу, рассказывали все мелочи, все нюансы, которые удалось подглядеть, а ее будто это не касалось. Эта девушка сумела сохранить не только прекрасные отношения с обоими Романовыми и остаться другом императрице, но и получить новое назначение в свиту принцессы Марии. Как ей это удавалось — совершенно непонятно! Она шла довольно быстро, уходя все дальше и дальше от музыки. Верно, ей надоело сидеть в окружении прекрасных дам и, сказавшись усталой, княжна отправилась домой. Домой ли?.. А может в покои наследника? Или императора? Сумасшедшее решение пришло внезапно, шагнул за портьеру и успел только почувствовать легкий шлейф духов. Мужчина вошел в комнату, в которой только что скрылась княжна, плотно закрывая дверь. Наташа обернулась и, увидев его, холодно велела, — Выйдите. — И не подумаю, – ответил Писарев и сделал шаг вперед. Девушка попятилась, но все еще отважно повторила: — Выйдите, иначе я закричу. — Вас никто не услышит, все на концерте. Вы собрались посетить нынче императора или наследника? – сощурившись, спросил Сергей негромко, приближаясь к ней. — Вы подлец! Выйдите вон, – возмущенно повторила Натали и, отступая, уперлась в круглый стол, что стоял посредине комнаты. — Если я узнаю, что вы оказываете императору или его сыну… такие услуги, – Сергей подошел вплотную и выдохнул в лицо: — Я убью вас. — И вас казнят, – напомнила Наташа, цепляясь за край стола. — Не надейтесь, что это меня остановит, – его губы были совсем близко, а дыхание щекотало шею девушки. Резко наклонившись, Сергей впился губами в ее рот. Но княжна замолотила руками по спине, попыталась вырваться, но, потерпев поражение, изловчилась и укусила нижнюю губу мужчины. Он отпрянул и тут же ухмыльнулся, стирая капельку крови, — Ах, да! я забыл, вы не станете целовать меня. Сергей повернул ее к себе спиной и, огладив тело руками, по-хозяйски сжал маленькую грудь: — Ну, так это и не требуется. Жаркий шепот над ухом дурманил, заставляя снова терять себя. Чуть наклонив девушку вперед, его пальцы заскользили по платью, развязывая шнуровку. Он был счастлив, понимая, что сейчас снова станет обладать ею, снова постигнет то немыслимое блаженство, которое еще тогда, в первый раз принесло понимание, что эта женщина создана для него. Она должна быть только с ним, это тело не должно принадлежать никому больше, потому что только ему одному оно идеально соответствовало, до миллиметра, до последнего вздоха. Ее запах был, чудесным сном, а руки невозможно было забыть, когда она гладила его, доставляя безумное удовольствие. Ее глаза сверкали упрямым гневом, но во всех своих снах он видел только эти бездонные зеленые глаза. Расшнуровав платье, он повернул девушку и со всей силы прижал к себе, впечатав тонкое тело в свое. Через секунду, оторвав себя от нее, наклонился к шее и, Наташе пришлось упереться в столешницу, понимая, что сил уйти, больше нет. Заставив откинуться на стол, мужчина опустился перед ней на колени и зашуршал китайским шелком платья. Княжна вскрикнула, спрятав лицо в кружевах рукава, нетерпеливые пальцы рванули батист панталон, и властная рука легла на лоно, раздвигая складочки и скользя по горячей влажности ее тайны. Губы поднимались к бедрам, прижимаясь к ложбинке между ними, и её вкус совершенно покорил, ударив в голову, как молодое вино. Сергей чувствовал, что девушка начинает дрожать, ожидая восхождения к вершинам, и поднялся с колен. Стянул платье вниз, оголяя грудь и разводя ее колени еще шире, прижал Наташу к себе, так что голова княжны легла на его плечо. Подтянул к себе ближе и рванулся плотью в тугое лоно. Мужчина почувствовал, как плотно обволокло это тонкое тело его член, будто тесная перчатка сжимает руку, натягивающую ее, и начал двигаться сначала медленно, постепенно ускоряя темп, каждый раз сжимая девушку в объятьях. Его трясло от первобытного чувства власти над женщиной, над ее телом, ощущая восхитительную пульсации внутри нее и не давая возможности себе опомниться, Сергей начал сильнее и резче проникать в горячую, влажную плоть женщины. Наташа не кричала и даже уже не стонала, она просто выдыхала, словно от боли, после каждого глубокого толчка. Она была словно в лапах дикого зверя и он, навалившись всем своим весом, прижав ее к себе так, словно впаял в себя, брал её раз за разом, готовый разорвать всякого, кто посмеет помешать. Шум в ушах усиливался, и мужчине казалось, что он мчится куда-то в пропасть, и что она уже рядом, только протяни руку и возьмешь, но это было невозможно, потому что для того, чтобы дотронуться до пропасти, надо было разжать руки и отпустить женщину. И тогда он бросился вниз вместе с ней, прямо так, не разжимая рук, ощущая на плече ее слезы. И падая во тьму, потерял связь со всем миром. — Я ненавижу вас, – услышал он хриплый шепот у самого уха и разжал, наконец, руки. Кое-как справившись с воздухом, который почему-то никак не мог попасть в легкие, Сергей прохрипел: — Рад слышать, что не безразличен вам. Сознание постепенно прояснялось и когда он смог, наконец ясно мылить, и отпустить ее, то резко повернул княжну к себе спиной. — Что вы делаете? — Шнурую платье. Неприлично, если наследник заметит, что ваш наряд не в порядке, – ответил Писарев и усмехнулся своей злой улыбкой. Ответом был звон пощечины, что закатила ему княжна.