«Воспитание чувств» или «Не уходи»

Зима сорокового года была снежной, но совсем нехолодной. Еще в декабре намело сугробы по колено, а после Крещения и вовсе засыпало по пояс. Сани несли ее легко и быстро, так что Наташа, кутаясь в медвежью шубу, только посматривала по сторонам. Она любила ездить в открытых санях, когда ветер в лицо, и комья снега из-под полозьев можно ловить озябшими пальцами, но сейчас настроения резвиться у княжны не было. Во-первых, поездка, на которую она рассчитывала, не принесла ничего, кроме разочарования. Мария Алексеевна, пригласив в свой дом князя Репнина, верно, намеревалась договориться о свадьбе княжны Натальи и своего сына, но все вышло совсем не так. Во-вторых, сам Мишель доставил беспокойства, снова устроив показательные стрельбы со своим другом. Это Наташу выводило из себя, самоуверенный Корф ее раздражал, а упрямство брата сердило. Стреляться за внимание барышни — глупо! пусть даже и такой хорошенькой, как воспитанница барона. Вообще, два прошедших месяца принесли ей столько неожиданных перемен и потрясений, что княжна с трудом сохраняла видимое спокойствие и невозмутимость. Все это время девушка ездила из столицы в Двугорское, словно по приказу, не задерживаясь надолго ни в гостях, ни дома, и нигде не находя покоя. Голова шла кругом, от бессонницы на лице пролегли глубокие тени, а Наташа все не могла решить, какая же из двух бед больше — Андрей или Александр? Даже сейчас, спустя время, она не сказала бы точно, что испытывает к жениху. По логике, обманутая невеста должна была бы ревновать Андрея и ненавидеть Татьяну, но нет; ни ревности, ни ненависти княжна не испытывала. Татьяну ей было жаль, и даже прекрасно сознавая, что крепостная служанка не примет ее доброты, все равно пыталась утешить. Андрей? Но Наташа и его не ревновала. На месте разъедающей обиды в сердце девушки была только печальная грусть, которую Репнина стала испытывать, когда поняла, что слишком долго идеализировала своего жениха. А заученные, как заклинание, слова «я люблю Андрея» теперь не помогали, подтачивая и без того хрупкое душевное равновесие. Такую невозмутимость могло бы оправдать либо ангельское терпение, либо, и это приводило в замешательство, деревянное бесчувствие. Наталья не льстила себе, прекрасно понимая, что ее отношение к собственному жениху мало похоже на страстную влюбленность. Но и в столице княжна не находила покоя. Казалось, во дворце против нее сплелись все возможные интриги, и Натали оказалась одна. Зависть фрейлин, охлаждение императрицы, доверчивая наивность принцессы, внимание императора — все сплелось в один крепкий узел, и как развязать его, Наташа не знала. И если с симпатиями Александра, она могла справиться, то внимания императора без посторонней помощи избежать, никак не удавалось. Его страсть стала ее приговором и, проломав несколько дней голову, поняла, что усмирить самодержца может только его сын. Ей пришлось принять помощь Александра. В Гатчину она ехала с тяжелым сердцем. Их секрет с Наследником не должен был стать достоянием общественности, но княжна, как никто знала, как трудно сохранить тайну во дворце. Императору сегодня же доложат о визите Наследника с ней в загородную резиденцию. Николай будет знать до подробностей, где, чем и как занимались они в замке, но помимо самого императора эти сведения наверняка достигнут и других лиц, которые тут же разнесут вести по всем гостиным Петербурга. Они намеренно разбрасывали подушки, как дети, играли, забываясь в веселой кутерьме, и Наташа не сразу сообразила, что Александр смотрит на нее отнюдь не дружеским взглядом. И тогда случилось то, что по-настоящему испугало Наташу. Нет, она вовсе не страшилась влюбленного принца, паника, которая родилась где-то глубоко в ней, была иного свойства. Это чувство невозможно было назвать словами, его нельзя было оценить или анализировать. То, что почувствовала Наташа, находясь рядом с Наследником, можно было назвать тоской по другому… Александр всегда считался красивым мужчиной, но теперь, глядя в его лицо, княжна вдруг осознала, что сейчас хочет видеть не эти прекрасные, голубые глаза цесаревича, надеется на объятия не этих рук, и до слез желает дерзких, бесстыдных, запретных поцелуев другого мужчины. Это стало для нее полной неожиданностью и, ускользнув от Александра, Наташа неловко простилась. Разговор с Андреем все-таки состоялся. Ее в очередной раз просили приехать, пока брат еще был в уезде, разбираясь с какими-то фальшивыми деньгами. Вырвавшись из Петербурга, Натали почти ликовала, предвкушая несколько беззаботных дней, но ожидания снова ее обманули —в Двугорском царило мрачное настроение. Недавний брак Лизы сказался не лучшим образом на душевном состоянии всей семьи. Как не старалась сама Наташа внести хоть какое-то оживление, выходило у нее скверно. В конце концов, потеряв надежду, княжна собралась домой, но Андрей, будто чувствуя печальное разочарование невесты, пригласил ее на прогулку. Вечерние сумерки уже расползались по парку, и Наташа кутала носик в пушистый воротник, оглядываясь на дом. Она боялась предстоящего разговора, ей казалось невозможным произносить здесь другое имя, но Андрей начал сам. — Наташа, – взяв ее руки в свои, начал князь, — Я знаю, мне нет оправдания, но прошу, не гони меня. Знаю, что любые ошибки можно простить, если любишь всем сердцем. Прошу тебя, – он целовал ее пальцы, — Поверь, я действительно люблю тебя, как никого и никогда не любил. Наташе было грустно, она совсем не хотела обвинять его, тем более выяснять, кто из них более виновен, но прекрасно понимая, что все равно надо решаться, произнесла: — Ты не виноват... просто, все оказалось несколько сложнее, чем мы ожидали. Правда? — Ты понимаешь? – удивленно спросил он и поднял на нее свои подслеповатые глаза. — Понимаю, – она улыбнулась неуверенно, — У меня тоже все очень и очень запутанно, но я знаю одно — ты, это все что мне нужно. — Правда? – Андрей сиял от счастья. Она была рада этому примирению, и только запретная мысль билась в висок, напоминая о том, о ком умолчала княжна. «Это волшебство», — думала Наташа. Самая настоящая мистерия чувств, о которой она раньше даже не подозревала. Как там говорят французы — поцелуй возлюбленных душ? Наверное, это действительно так, потому что ничем иным объяснить возникшее колдовство невозможно. Это поцелуй, в котором соединяются души влюбленных людей, но разве они влюблены? Девушка попыталась сбросить с себя очаровавшую ее истому и попыталась отстраниться, но мужские руки только сильнее надавили на спину, прижимая ее к груди мужчины, а губы вновь утянули в самую пучину наслаждения. Все что он делал сейчас не было похоже ни на что, с чем княжна встречалась ранее. Тогда ее тоже целовали... хоть нет, правильнее было бы сказать не «тоже», правильнее сказать «всего лишь». Да, ее всего лишь целовали, а он делал это так, что мир вокруг кружился в хаотичном порядке и ноги подкашивались и по позвоночнику ползли мурашки, подбираясь к соскам, заставляя их сжиматься в волнительном предвкушении. Он скользил своими губами так, будто изучал ее, пробуя на вкус, словно это была не женщина, а любимое лакомство, которым хотелось подольше наслаждаться. Кончик языка пробежался по ее губам и скользнул назад, заставляя вкусить одиночество, ощутить мир без него. И она почувствовала, почувствовала оставшуюся пустоту там, где только что был он, и последовала за ним вглубь его поцелуя. Он словно ждал ее, встретив на полпути ее язычок. На секунду Сергей отстранился, давая возможность вздохнуть, но, не отнимая у нее своих губ, тихонько, что-то прошептал, и снова вобрал в себя, заставляя девушку раскрыться навстречу. Когда их языки встретились, она даже не удивилась тому, как зашумело в ушах и сердце затрепетало у самого горла, словно рвалось навстречу, словно ее душа стремилась соединиться с его душой, слиться, срастись воедино. Мужчина играл с ней, проникал в ее рот, прикасался к ее языку, и это было замечательно! Головокружительно! Сердце не выдерживало, сбиваясь с ритма, ладони вспотели, дыхание прерывалось и Наташе хотелось плакать и смеяться одновременно от мысли, что билась в голове, — «Господи, я рождена для него!» Когда все закончилось, княжна даже не поняла, прибывая все еще в том волшебном мире, где принадлежала ему, где была только с ним. Но реальность уже разлучила их, хотя руки Сергея все еще прижимали девушку к себе, а ее пальцы еще цеплялись за плотное сукно его мундира. — Вы не выйдите замуж, – услышала она тихий шепот и попыталась распахнуть глаза, — Слышите? Вы никогда за него не выйдите. Освобождаясь от морока, когда он отпустил ее от себя, Наташа подняла глаза, — Не вам мне приказывать, господин Писарев. Приблизив лицо, словно стремясь заглянуть во все ее тайны, Сергей негромко сказал: — Вам меня не обмануть, вы не любите его. — Уж не хотите ли вы сказать, что я вас люблю? – иронично фыркнула княжна и, выдержав паузу, возразила, — Не льстите себе. Я лучше выйду за купца, чем стану принадлежать вам. Хотя зачем мне купец? – она самодовольно улыбнулась, — У меня есть принц. Она отступила на шаг, стремясь поскорее уйти, но его пальцы легли на ее плечо, вернув девушку. Мужчина прошипел:  — Я сказал вам, не стоит шутить со мной. — Да что вы? – притворно ужаснулась она, — Думаете напугать? Или вас заботит моя судьба? — Плевать, – ухмыльнулся он, — Мне совершенно безразличны и вы, и ваша княжеская судьба. — Да? В таком случае, какое вам дело до того с кем я провожу свое время? – строптиво спросила Наташа и вырвала, наконец, у него свою руку, — Или вы лжете? Девушка приблизилась к мужчине и пристальнее вгляделась в его глаза. С минуту она смотрела в совершенно бесстрастные темные омуты его глаз и наконец, прошептала, — Вы... Догадка смутила ее, — Вы... что же, в самом деле, влюбились в меня? Его смех взорвал тишину комнаты. Он хохотал так, что княжна стала опасаться быть застигнутой здесь с ним. Наташа рассердилась, — Я сказала что-то смешное? — Вы высказали самое смешное предположение, что я слышал в своей жизни, НатальСанна, – выдохнул он, — Этот анекдот я стану вспоминать всякий раз, когда будет дурное настроение. Как вы там сказали? Влюбились в меня? – переспросил он, неумело копируя ее интонацию и снова захохотал. — Тогда что вас так беспокоит? – она решительно не понимала его радости. Моментально перестав веселиться, он уперся в нее тяжелым взглядом, — Я не намерен делиться тем, что принадлежит мне. — Уж не считаете ли вы, Сергей Константинович, что это я принадлежу вам? — Безусловно считаю, – он повернулся к стеклянной двери, что была за спиной, провел по волосам рукой, приглаживая упавшую прядь, посмотрел в свое отражение, дотронулся до губ, словно стирая оставшуюся там память о девушке и повернувшись, совершенно серьезно сказал, — Вы принадлежите мне. Запомните это. Надел свою фуражку и направился к лестнице, потом остановился и тихо сказал, — Моя жена умерла, тетка уехала в Вологду. И прежде чем поднять руку, отдавая честь княжне, сказал: — Вы знаете, где меня найти. Этот разговор состоялся через неделю после ее возвращения из Двугорского, где они с Андреем так хорошо поняли друг друга. Наташа надеялась, что все вернулось на круги своя, что она нашла, наконец, ту точку опоры, которая была так ей необходима, но теперь... теперь снова навалилось то странное, тянущее чувство, будто она теряет что-то важное. Княжна ощущала себя бабочкой, попавшей в паутину, прекрасно понимая, что ее мир другой, что она живет там, где свет и покой, все равно не могла выбраться из липкой, страшной, но безумно волнующей интриги новых отношений, находя в них что-то такое, что не могло сравниться со всем уютом и блеском прежней жизни. Они встретились случайно, в Зимнем. Она не знала, что Писарев повышен в звании до штабс-капитана и состоял теперь при канцелярии у Цепного моста, где находилось Третье Тайное Отделение или, как говорили в народе, «Стукалов приказ». Это здание знал и боялся весь Петербург. Сюда можно было угодить за любую критику власти, за любое оброненное слово, направленное против устоявшегося режима. Поставленное на охрану строя и закона, это учреждение, как и подобные ему другие государственные конторы, само с законом обращалось вольно, а Бенкендорф и его секретари в Зимнем бывали чаще, чем в собственных кабинетах. Вот и теперь Писарев стал почти ежедневно бывать во дворце по каким-нибудь поручениям. Они ходили разными коридорами, бывали на разных этажах, но рано или поздно эта встреча должна была состояться. Слухи о княжне Репниной и цесаревиче все еще будоражили столицу, фрейлины еще обсуждали возможные варианты повышения Долгорукого, купленного вниманием к его невесте, но Наташу мало волновали эти россказни. Она все поведала Андрею и была честна с ним, открыв причину уединенного рандеву с Александром в Гатчине. Андрей был возмущен, но Наташа смогла уговорить его не придавать всему этому того значение, на которое рассчитывал Свет. Они договорились, что после свадьбы переберутся жить в поместье. Наташа не хотела более оставаться при Дворе и торопилась оставить общество. Подлинную причину своего решения она, разумеется, скрыла, полагая, что Андрея и так устраивает ее решение. Они расстались, как прежде, добрыми, верными друзьями, которые всегда придут на помощь друг другу. Этого Наташа полагала достаточным, чтобы поменять свою жизнь. А потом она встретилась с ним. Он шел по коридору после аудиенции у секретаря Его Величества, относил какие-то бумаги, и теперь возвращался на Фонтанку. Сергей был одет в новый голубой мундир Третьего Отделения, серый плащ был перекинут на руку. Она не узнала его. Наташа привыкла не обращать внимания на жандармов и теперь бы прошла мимо, если бы не его взгляд темный, пристальный. Молодой офицер, что стоял при дверях, был лишним свидетелем, и княжна поспешила свернуть направо, в тускло освещенный, небольшой проход, ведущий к центральной лестнице. Она не желала встречаться с Писаревым, и ей совсем было ни к чему, чтобы юный мальчик стал свидетелем их разговора. Она почти бежала, когда в темноте была настигнута им и прижата к стене. — Что же вы, НатальСанна, не хотите поздравить меня с повышением? –голос звучал угрожающе. — Рада за вас, – попыталась оттолкнуть его, — Я тороплюсь. — К Его Высочеству, я полагаю, — Не ваше дело. Пустите! — Вы неблагоразумны, княжна, я же сказал, что убью вас, если станете любовницей наследника престола. Его рука грубо переместилась по тонким плечам и легла на шею девушки. Теплая, почти обжигающая, эта рука не сжимала, но тяжело оплетала ее горло, по спине поползли мурашки. — Ну так убейте, – зашептала она, всматриваясь в полумраке в его глаза, — Я стала его любовницей. И знаете что? Я была рада этому. Александр великолепен. Ее шепот был тих и горяч. Она почти захлебывалась словами, торопясь высказать ему все в лицо. Ей так хотелось разозлить этого человека, увидеть его боль, стать свидетелем того, как он будет рычать от отчаяния, не умея ничего изменить. Но Наташа знала, что ничего этого она не узнает и от невозможности увидеть его слабость, хотелось еще больше сказать, придумать, заставить поверить. — Он потрясающий мужчина. Быть с ним, это такое наслаждение! Сергей молчал, и только рука все тяжелее ощущалась на шее, все горячее становилось его дыхание. — Теперь я знаю, – выдохнула она, — Я люблю... Она не закончила, он грубо перебил. — Ты лжешь. Его лицо оказалось так близко, что они почти прикасались друг к другу. Писарев впился в ее глаза своим тяжелым, темным взглядом и молча рассматривал что-то в ее лице. Невыносимо долго длилась пауза, Наташа боялась пошевелиться, как загипнотизированная, не смея отвести взгляда и, наконец, он выдохнул. Рука сползла с тонкой шеи, и мужчина произнес: — Не стоит, НатальСанна, так лгать, я ведь могу и поверить. — Пошел к черту! – возмутилась девушка, пытаясь оттолкнуть. Самодовольно усмехнувшись, Писарев медленно отодвинулся от нее. — Вы считаете себя центром вселенной? – взяв себя в руки, рассмеялась княжна, — Да вы просто самовлюблённый болван! И вот тогда он и поцеловал ее, словно хотел проверить Наташину правоту. «Почему?! Ну почему я не ударила его?» – колотила сжатыми кулачками обивку кареты раздосадованная княжна. Как и все фрейлины Ее величества, Натали обязана была жить во дворце и лишь изредка, когда придворная жизнь становилась совсем невыносимой, императрица ее отпускала домой. Сегодня был именно такой день. Квартиру на Английском проспекте родители приобрели еще несколько лет назад, когда Миша закончил корпус, и хотя родители не любили Петербург с его шумом и светской толкотней, ради детей они проводили в Петербурге все зимние сезоны. Сейчас девушка здесь бывала редко, хотя любила и эти стены и вид из окна. Настоящим хозяином этой двенадцатикомнатной квартиры на третьем этаже был брат, который снова застрял где-то в Двугорском. К свадьбе начали готовиться еще с Покрова и подвенечное платье было уже готово, поэтому заходя в свою комнату в доме брата, Натали поневоле вздрагивала, каждый раз встречая в полумраке белую фигуру наряда, пугающе похожего на гостя из потустороннего мира. «Нехорошо», – одергивала себя княжна, — «Не к добру, когда перед свадьбой приведения мерещатся». А княжна и в самом деле не могла найти себе места. Андрей — вот о ком надо было думать, но почему-то именно о нем вспоминалось в самую последнюю очередь. Во дворце становилось с каждым днем все сложнее, в отношениях с принцессой, к которой Натали искренне привязалась, из-за слухов о романе с Александром появилась неловкость. Вообще, эта история с Наследником уже порядком утомила Репнину, но играть роль все еще приходилось, даже не обращая внимания на Михаила, который все больше подозрительно поглядывал на сестру. Брат вернулся на несколько дней в столицу после какого-то путешествия по Двугорскому. Наташа мало знала о его делах и была посвящена только в то, что в этом путешествии его сопровождала госпожа Забалуева, в девичестве Долгорукая. Наташе всегда нравилась Лиза. Живая, веселая, она, пожалуй, единственная в семье будущего мужа могла в полной мере понять Наташу. Лиза, так же как и княжна Репнина жила сердцем, и хотя они никогда не были подругами в силу замкнутой и уединенной жизни Лизаветы Петровны, Наташа чувствовала, что представься им возможность, они непременно стали бы близкими друзьями. Скоропалительное замужество девушки в свое время серьезно озадачило Натали. Княжна Долгорукая много лет была помолвлена с Владимиром Корфом, и хотя сама Наташа симпатий девушки не разделяла, но и она вынуждена была признать, что Владимир Корф являлся одним из самых красивых и образованных кавалеров столицы. К тому же он имел титул, положение в обществе и состояние и до последнего времени был в фаворе у императора. Как и многие его ровесники, воевал, и имел награды. И хотя ей он не нравился за слишком большую самоуверенность, всем остальным дамам он был мил, и они с удовольствием кокетничали ним на балах. Со слов Миши, которых, надо признать, было совсем недостаточно, чтобы удовлетворить все вопросы, Натали знала, что у Корфа вроде бы роман с воспитанницей отца, и это тоже Наташе не было по сердцу. Ивана Ивановича не стало несколько месяцев назад, и его воспитанница все еще находилась в одном доме с Владимиром, который, якобы, взял на себя все заботы по опеке. Но княжна Репнина не была наивной простушкой, и то положение, в которое Владимир Кофр ставил бедную девушку, Наташа расценивала, как верх легкомыслия. Имея к ней склонность, Корф не торопился найти достойную партию воспитаннице отца, и не задумывался о будущем бедняжки, хотя насколько могла судить Наташа, Анна вполне могла бы составить счастье любому хорошему человеку, но Владимир эгоистично не думал о судьбе доверенной ему девушки, и это Наташа не могла одобрить. А теперь еще, глядя на замужество Лизы, княжна не уставала благодарить Бога за то, что ее родители в этом вопросе всегда руководствовались только ее желаниями, а не мнением света. Они не стали противиться помолвке с Андреем, хотя, по мнению мамы, дочка могла бы выйти за любого европейского графа или даже герцога, но видя, как была счастлива дочь, спорить не стала, посоветовав только не торопиться со свадьбой. И вот теперь время пришло, она должна выйти за Андрея. «Сегодня свадьба», – эта мысль спокойно крутилась в голове княжны, не вызывая ни протеста, ни волнения. Платье идеально сидело на стройной фигурке, прическа уже была закончена, оставалось только приколоть фату, и невеста была готова к церемонии. С минуты на минуту ждали князя Репнина с супругой. Они должны были прибыть сразу к венчанию, и Наташа волновалась. В доме с самого утра стояла суматоха и кутерьма, как всегда на свадьбах. Служанки носились из комнаты в комнату, всюду стоял веселый шум и болтовня. Съехавшиеся гости толпились в комнатах, закусывая на ходу пирожками в ожидании праздничного банкета. Но Наташу никто не теребил, давая возможность невесте собраться с мыслями. Андрей исчез куда-то с самого утра и его до сих пор никто не мог найти, впрочем, как и Татьяну. Закончив наряд, княжна отпустила служанок, решила выбраться из своей комнаты и найти хотя бы Лизу. Она совершенно не волновалась, но и закономерной радости не испытывала. Спокойная и холодная, как всегда, когда бывала на людях. Наташа хорошо помнила уроки, выученные в детстве: «Ты княжна Репнина. Ты обязана быть достойной этого имени», – поэтому сейчас, все что могла позволить себе Наташа, это холодные, чуть снисходительные улыбки всем мало-мальски знакомым гостям и милое покачивание головой в ответ на поздравления. Она открыла дверь в гостиную и сразу же растеряла всю свою искусственную гордость, увидев родителей. Как же она соскучилась! Сразу попала в руки отца. Мама... Родные, любимые, бесконечно близкие, как долго их не было рядом, как бесконечно одиноко ей было без них. Мама все так же красива, а папа все так же бесподобен в своем черном фраке. Знакомый с детства аромат маминых духов и утешающие глаза отца — Наташа выдохнула и, прижавшись к родному плечу, зажмурилась. Теперь она сможет, справится. Пока папа теребил свою малышку вопросами, мама снова занялась его костюмом, помогая с галстуком-бабочкой. Она всегда так внимательна к нему, словно не устает быть рядом. И папа, где бы не находился, с кем бы не говорил, всегда сильнее и спокойнее если мама с ним. Как же они сейчас нужны своей дочери, такие же, как всегда, такими, какими она их помнит. Любимые и любящие они не уставали дарить ей свое тепло, согревать, утешать, поддерживать, но только друг в друге черпая необходимые силы для этого. Только так, всегда вместе. — Господи, что я делаю? – прошептала Наташа, ежась от непонятно откуда взявшегося холода, когда родители вышли навстречу к гостям. «Надо сказать Андрею. Надо успеть все сказать Андрею...» – крутилась в голове мысль и она была первой, за ней пришли другие, не менее тревожные. Мама и папа, Миша и Лиза — у них все было по-другому, не так, как у них с Андреем. Андрей... Разве в праве она лишать его той, кто нужен ему? Разве он виноват в том, что любит эту Татьяну? И разве эта простая, неграмотная девушка виновна в том, что она, Наталья Репнина не смогла завладеть сердцем князя? Это она виновата. Эта она виновата в том, что обманула его, себя, всех! Она так отчаянно пыталась доказать, что достойна любви, что потеряла все. Она не способна внушить это чувство. Она недостойна, она просто недостойна любви! Даже такой, какую, может быть, испытывает к ней Сергей. Мысль о нем, словно обожгла и боль от ожога застряла в груди. Ее повели куда-то, укутали в плащ, посадили в карету, а Наташа все думала, не в силах оторваться от этой странной, засевшей в глубине мысли, все прокручивая в голове воспоминания. Сегодня она станет княгиней Долгорукой, ночью к ней придет Андрей, и она должна будет стать его женой, полноправной, законной женой. Но она уже жена. Пусть не венчанная, не любимая, но жена! И тот, другой, не отпускал ее, не освобождал от своей власти. Как он тогда сказал? «Вы принадлежите мне» — да, именно. Она принадлежит ему, и только ему. Священник что-то говорил, хор пел, и у Наташи в руке горела свеча. — Да, – голос Андрея был серьезен и торжественен. — Не обещался ли еси иной невесте? – церемония подходила к своей кульминации. — Нет, – с легкой запинкой ответ жениха и княжна вдруг осознала, что теперь ее черед отвечать на вопросы священника. «Нет! Я не могу!» – мысли, как испуганные птицы, в панике разлетелись, и девушка растерянно переводила глаза то на Андрея, то на священника, терпеливо ожидающего ее ответа. — Прости меня, – зашептала она, оглядываясь по сторонам, словно ища выход из этого круга, — Я не могу. На крыльце ее догнал плач и, разрыдавшись в голос, Наташа бросилась к каретам. В слезах добралась до столицы и вдруг осознала, что натворила на самом деле. Родители, Миша, гости и главное — Андрей. Хороший, добрый, чуткий Андрей... Но сейчас ей не до них, ей необходимо увидеться совсем не с ним, даже родные сейчас мешали. Она должна поставить эту точку. Велев кучеру остановить на углу Невского, вышла и сказав, что скоро будет дома, отправилась пешком. Идти в свадебном платье под плащом и тонких туфлях было неудобно. Фата под капюшоном кололась и тянула волосы, но Наташа упрямо решила не останавливаться. Затерявшись в толпе, взяла извозчика и велела ехать к заводу Скрябина. Теперь в этом доме он бывал почти каждый день. После того разговора в темном коридоре дворца, он как часовой нес караул здесь, а на прошлой неделе даже уснул, оставшись на ночь. Один в одиноком доме. Домой, в квартиру, идти не хотелось, там вечно хныкал младенец, печально вздыхал отец, словно укоряя его в той беде, где все было постоянным напоминанием о неуместной и глупой свадьбе с такой же неподходящей и чужой ему девушкой. Он до сих пор не мог понять, как так получилось, что он женился тогда на Вере? Они прожили два года и за все это время, Сергей так и не понял кем она была, чего хотела, зачем вышла за него замуж. Порой он даже себе не признавался, что собственная жена для него так и осталась малознакомой, непонятной барышней, которая по странному недоразумению, считается его женой. Разве такие жены бывают? Сергею вечно казалось, что это где-то параллельно с ним существует какая-то «его жена». Просто название такое, ничего не значащее, как «Африка», например, или «магазин «Никитин»... Хотя, вот «магазин Никитин» как раз к нему отношение имел самое непосредственное, князь Репнин с сестрой там покупали чай. Легкий стук в дверь, отвлек его от размышлений. Этот особенный вечер он, как и все предыдущие, собирался провести здесь. Один. Сегодня где-то гуляют свадьбу, богатую, дворянскую свадьбу, и ему там нет места. Он совсем не станет переживать по этому поводу, это только слюнтяи и слабаки могут рваться, ехать, пытаться что-то доказать, остановить. Он не поедет. И он никогда не даст никому повода зубоскалить, будто он, Сергей Писарев, размяк перед какой-то именитой барышней. Тем более, что эта барышня ничего для него не значит. Почти ничего... Вечерело. Сизые сумерки ранней весны заползали в дома, подгоняя хозяев зажигать уютные свечи, но ему свечей не нужно, Сергей отлично обходился без них. Раздосадованный, что ему мешают коротать вечер в одинокой темноте, он пошел открывать. На пороге стояла закутанная с ног до головы в плащ дама, которая, сердито толкнув дверь, быстро вошла в прихожую. — Вы? – опешил Писарев, когда гостья скинула капюшон. — А вы кого ждали? – сердито огрызнулась Наташа. По мере того, как она разоблачалась, как яростно сдирала с рук перчатки, рвала тесемки плаща, удивление мужчины росло все больше. На девушке было подвенечное платье, растрепанную прическу венчала смятая фата, а на ногах оставляли следы, насквозь промокшие туфельки. — Я, по вашей милости, сегодня со своей свадьбы уехала, бросила самого лучшего человека на свете! – без предисловий начала княжна, оборачиваясь к нему. — И при чем тут я? – Сергей в темноте коридора разглядывал ее бледное лицо, чуть подрагивающие, замерзшие губы и ничего не соображал. Девушка толкнула дверь и прошла в гостиную, постояла несколько секунд и заметалась в поисках чего-то одной ей известного. — Как при чем? Вы! Вы во всем виноваты! – не отрываясь от своих поисков, начала она, — Меня теперь никто никогда не полюбит! Меня ведь невозможно любить! Ведь невозможно? Высказывая это, княжна все больше повышала голос, все лихорадочней отыскивая что-то на полках в буфете. — Что вы ищете? – чуть насмешливо спросил Писарев, улыбаясь при этом странной, интригующей улыбкой. — Вино, – коротко ответила Натали и остановилась, — Я замерзла, пока добиралась сюда. Сбежала с венчания и как была, приехала в город, – девушка остановилась и как-то по-особенному тихо, устало сказала, — Это все вы. Вы все разрушили, что я с таким трудом строила. Я так хотела стать счастливой. Так старалась...  – голос сорвался, но, совладав с собой, Наташа продолжила, — Это вы во всем виноваты. Мужчина не слушал, он открыл буфет, достал бутылку красного вина и налил в бокал. Княжна выпила его в три глотка и протянула еще. — Меня нельзя любить. Меня невозможно любить, – говорила девушка, сжимая бокал в руках, и ее голос был тих и как-то по-особенному печален. — Вы будете смеяться, но меня даже мой жених не любит. Представляете? А я всегда думала, что у меня будет, как у мамы, что когда я выйду замуж, муж будет обожать меня, а оказалось, что обожать меня не за что. Она говорила и совсем не ждала его ответа. Писарев молчал, а Наташа, отпив еще вина, вдруг удивилась: — Я собиралась испортить жизнь человеку, который на самом деле любит другую девушку! Вы можете себе это вообразить? Я, княжна Наталья Репнина, фрейлина Ее Величества, не могу внушить человеку самое простое и естественное чувство на свете! Он вынужден был жениться на мне, при этом ничего ко мне не испытывая. Зеленые глаза блеснули слезами, а лицо все еще улыбалось какой-то больной, щемящей улыбкой. — С чего вы взяли, что любовь естественное чувство? – вдруг спросил Писарев и звук его голоса, спокойного, уверенного, вывел ее из охватившего состояния. Наташа перевела на него глаза, и взгляд ее изменился. — А ведь это вы, жестокий, бессердечный человек все сломали! Я не была такой. Это вы такой меня сделали. Вы! Она отставила в сторону бокал и заметалась по комнате. — Вы никого не можете сделать счастливым, вы только все портите. Вы погубили свою жену, погубили меня, и даже не понимаете этого! Княжна остановилась напротив Сергея и как-то негромко, но очень убедительно сказала, — Я ненавижу вас. — Выпейте вина, – Писарев спокойно протянул ей третий бокал. — Не думайте, что от этого я стану добрее. Он ухмыльнулся, делая большой глоток. Девушка в свадебном платье производила странное впечатление. Он с трудом мог вспомнить, как выглядела Вера в день их свадьбы, но то, как выглядит сейчас Наташа, он был уверен, не забудет никогда. Помятая фата, белое платье с мокрыми пятнами и испачканным подолом, поникшие, грустные плечи и неестественные, сумасшедшие, зеленые глаза дикой кошки. Она и в самом деле сбежала из-под венца, он это видел и не мог понять что испытывает. Его обуревали, какие-то совершенно нечеловеческие чувства, ему вдруг захотелось все сломать, все разрушить, превратить в пыль, чтобы ничего не осталось, ни этой комнаты, ни этого дома, чтобы потом, на этом месте, построить что-то совершенно новое, удивительное и... прекрасное. Мысль была новой. Создавать прекрасное ему еще никогда в жизни не хотелось. Сергей подошел ближе. — Ненавидите? — Ненавижу, – твердо ответила княжна. — Ну так давайте это проверим, – прошипел он, сжимая ее руку. Она рванулась, но потерпела поражение, мужские пальцы слишком сильно держали, — Мне больно! — Вам не может быть больно, – сцепив зубы, прохрипел Писарев, увлекая ее за собой, — Вы ничего не чувствуете. Вам только кажется, что больно, а на самом деле, вы дикая, лесная тварь, которая в кровь может расцарапать сердце человеку и даже не заметить этого. Его гнев уже клокотал, где-то у самого горла, вырываясь наружу сдержанным шипением, и мужчина, прижав девушку к стене, стал стягивать с нее фату и платье. — Прекратите! Перестаньте! Негодяй! – Наташа молотила кулаками, пытаясь выскользнуть из цепких рук, — Отпусти меня, подлец! Звон пощечины на секунду отрезвил его, и он как будто заново увидел возмущенные, зеленые глаза. Но вместе с этим, увидел и раскрасневшееся то ли от вина, то ли от борьбы лицо, приоткрытые и наконец-то согревшиеся губы и не смог устоять, накрыл их своим ртом. Наташа закрутила головой, пытаясь освободиться, уперлась руками в его грудь, но ничего не помогало, и тогда она топнула изо всех сил по его ноге. — Ну все, довольно! – внезапно остановился Писарев и, подхватив ее на руки, понес в спальню. Мужчина касался ее, настойчиво, властно, будто имел на это право, будто только ему и можно было касаться ее так. Девушка стоном встретила его руки, и тут же замолотила кулачками по спине. Она все еще не сдавалась, пытаясь вырваться, уворачивалась, выскальзывала, боролась. Сергей мало обращал внимание на ее сопротивление, теперь ему было почти все равно, что она говорит и чего хочет. Теперь он точно знал, чего хочет сам и чего, на самом деле, хочет она. Он почти грубо бросил девушку на кровать, тут же упав рядом, легко переместившись и прижав ее своим весом. Сейчас он не был нежен и не был терпелив, он не хотел ждать и не хотел надеяться. Сейчас ему не нужна была ее податливость и ее согласие, он все знал сам. Пальцы скользнули вниз, а рот не отпускал ее губы. Наташа что-то хотела сказать, но Сергею не нужны были ее слова. Ему вообще сейчас ничего не было нужно, кроме этого тела. Резко, почти грубо он ворвался в ее плоть, и княжна тихо ахнула, растеряв весь свой пыл. Ее тело обмякло, и борьба закончилась, как будто и не начиналась никогда. Толчки были резкими, его плоть проникала в самые глубины ее тела, в самые потаенные уголки, и где-то там, помимо боли, рождалось блаженство с каждым его проникновением, с каждым движением вглубь, оно росло, становясь больше и шире. Все перемешалось, боль стала похожа на наслаждение, а наслаждение теперь стало острым, как боль. Он не останавливался ни на секунду, будто не давая себе опомниться, перехватил ее руки, не позволяя ей коснуться себя, и завел их за голову. Впился взглядом в ее лицо, а она и глаз открыть не могла, потому что все время натыкалась на его темный взгляд. Его лицо сейчас в полутьме, над ней вызывало странные чувства, этот мужчина, что горячо дышал, и чье лицо она не могла внимательно разглядеть изо постоянного движения, чья темная прядь сейчас упала и покачивается в такт, чье тело сейчас так безжалостно с ее телом, словно знает, что жалость ей сейчас не нужна, этот мужчина вызывал в ней... Любовь? Нет, конечно! Просто сейчас безвольно принимая его, качаясь под ним, как тряпичная кукла от резких толчков, не поднимая глаз выше смуглых плеч, она совсем потерялась, совсем перестала соображать. Выдохи, перемешанные со стонами долетали до него. Девушка стонала, будто не было сил, будто боль слилась с блаженством воедино. Завершение приближалось и все становилось острее, жгуче, накалённей. Чувства взорвались яростным пламенем ослепившим, сметающим, пожирающим. Ее накрыло и именно потому, что это превозмогло все ее силы, она закричала. Голова заметалась из стороны в сторону, руки забились в конвульсиях, а тело выгнулось дугой, навстречу мужчине. А потом ее отпустило, как будто что-то сработало внутри, перещелкнув, как в механических машинах, и девушка, ничего не понимая, судорожно всхлипнула. Закрываясь слабыми руками, уворачиваясь от его глаз, Наташа вдруг разревелась, на полуслове, на полувздохе, по-детски, с всхлипами, безнадежно. И он понял — ей совершенно некому было пожаловаться, уткнуться в плечо, чтобы пожалели, погладили по голове, сказали, что все будет хорошо. Ничего не оставалось делать, как прижать ее к себе, дать ей уткнуться в плечо и гладить свободной рукой волосы. Это была истерика, самая настоящая, живая, отчаянная истерика.