Томные воды

      Когда она нежными бёдрами стиснула его торс, Клод, порабощённый ощущениями давно забытых лет, откинулся на разбросанные по ложу подушки. Низ живота потянуло — свело; боль на грани наслаждения преодолела черту. Диана качнула тазом и, вздёрнув подбородок, сдвинула со лба непослушные кудри, отблескивающие золотом морского заката. Выложенные меж узорчатых прядей драгоценные камни брякнули тихим придыханием — это был зов страсти и желания.       Осторожно, будто впервые, император тронул обнажённую талию возлюбленной. Её рёбра проплыли под его пальцами, которые на фоне её кукольной фигурки выглядели по-варварски крупными.       Диана отняла мужские ладони и вмяла их, податливые, в подушку. Она склонилась медленно, грациозно, словно деревце под гнётом властного ветра, и, прижавшись к горячей щеке императора, запечатала на его скуле поцелуй. Переполненное чувствами, женской лаской и жгучей любовью прикосновение ужалило. Пробравшись по сплетению сосудов до самого сердца императора, она выжгло в нём, почти остановившемся, дыру, соразмерную лишь солнцу — солнцу, что блестело в водопадах янтарных волос.       — Моя любовь, мой свет… — бархатистый шёпот влился в уши Клода; на мгновение ему почудилось, будто его барабанные перепонки затрещали. — Мой император…       На её добром, лучистом, как ясный день, лице расцвела улыбка, благодушная, тёплая — прекрасная. Мужчина невольно вспомнил вечер, когда ему по-настоящему удалось увидеть бутоны счастья, окропившие её чудный лик. Он также вспомнил изящность движений и тот чудный покой, затаившийся в её смородиновых глазах.       Она смотрела на него с благоволением, с лилейностью.       Она смотрела на него с тоской.       — Зачем ты пришла? — спросил он, не сводя с неё взора. Его голос прозвучал чуждо. — Опять будешь напоминать мне о худшем дне моей жизни?       Диана пробежалась ноготками по его чёлке, откидывая взмоченные волосики прочь.       — Где же он худший? — целуя открывшийся лоб, спрашивала она, но в её тоне не было ни капли удивления.       Клод не стал ей отвечать — знал, что не преуспел бы: какой бы вопрос он ей ни задал, как бы ни преподнёс свои страдания, она бы вновь по-матерински устыдила его и, исполнив свой долг, исчезла, оставив после себя незыблемый туман умиротворения. Он же остался бы ни с чем — с одной только скорбью, с которой за столько лет успел уже сродниться.       Она ушла, бросила его совсем одного, окружённого подлецами и лгунами. Последний лучик увяз в тучах, и Клод окунулся в кромешный мрак.       — Ты ничего не оставила мне, — он объял её руки, потирая тонкие запястья. В нём пылала обида, пылал гнев, но даже так он вовсе не думал причинять ей боль. — Всё забрала… Кроме воспоминаний.       Да, воспоминания… Яркие, красочные… Но они несли в себе до того много боли, что легче было их забыть. Забыть — и избавиться от них, пока зияющая в груди брешь не разрослась до гиблых размеров.       — Я оставила Вам самое дорогое: свою душу, — Диана пригнулась ниже. Опалив висок императора жаром дыхания, она едва слышно добавила: — Своё сердце… Почему же Вы о нём не заботитесь? Почему не оберегаете?       Клод задохнулся.       Схватив женщину за пояс, он скинул её с себя и, повалив на лопатки, навис сверху. Даже после столь резкой смены положения взгляд Дианы, всё такой же мягкий, не терял безмятежности. Держась за сжимающееся в спазмах горло, Клод пробормотал, убеждая скорее себя, чем жену:       — Что ты такое говоришь, женщина? — его настроение вмиг переменилось. — Атанасия в безопасности. Никто не посмеет обидеть её.       Брови танцовщицы сошлись на переносице и выгнулись вверх. Печаль изъела весь её образ.       Клод почувствовал неладное; ему стало дурно.       — Защищайте… — взмолилась Диана. Её дрожащие руки легли на щёки мужа. — Защищайте нашу доченьку. Близится беда.       — Что ты?.. — Клод потянулся, силясь перехватить кисти возлюбленной, но не успел. — Погоди!..       Стоило ему прикоснуться к ней, как её безвольное тело тотчас зарябило — и рассыпалось. Напоследок император заметил, как по её коже, переливаясь помутневшим кристаллом, сбежала слезинка.       Тяжело дышащий, Клод остался в полном одиночестве.       По его ногам, перекатываясь, текли собравшиеся в барханы пески.       — Атанасия…       Мужчина прокашлялся. Привкус горечи отравил его рот. Не найдя поблизости ни воды, ни чего-либо съестного (хотя обычно редкие слуги оставляли подносы с сочными фруктами), он нервно прикусил язык. Выступившая слюна жалобно чавкнула.       С трудом разгибаясь после длительного сна, император сел и спустил оголённые ноги к полу. Плитка обожгла пальцы, но он их не отдёрнул. Клод был рад, что нашёл хоть что-то отдалённо прохладное в этой проклятой золотом спальне, — ух как он к ней питал отвращение… Даже больше, чем к туповатым заговорщикам.       Со временем продышавшись, он успокоился. Тревоги не ушли, но физическое состояние практически возвратилось к норме.       — Феликс! — собрав последние силы, рявкнул он.       Голос прозвучал тише, чем Клод планировал, но верный рыцарь всё равно откликнулся на зов. Приоткрыв массивные двери, тот заглянул внутрь.       — Да, Ваше Величество? — спросил он, отвешивая лёгкий поклон.       Клод сжал переносицу и чертыхнулся. Отчего-то у него разболелась голова.       — Где моя дочь? Отвечай, — не то интересуясь, не то повелевая, выдал он. Надеясь на лучшее, он был готов к худшему.       Ответ слуги остудил его пыл.       — Принцесса у себя, Ваше Величество. В Изумрудном дворце, — взволновавшись, Феликс добавил: — За ней присматривает придворный маг, так что Вам не о чем беспокоиться.       Император с облегчением выдохнул. Поднявшись с прогревшегося дивана, он отдал следующий указ:       — Вели звать ко мне обоих: мага — на аудиенцию, в мой кабинет, принцессу же… — покидая комнату, он прикрыл дверь и задумался. Выдержав паузу, он продолжил: — Принцессу не зови. Распорядись, чтоб накрыли стол. Пусть начнут готовить её любимые угощения. Когда закончат, приведёшь её сам. И глаз с неё не спускай, — строго закончил Клод.       — Будет исполнено, Ваше Величество, — рыцарь кивнул.       Подобрав подолы плаща, он, видно, собирался удалиться, но вдруг остановился.       — Говори, — позволил император, заметив замешательство слуги.       Тот ещё немного помялся, но всё-таки задал волнующий его вопрос:       — Вас что-то тревожит? Если есть причины, я немедленно велю усилить охрану.       Клод поморщился.       Нет, дело тут было куда сложнее — никакая охрана не помогла бы. Вот только он и сам не знал, как именно мог обезопасить свою дочь: что самое пугающее, он также не знал, от чего он хотел её обезопасить.       В его голове крутилось лишь одно ясное предположение.       Бал.       Балы — место несчастий, место предательств. Именно на балах, когда в одном зале собирались опьянённые празднованием люди, вершились козни. И если близились очередные козни, если же некто особо дерзкий осмелился втянуть в свои мерзотные планы принцессу, Клод будет вынужден лично лишить этого человека головы.       — Нет, — сквозь зубы процедил он.       И почти поверил сам себе. Его слова не были ложью в полном её проявлении: никто, кроме него самого, и впрямь не ощущал угрызений и замешательства. Никто, кроме него, не слышал мольбы Дианы, когда те эхом раздваивались в его сознании. А раздавались они до тех пор, пока он всерьёз не начал задумываться, что ещё чуть-чуть — и они окончательно сведут его с ума.       От ненавистных мыслей его ладони непроизвольно сжались в кулаки.       Впутывать Феликса и его людей в это дело было нельзя — не сейчас. Пока его догадки основывались лишь на всплесках маны, обсуждать подобное стоило с экспертом по мане. До охраны же очередь дошла бы только после того, как догадки подтвердились — и превратились в стойкие аргументы… однако это вовсе нельзя было называть поводом для бездейства.       Феликс сделал уверенный шаг вперёд, но внезапно застыл.       Глаза императора сверкали по-недоброму.       — Исполняй приказ, — напомнил Клод и, не дослушав прощальных слов, которые ему уже осточертели, направился в свой кабинет.       Разум его был туманен. Барахтаясь средь слепых предостережений, он, не способный добраться до правды самостоятельно, чувствовал себя раздавленным. Первое лицо империи, свет Обелии, император — как его ни называли! А оградить от бед одно-единственное дитя он не смог. Ну не позор ли?..       Он тихо выругался.       Сколько уже раз он по собственной невнимательности промаргивал опасные моменты? Да он уже со счёта сбился! А сколько ещё таких моментов могло случиться, если бы он вёл более публичную жизнь? Вокруг его милой дочери несколько лет кружили, подобно голодным коршунам, юные сынки лордов, которых отцы под каким только предлогом ни посылали «проведать» принцессу. Клод, конечно же, не брезговал лишний раз обозначить свою позицию — и напоминал бесстрашным лордам, что, будучи бесстрашными, они по-прежнему не являлись бессмертными. Но не все, как оказалось, воспринимали его угрозы всерьёз… Гадкого герцога Альфиуса, например, не волновала ни его собственная жизнь, ни жизнь его недалёкого отпрыска, которого он активно навязывал беззащитной Атанасии. Но он не учёл того, что у Атанасии всё-таки была одна внушительная защита. Её отец.       Отец, а также верные слуги: Кровавый Рыцарь, маг из Башни…       Нет уж.       Кем бы ни был недоброжелатель, в этот раз до дочери он не доберётся, пообещал себе Клод. Диане больше не придётся беспокоиться. Она сможет спать спокойно.       С той секунды, когда Клод переступил порог кабинета, скрипнувший под его весом, ощущение уединённости покинуло его. Из-за плотно занавешенных окон в помещение пробивалась скромная нить дневного света, которая тут же меркла на фоне двух дьявольских огоньков — при входе на них нельзя было не наткнуться взглядом.       Развалившись в кресле, подготовленном исключительно для принцессы, придворный маг задумчиво потягивал дымящийся чай. Клод не знал и знать не мог, откуда компаньон его дочери в пустом дворце умудрился достать чашку горячего чая. Но куда больше его волновал не чай, а то, что слуга явился на зов буквально с первого возгласа. Феликс, очевидно, дойти до Изумрудного дворца не успел бы…       Как только колдун заметил императора, он мгновенно встал. Посуда взлетела и растворилась, как призрак.       — Вижу, у тебя и здесь уши есть.       Клод скривил губы в едва различимой ухмылке. Ухмылка была похвальной.       — Их Величество звали меня?       Чародей проигнорировал первый вопрос, но Клод и не ожидал получить ответа: всё-таки подобное проявление наглости можно было приравнять к измене. Почему-то, однако, он был безгранично уверен в лояльности мага — возможно, в этом была вина (или заслуга?) Атанасии.       — До нас донесли, что ты сегодня виделся с принцессой.       — Виделся.       — Прекрасно. Что можешь сказать о её состоянии?       Клод неторопливо прошёлся вперёд. Заняв место за рабочим столом, он по привычке принялся ворошить приевшиеся ему документы. Вчера он засиделся над треклятыми бумагами допоздна. Доделать работу он успел, повезло, но рассортировать бумаги уже не смог — не хватило сил. Заниматься подобной ерундой сейчас ему тоже не очень-то хотелось, и в обычном случае он бы немедленно свали столь монотонное занятие на бездельника Феликса… но тот, увы, уже был слишком далеко. Сидеть же в грязище у Клода не было никакого желания.       Собрав листы в первую стопку, плотную, но невысокую, он ненадолго задержал взгляд на верхнем варианте. На том по какой-то причине отсутствовала отметина имперской печати, хотя содержание сам император прекрасно помнил.       Маг вразвалочку прогулялся по крупному помещению. Остановился он у украшенного объёмными крестами кресла, спинка которого была настолько высокой, что Их Величество, будучи вполне рослым человеком, скрывались за ней, как шкодливый ребёнок. Облокотившись на мебель, Лукас отвернулся к окну, чтобы не смущать повелителя.       Когда дело доходило до Атанасии, её отец всегда проявлял завидное рвение… но говорить открыто о своём волнении всё же не мог.       — Мана принцессы стабильна, — начал докладывать Лукас. — Сама принцесса уже научилась сдерживать излишки, так что проблем со всплесками больше быть не должно. Но я всё равно продолжаю приглядывать за ней, — закончил он.       Клод окунул перо в чернила и вытащил из кипы подозрительный лист. Ещё раз пробежавшись по тексту взглядом, он стал дописывать под проделанным анализом упущенные моменты. Не отвлекаясь от занятия, он также без труда поддерживал беседу:       — Хорошо, — безэмоционально хвалил слугу он. — Продолжай в том же духе. И о здоровье принцессы тоже позаботься. Мы должны знать всё: даже если она просто споткнётся.       Колдун хмыкнул и, вскинув брови, окончательно засмотрелся в окно.       — Она не спотыкалась, но пару дней назад стукнулась лбом. В остальном она полностью здорова.       Пропустив последние слова мимо ушей, император порывисто повернулся. Кресло под его весом заскрипело и оцарапало пол. Резкий звук привлёк внимание мага.       — Стукнулась? — голос мужчины настороженно понизился и засвистел, подобно обрамлённой кровью гильотине. — Сильно? Обо что? Кто ещё в этом замешан?       Лукас скукожился, как курага.       Рассказывать ревнивому папеньке во всех подробностях о том, как его дочурка кидалась на людей, ему не хотелось… Но ещё меньше ему хотелось остаться в этом происшествии виноватым; всем было известно, как строго немногодетный император относился к потенциальным ухажёрам его несносного — но единственного в мире — сокровища. Поэтому Лукас без стыда, самовольно, решил опустить наиболее интимную часть:       — Нет, всё в порядке. Ушиб я излечил — и синяка не осталось, — поспешно соврал он, вспоминая, как поганый нейтрализатор сожрал чуть ли не всю его ману. Однако правда была в том, что синяка действительно не осталось. — На свой бал принцесса пойдёт в надлежащем виде.       Клод вернулся к работе, но, услышав о бале, задержал руку над бумагой.       — Бал… — заворожённо прошептал он.       Внезапно у него вновь разболелась голова.       Облокотившись на стол, он надавил на пронзённые болью виски и крепко зажмурился. Под веками заплясали образы: сидящая на нём Диана, её пылкие поцелуи, её слёзы, её предостережения…       И пыль, которая осталась от неё, едва с её влажных губ сорвались слова мольбы.       Мужчина весь задрожал, и это не скрылось от глаз любопытного чародея.       — Если б его можно было отменить, этот бал, — уняв тремор, выплюнул император. Раздражённо вздыхая, он посмотрел на слугу с особым барством. Лукас выпрямился, готовый получить приказ. — Когда бал начнётся, слейся с толпой и не своди с принцессы глаз, держись поблизости. Но следи не только за ней — следи за всеми. Чуть заподозришь кого-то — не жди, сообщай мне. А принцессу немедленно уводи прочь.       — Слушаюсь, Ваше Величество.       Маг поклонился.       Он и сам, без каких-либо дополнительных указаний, сделал бы то же самое. Озабоченность императора в этом вопросе напрягала.       Неужто и Их Величество увидели вещий сон?..

***

      Золото, золото, золото…       Ниже она наблюдала алмазы, неподалёку — серебро. Одна красивее другой, вещи ютились на полке, как россыпь звёзд на бескрайнем небосклоне. Их сияние отличалось особым благородством и, казалось, могло заставить увидеть их блеск даже безнадёжного слепца.       Девушка кашлянула и сдавила глотку пальчиками. Выбор завязался на её шее тугой верёвкой, жёсткой и по-колючему шершавой.       Ох, как же Дженнет ненавидела выбор! Каждый раз, когда пред её носом возникало несколько чарующих предметов, она с трудом удерживала нарастающее волнение. Силясь унять дрожь честных рук, она прятала их за спину. Она старалась не щупать товары, не крутить их — не искать достоинств со всех существующих в них сторон; напротив, она смотрела на предложенные варианты осторожно, подражая взрослым, потому что знала: оставшись в полном одиночестве, сделать выбор она не сможет.       Леди Маргарита повела плечами, потирая застывшие от долгого молчания голосовые связки, и, сбросив напускную серьёзность, по привычке вознамерилась обратиться к Иезекиилю. Только тогда она, будто уколовшись об иглу при вышивании, вспомнила: сегодня его здесь, рядом с ней, не было.       Наверное, впервые решать ей придётся самой.       — Ах, как же оно тяжко — избрание… Вижу, и Вы не справляетесь?       Будто прочитав её мысли, подруга одним лишь взором, острым, как обратная часть броши, пронзила Дженнет насквозь. Та шумно втянула воздух и заметалась, не зная, куда деть ладони. Она сжала их в кулачки и поднесла к беспокойной груди, борясь с томительным ощущением испуга. Сердце раскатами молнии билось об узкие рёбра, не позволяя совершить ни единого полноценного вдоха.       — Да… — тихонько, придерживая застёжки накидки, призналась утомлённая Дженнет. — Всё здесь очень-очень красиво…       Она подняла взгляд выше. Леди Хиггинс улыбалась ей, добродушно кривя персиковые губы. Бесподобную картину нарушал торчащий клычок: он убивал в столь обаятельной леди всю её природную миловидность.       Леди Хиггинс была прелестна: её походка, её царская мимика, точная, властная жестикуляция… Она была со вкусом одета и вовсе не скрывала своих богатств. Она была изысканна и, очевидно, обладала завидным состоянием. Однако Дженнет не было совершенно никакого дела до тех хвалёных богатств, ибо таким даром, который достался ей, не мог похвастаться никто.       Дженнет носила в своих жилах кровь правящей семьи.       А её глаза мерцали так же ясно, как и у её сестры, принцессы.       — Почему же Вам так трудно?       Бледная, обильно напомаженная, леди Хиггинс выглядела дюже болезненно. Она играючи вертела зонтик и пряталась под плотными покровами своего дорогого наряда.       Она продолжала:       — А ведь все только и говорят, что вы с ней как сёстры… — звонкий девичий голосок улетел прочь.       Всего на мгновение Дженнет оглохла.       Что это было? Должно быть, ей почудилось?..       — Вы же хорошо её знаете? — перебирая ажурные складочки, украсившие ручку аксессуара, допытывалась её неугомонная спутница.       — Да, Вы правы, — леди Маргарита с согласием кивнула. — Мы давно дружим, и я понимаю, что ей нравится. Но у неё столько украшений…       — Раз у неё их так много, может, тогда не стоит одаривать её тем, на что она посмотрит пару раз — да забудет? Может, будет лучше подарить ей то, чем она станет пользоваться каждый день? — леди по-лисьи сощурилась. Белоснежные волосы, пудровыми реками ласкавшие её грациозную фигуру, добавляли её взору подлого огонька. — Я как-то слышала, что принцесса жадна до наук. Это так?       Дженнет помялась.       На самом деле, она и сама была наслышана об этом — и не единожды. В умственных способностях принцессы она ни на грамм не сомневалась, но, к сожалению, они никогда не вели строгих бесед. Подобные разговоры, насколько Дженнет помнила, часто заводил Иезекииль, но лично ей они быстро наскучивали, поэтому она их старательно избегала. Принцесса же к ним, наоборот, со всем рвением тянулась.       — Да-да, это так, — поправляя скатавшиеся перчатки, отвечала Дженнет. — Мы часто разговариваем про разные книги. Принцесса много читает. Она это дело очень любит!       Дженнет заулыбалась.       — Отлично! Тогда как насчёт дневника?       Пурпурно-винная радужка Сесилии вспыхнула, словно искра. Но враз потухла.       — Дневника?..       — Да! Или записной книжки. Каждый вечер принцесса будет брать Ваш подарок в руки и оставлять на его страницах пару строк. И каждый раз при этом она будет вспоминать о Вас, — закончила она и, наполнив грудь кислородом, ахнула в предвкушении.       Дженнет сочла поведение новой подруги странным.       С их знакомства прошло уже достаточно времени — первая встреча случилась аж на дебюте. Леди Сесилия подкралась к ней и пожелала удачи. Тогда же Дженнет узнала, что разница в возрасте у них была в два года, а оттого решила прислушаться к старшей девочке. После этого они ещё несколько раз общались: на чаепитиях милой принцессы, на балах и прочих светских приёмах. Да и в городе разок встречались… но дальше лёгкого знакомства они не заходили.       Дженнет была рада, что такая чудесная девушка — ещё и почти взрослая! — осмелилась ступить с ней на тропу дружбы.       А идейку она ей подкинула просто замечательную!       — Ох, Вы правы, правы! — вновь залепетала леди Маргарита.       Как-то принцесса упомянула подозрительный, как считала Дженнет, феномен. Обсуждая с Иезекиилем, видимо, крайне занятный том, она вдруг раскрыла книжку на случайной странице. Бумага скрипнула, разворот затрещал, а Атанасия поднесла к носу книгу и изрекла:       — Запах книги… Он буквально наполняет меня жизнью.       Иезекииль тогда согласился — сказал, что отлично понимает её чувства. Одна лишь Дженнет осталась в недоумении — и на протяжении всего разговора не сводила взгляда с книги. Когда принцесса и Иезекииль достаточно увлеклись беседой, она наконец-то получила возможность проверить то, что её так интересовало, — и повторила действие сестры… Но даже после изучения аромата обложки она так и не догадалась, чем же восторгалась её принцесса: книга пахла книгой. Ну да, это был запах бумаги — вполне себе обычный и даже не особо-то приятный. Подумаешь… Это ведь не цветы и не выпечка какая…       Да, были в её принцессе своеобразия — характерные черты, о которых знали многие. Но понимали их, похоже, единицы.       Дженнет с печалью на душе осознавала, что относилась скорее к первым, чем ко вторым.       Успокаивали её думы о том, что противоположности, как было предположено кем-то, чьего имени она не знала, притягивались. А значит, это не с ней, с Дженнет, что-то было не то — значит, это была задумка Вселенной, чтоб их с сестрой судьбы связались меж собою крепче канатов!..       Когда прогулка была закончена, девушка чувствовала себя измотанной и едва держалась на ослабших ногах. Каждый шаг получался вымученным, и её тело, лишившееся последних сил ещё пару часов назад, неуклюже швыряло из стороны в сторону.       Что-то далёкое от границ понимания обычного человека засело у неё внутри, затаилось у неё под рёбрами и со звериной жадностью кусало, продирая наточенными зубами сосуд с её немногочисленной энергией. Укус за укусом — и рана вскоре разбухла до пагубных величин; сосуд, изрешечённый, опрокинулся. Энергия разлилась.       Казалось, будто опустевший котёл больше никогда не заполнится до краёв. Казалось, будто силы отныне всегда будут набираться лишь до половины — и неизбежно иссякать, проливаться, как в прошлый раз, вновь и вновь. Казалось, будто со временем будет становиться только хуже: дыры станут разрастаться до тех пор, пока от тоненькой оболочки не останется ничего…       Дженнет тряхнула головой.       Нет-нет, она опять преувеличивала. А в таких ситуациях не было лекарства лучше здорового сна.       Борясь с головокружением, вызванным поразительной слабостью, леди Маргарита побрела вверх по лестнице, опираясь на перила.       Когда наконец-то пришло время сна, она ещё долго разглядывала купленный для дорогой сестры подарок. Поглаживая с любовью обёрнутую обложку, она не могла сдержать искренней улыбки. Внутри неё, потеснив усталость, крепилось тепло, разбавленное морозцем мнительности.       Гладь переплёта поцеловала её пальцы. Размышляя о том, как её возлюбленная принцесса отреагирует на подношение, Дженнет против воли задрожала. Воспоминания об одной из недавних ночей душили её беспощадно. Оставалось ещё чуть-чуть — и вожделенная идиллия воцарилась бы безвозвратно. Они с сестрой оказались наедине… Этого так давно не случалось…       Она вздохнула.       Трогая тесно сложенные странички, Дженнет представляла, как нежные руки принцессы Атанасии коснутся их, как на гладкой поверхности прочертятся прекрасные буквы, которые уже совсем скоро сложатся в слова — такие же мягкие и чистые, какой была любовь Дженнет.       Она отложила дневник на подоконник и рефлекторно прикрыла его тканевой тряпочкой.       Она и сама не знала, от кого она пыталась спрятать эту вещь, но почему-то ей совершенно не хотелось рассказывать о столь гениальной покупке никому.       Даже Иезекиилю.       Особенно Иезекиилю.       Это будет их с сестрой секрет.       Только их.       Стоило Дженнет вернуться в постель, как её тотчас же настиг приступ измора. Натирая виски, пронзённые колкой болью, она осторожно улеглась и, поджав к животу потерявшие последнюю стойкость колени, уснула.       Никогда прежде ей не удавалось провалиться в сон так быстро.