«C тех пор, как я Вас покинул, я лишился всего: любви, удачи, — жизни. Моё дыхание остыло, а взгляд утонул во мраке. Вы — моё солнце в великом небосклоне. Ваш жаркий взгляд был моим костром, распалённым в холодной чаще, а Ваша улыбка — моей луной, освещавшей в безграничной мгле тернистый путь…»
Ати бессознательно ахнула. Это точно Лукас написал? Её Лукас? Её строптивый и несговорчивый друг, который жалел и пары добрых слов, иссохших, как старый рудник, когда все остальные её поклонники лили речи с той же щедростью, что и дождь лил свою воду на вспаханные поля? Но зачем оно было нужно? Подход, который предпочёл Лукас, был не только нечестный, но ещё и заведомо провальный относительно него самого: если же та несчастная девушка и влюбится в него, посчитав его воплощением прекрасного принца, то — Лукас должен был это понимать — однажды всё равно прозреет. Ведь с определённого дня, как обычно и случалось, пара начнёт подпускать друг друга всё ближе и ближе… И чем раньше они подберутся к заветной черте, тем скорее падёт иллюзия, которую Лукас напустил на бедную леди подобными письмами. Ати опустила взор ниже. Как ни странно, послание на этом обрывалось. «Он его не дописал? — удивилась она. — Значит ли это, что он скоро усядется за продолжение и сразу же заметит его отсутствие…» Она сдавила переносицу. Духота вцепилась в её узкие рёбра, и Ати была вынуждена открыть окно. После жаркой ночи прохладный глоток кислорода приятно освежал и бодрил. Атанасия отдавала себе отчёт: если она не предпримет меры, их с Лукасом и без того хлипкие отношения испортятся безвозвратно. А он ей ещё понадобится хотя бы для того, чтобы разобраться с маной и волшебством в целом — с тем, что никак не поддавалось ей. Оттого первой логичной мыслью было незаметно переместиться в Башню и так же незаметно провернуть нехитрое дельце — подсунуть конверт в ящик и вернуться в спальню. Однако это было слишком опасно. Да и заклинания, которое послужило бы ей шпионом, Ати ещё не выучила. А как по-другому было узнать, не наткнётся ли она внезапно на Лукаса, увлечённого работой? Так, стоп. Лукас, увлечённый работой?.. Атанасия прыснула. Нет, такого ей было не застать и на пороге смерти!.. А вот за бездельем он вполне мог попасться. Вернее, попалась бы она — ему на глаза. А не за бездельем, естественно: она-то никогда не бездельничала!.. Ну, почти. Тогда нужно было действовать иначе. Наиболее разумным вариантом будет поговорить с отцом, рассудила Ати. Клод как раз пожелал сегодня отобедать в компании своей единственной дочери. Вряд ли он откажет ей в одной скромной просьбе: занять придворного мага каким-нибудь трудом. В тот-то момент, когда Лукас примется за выполнение своих обязанностей, она и прошмыгнёт в его владения! Надо только придумать, что за поручение такое ему доверить… Лучше бы что-то такое, чтоб он подальше был. И подольше… Ати вздрогнула. Когда дверь в её покои приоткрылась, помещение охватил сквозняк. — Доброе утро, принцесса. Лилиан переступила порог. На её лице, как и всегда, горела улыбка, способная растопить даже самое холодное сердце. — Доброе утро, — поздоровалась Атанасия и шустро припрятала конверт, затолкнув его в один из подарков — дневник, лично переданный Дженнет раньше положенного срока.***
«Горячие мужские руки скользнули по изгибам Габриэллы, взбираясь по её объёмным выступам и задерживаясь на невинной груди, восхищавшей своими совершенно не невинными размерами…» — Невинной груди?.. Атанасия на мгновение замерла, недоумённо крутя в голове последние прочитанные слова. Что бы это могло значить? Да и «невинный» размер — это какой? Она осторожно покосилась на собственную грудь, приплюснутую и припрятанную за высоким воротником. Сделать какие-то выводы о своём теле, когда на него было надето это, оказалось непросто. Но, увы, сегодня большого выбора ей не представилось: щеголять при отце в более откровенных шмотках было смертельно опасно. Причём опасно не столько для неё, сколько для прислуги и стражи, которой пришлось бы, как минимум, выколоть себе глаза, чтобы избежать гнева ревнивого императора. — Неважно, — так ничего для себя и не уяснив, решила она и перевела взгляд обратно. «Габриэлла в безрассудстве прикрыла веки и глубоко захватила воздух. — Краспиано… Её собственный шёпот ласково коснулся её ушей. Ощутив на тонком плече мокрый поцелуй Краспиано, она, вмиг ослабевшая, откинулась на мягкий газон. Наступил вечер, которого она так долго ждала — вечер, когда она отдаст возлюбленному не только своё любящее сердце, но и то, что принадлежало ему уже давно — её млеющее от одного его вида тело…» Не способная оторваться от текста, Ати заворожённо вглядывалась в книгу, пытаясь разобраться: нравилось ли ей то, что она видела, или же нет. Строки текли у неё пред глазами, складываясь в объёмные абзацы и холодными волнами разбиваясь о финальные точки страниц. Сюжет долго не стоял на месте; он лился плавно, но живо, дабы не утомить редкого читателя. Неподалёку вертелся шаловливый щенок. С прошлого вечера он хвостом таскался за новой хозяйкой, провожая её и от хаммама до кухни — и обратно. Он терпеливо ждал, пока говорливые служанки, то и дело норовившие почухать его пушистые бочка, приведут хозяйку в порядок и так же терпеливо следовал потом за ней по саду в библиотеку. Иногда он отвлекался на новые для него запахи и с детской пытливостью носился за пёстрыми бабочками, но слишком не задерживался никогда — и всегда нагонял. Теперь же, раскопав себе эдакое гнездо в подушечке, он валялся пузом кверху, покачивая полусогнутыми лапками и катая меж рядочков мелких зубов тесёмочную кисточку, оторванную от одного из углов лежанки. Он был тих и никому не мешал. Лист за листом — принцесса пожирала историю до безобразия быстро, не задерживаясь ни на одной сцене. А ведь это была одна из тех историй, которых принцессам вообще было не положено читать. «Краспиано целовал её с жаром, целовал с присущей ему страстью, порабощая губы и язык. Она неосознанно отвечала ему с тем же желанием. Мужчина наслаждался её раскрепощённостью, а потому позволил ей взять инициативу в свои руки. Вскоре Габриэлла оказалась прямо на нём, и её обнажённые черты засверкали, увешанные блестящими льдинками пота. Крупные груди с налившимися ягодками вздымались изнывающе. Трава вокруг них, свежая и ещё горько пахнущая, играючи шелестела, роняя со своих стебельков капельки утренней росы. Зелень охватывала всё пространство, отзываясь ясным отражением в глазах Краспиано…» — Да какая разница, какого там цвета трава!.. — в нетерпении зашипела Атанасия, готовая швырнуть гадкую, но захватывающую книжонку об стену. — И откуда у них там утренняя роса, если только вечер наступил? Ох, ну и зачем она взялась за эту белиберду? Почему-то она искренне верила, что за чтением время до обеда пролетит легко, едва ли ощутимо. Но, увы, получилось совсем наоборот: чем дальше продвигался сюжет, тем активнее злобный автор мешал читателю вдоволь насладиться романтикой меж героями. И даже сейчас, когда, казалось бы, все пути назад уже оборвались, в ход пошло никому не сдавшееся описание природы! «Габриэлла со знанием дела повела бедрами, раскачивая ими медлительно, размеренно, как маятник. Она знала, что трётся о самое чувствительное место возлюбленного, и ощущение рвущегося к ней мужества доводило её до экстаза раньше положенного». Добравшись до волнительной кульминации, принцесса, наконец, прервалась. Подтянув к груди коленки, она, завлечённая, против воли вжалась выступившими лопатками в мягкую спинку стула. В ту же секунду стул громко заскрипел, царапая гладкую плитку пола, и с протяжным визгом уехал назад. Ати тотчас судорожно подпрыгнула. Её всю заколотило — неужто кто-то заметил? Однажды подобное уже случилось. Тогда она, кажется, в один миг постарела на добрый десяток лет. А для неё, и без того разменявшей за несколько своих жизней не один десяток, такое вообще было исключено! Наученная горьким опытом, она с нечеловеческой скоростью запихнула пухлый том женского романа под пышные юбки и нервно принялась осматриваться по сторонам. Скучающие полки, горшки с цветами, пара небольших столиков — и никого более. Тихо. Она с облегчением выдохнула. — Никого… — еле слышно пробормотала она. Её лёгкие стремительно опустели, а голос сошёл на нет. Ложная тревога, с удовлетворением осознала Атанасия. Успокоившись, она вытащила из-под задницы книжку, успевшую немного нагреться, и, устроившись поудобнее, вернулась к чтению. «Когда она почувствовала, что его изголодавшееся по женскому теплу тело отвечало ей взаимностью, а вокруг его пальцев вилась выброшенная от нетерпения магия, она гортанно засмеялась и, размяв затёкшую шею, откинула пышные волосы. Крупные кудри, цвет которых напоминал её любовнику медовуху из той самой таверны, где они впервые встретились, заблестели в свете тлеющего заката». — Он ещё и накатывает в каких-то тавернах… — обиженно бурчала Ати, дочитывая до очередного разящего гениальностью сравнения, будто мужчина из книги действительно имел к ней, принцессе Обелии, какое-то отношение. — Волосы как медовуха… Ерунда какая, — продолжала фыркать она, вновь пробегаясь по возмущающему предложению. — Верно, не все же мужчины такие?.. «Мужчина застонал. Стиснув осиную талию любимой, тонкую настолько, что он мог бы обхватить её одной рукой, он приподнял девушку, отняв от земли её лёгкое тельце. Она податливо обвила его торс ногами и повисла на нём, игриво дёргая его за водопадом ниспадающие гладкие чёрные пряди. Габриэлла не успела опомниться, как очутилась на мягком полотне, расстрелянном в самом центре поляны. Краспиано прижал её к земле и, покусывая нежную кожу, ненавязчиво покрыл поцелуями изящную шею. Габриэлла тяжело и рвано задышала. Когда мужские пальцы добирались до её пещеры любви, девушка издала протяжный стон: — Ах!..» Прервалась побелевшая принцесса лишь тогда, когда глаза от столь смущающих — и, если уж говорить откровенно, странных — описаний сошлись в кучку, как после внушительных количеств некачественного алкоголя. Женские романы вообще были богаты на подобное безобразие, размышляла она, вспоминая прошлые экземпляры, с которыми ей посча… пришлось познакомиться. Этот, попавший в её коллекцию совсем недавно, хотя бы не ослеплял обилием дурацких метафор, от которых рука сама лишний раз тянулась перекреститься. Хотя, конечно, и он, бедняга, не избежал последствий данного жанра — всё-таки без косноязычных эвфемизмов и звенящей пошлости не обошлось. А ухудшало ситуацию ещё и то, что главная героиня подозрительно была похожа на неё саму, на Атанасию. Однако и это было не самое страшное. Страшнее всего оказался её любовный интерес. Любовный интерес, до дрожи в коленях напоминающий — будь он проклят! — Лукаса… — Случайные совпадения! — излишне громко пролопотала Атанасия и суматошно отмахнулась от мыслей, заставших её врасплох. И то, что Краспиано клялся в любви нескольким женщинам за раз, как это умудрился сделать Лукас, тоже было лишь совпадением! И вообще… Нечего ей было о таких дуростях думать! Это просто роман. Да, туповатый. Да, бессмысленный. Роман, нацеленный на привлечение аудитории, которая исстрадались по моральному отдыху и… по вниманию со стороны противоположного пола. Ати ни в коем случае себя к таковым не относила. А роман… Он так — для опыта. Надо же было знать, в каких ещё жанрах ныне пробовали себя молодые — и не очень — авторы! Приготовившись снова следить за любовными похождениями героев, девушка пробежалась по странице, подчёркивая нужные фразы ноготками, и отыскала последнее вычитанное слово. Найти его было не так уж и сложно — имитация стона бросалась в глаза почти сразу, отчего у Атанасии по коже прокатились мурашки… Только спустя пару мгновений она догадалась, что её мурашки были спровоцированы не текстом, к которому она уже успела попривыкнуть. Жар в районе виска обжёг её уши, и она ненадолго оцепенела. «Показалось?» — поразмыслила она, после чего, неожиданно осмелев, обернулась. Столкнувшись взором с пронзительными красными глазами, которые она узнала бы из тысячи, принцесса окончательно потеряла дар речи. Нет, не показалось! — Что читаешь? — спросил Лукас, не сдвигаясь ни на миллиметр. Ати молчала, раскрыв рот. Тысячи несуразных оправданий вязались у неё в мозгу, всё туже и туже сбиваясь в упругий ком. С её губ слетела первая отговорка, но вместо неё прозвучал лишь сдавленный хрип. — Ни… ничего! — с особым усердием выдавила она, захлопнув запретную книгу. Узкая закладочка слетела прочь и затерялась под мебелью. — А, так это один из тех жутких романов с длинными названиями? — покосившись на живописную обложку, устланную объёмным слоем текста, маг покривил губы в гаденькой ухмылочке. — Да чего ты прячешь-то? Я и так их читал. Будучи не в состоянии поверить в услышанное, Атанасия схватилась за сердце, силясь взять контроль над эмоциями. Необъятной пульсацией сердце с гулом отдавалось сквозь тонкую кожу. Как бы она ни старалась, найти хоть одну-единственную адекватную причину, почему болван Лукас притронулся к столь сомнительной книжонке, у нее не выходило. Когда-то давно, несколько лет назад, когда она ещё была настоящим ребёнком, компаньон уже как-то обсмеял её за чтение такой второсортной галиматьи. Он потешался над ней усердно, цепляясь за каждую ниточку, попадавшую в его когтистые лапы, и глумливо тыкал на то, что её интересы позорны. Что же изменилось с тех пор? Или, напротив, не изменилось ничего — и таким образом он вздумал сплести себе новую паутину издёвок? — Читал?! Зачем? — несдержанно спросила Ати. Она вновь прокрутила в мозгу его слова и скорчилась, искренне веря в то, что и птицы на небе, и жучки на земле рассмеялись бы, узнав то, что сегодня узнала она. Она с трудом представляла себе Лукаса за столь противоречивым занятием. Она вообще его за чтением любого рода не представляла, если уж говорить честно. Всё-таки Лукас в её глазах был человек довольно ленивый, пускай и не глупый. — Чтобы понять, чем они тебе так нравятся, — как ни в чём не бывало ответил тот и, поправив клацающие на бёдрах ремни, устроился на соседнем стуле. Пальцами Ати впилась в ткань, стянувшуюся в узорчатый водоворот на её ключицах. Чувствуя, как холодная влага уже опоясала её неприкрытый лоб, она суетливо водила взгляд из угла в угол. Как это — понять? Да и зачем ему что-то понимать? С каких это пор он был заинтересован такими вещами? В принципе, настолько глубокое понимание личных интересов поспособствовало бы их сближению, Атанасия осознавала это. Но они и так были друг к другу ближе, чем дозволено, а у Лукаса, на минутку, имелся собственный любовный интерес — прямо как в этой книжке! И письма он тоже ну уж очень похожие писал… — Гав! — проснувшийся щенок прервал затянувшееся молчание звонким тявканьем. Лай вышел до того громким, что Воронуля испугался собственного голоса. Пораздумав, Ати рассудила, что нужно будет избавиться от второго стула. Зачем он был здесь, если она никого, кроме себя любимой, видеть тут не желала? Она сцепила пальцы в замок и приказала: — Я запрещаю тебе без разрешения приходить в мою библиотеку! Ещё чего не хватало! Лукас и так в её жизни вертелся чаще, чем тараканы — на кухне. А после того, что он, вражина поганая, натворил вчера, ей на него и смотреть-то не шибко хотелось. Шёл бы к своей принцессе и целовал её! Пусть вот её книги ворует и в её интересах разбирается, а в личное пространство Атанасии ему лезть нельзя — запрещено! Да и делать ему здесь, откровенно говоря, было нечего. — Это ещё почему? — Лукас упрямо сложил руки. Ответ его явно не удовлетворил. — Я же не сказал, что мне эти твои книжки не понравились, — съязвил он. Ати ошалело захлопала ресницами. Ей послышалось? Или он на самом деле только что признался, будто бы ему пришлось по душе чтиво, которое даже она, девчонка, находила откровенно сомнительным? — А они что… правда понравились? — не верила своим ушам она. И не верила вполне оправданно! Попасться дважды в один и тот же капкан она желанием не горела. Сейчас она видела для себя единственный выход: выпереть негодяя прочь и, как она планировала изначально, забыться в чтении ровно до того момента, пока её свободное время не подойдёт к концу. С отцом она собиралась говорить с холодной головой и с положительными эмоциями. Иначе Клод, будучи далёким от мастерства слова, раздавит её при первых же нотках плохого настроения, как муравья. — Нет, — резко бросил Лукас, вмиг развеяв все сомнения подруги. Хотя… О каких сомнениях шла речь? Нет, не было у неё никаких сомнений — она заранее знала, чего следовало ждать. Тем не менее, приятного в случившейся беседе всё ещё было мало. — Ар-р! — она сердито откинулась на стул, мягкая спинка которого тут же прогнулась, потеряв упругую форму. Терпеть бесцеремонность она больше не могла. — Всё! — воскликнула она. — Сгинь уже отсюда, Лукас, и не мешай мне! — Мешать?! — Лукас посмотрел на неё, как на идиотку. — И в мыслях не было. Просто хотел поговорить. — Вот разговорами ты мне как раз и мешаешь! — настырно протестовала она. Да как он не понимал очевидных вещей? Сам-то, наверное, читал в тишине, в одиночестве. А её в покое никак оставить не стремился, даже наоборот. И что это? Эгоизм ли? Скудоумие ли? Или, может, обычная человеческая зловредность? Ати подняла выроненную закладку и плюхнулась обратно. Обидевшись на компаньона, не внимающего её словам, она раздосадованно хлопнула плотным томом по коленям; блестящие ткани юбки зашелестели, разглаживаясь и спадая к лодыжкам. Книгу она начала читать продолжительное время назад и уже перешагнула порог в несколько сотен страниц. Задержавшись на столь пикантном моменте, она не хотела останавливаться — только не сейчас, когда герои добрались до решающей черты! Но и возобновлять чтение, пока наконец не останется в одиночестве, она не торопилась. К счастью, закладка выскочила в самый ответственный час, так что Лукас хотя бы не прознал, что она уже добралась до той самой сцены. Ати вдруг пробило дрожью. Интересно, а какое лицо было у него, когда он сам это читал? Было ли ему неловко, или же тот фрагмент оставил его равнодушным? Или, быть может, он и вовсе проникся столь занимательным эпизодом?.. Принцесса закашлялась, давясь сбившимся дыханием. Ох, лучше бы она не выходила из комнаты! Сидела бы да ждала намеченной встречи… Нет же, завела её судьба в эту чащу — не обойти теперь и не выпутаться. — Может, тогда ты мне вслух почитаешь? — почесав подбородок, забвенно спросил Лукас. Атанасия на секунду оцепенела. Чем глубже тянулась нить беседы, тем меньше беседа походила на беседу и больше — на покрывшийся мхом анекдот про двух дураков. Атанасия же себя дураком никак не считала, а потому негодование копилось в ней стремительно, вот-вот готовясь лопнуть, как гнойный нарыв, болезненно ноющий дни и ночи до тех пор, пока боль не завладеет всем телом без остатка. — Ещё чего! — взъелась на собеседника она. — Сам же сказал, что не понравилось. — Не понравилось совершенно, — подтвердил тот, вызывая у неё повторный приступ злости. — Но я прочитал только первые полсотни страниц — и это было самое унылое чтиво в моей жизни, — он зевнул, будто доказывая достоверность своих слов. — Герои ничем, кроме поцелуев, и не занимались. Тоже мне занятие, — он прервался, чтобы с новыми силами продолжить: — Но, может, из твоих уст это будет звучать интереснее. Он многозначительно ухмыльнулся. У принцессы сию же минуту свело челюсть. «Пятьдесят страниц, пятьдесят страниц… — тревожно перебирала она главу за главой, силясь вспомнить, на какой же из них оборвалась пятидесятая страница. Любовных откровений там точно не было, догадывалась она, но на предпосылки и намёки автор не поскупился. — Как же хорошо, что он заскучал раньше…» — В этом, чтоб ты понимал, и состоит жанр «Романтика», — с умным видом надув губы, выпалила Ати. — Нечего браться за такое, раз романтика тебя не интересует. «И как у него только хватило мозга написать то чудесное письмо? — недоумевала она. — Пусть там и было всего пару строчек, но они — воплощение романтики, а Лукас…» Она посмотрела на него ещё раз, словно ожидая увидеть в нём кого-то другого, более чуткого и эмпатического, но, что естественно, не преуспела. Лукас, томящийся в пучине ведомых одному лишь ему мыслей, всё так же сидел, вальяжно закинув лодыжку левой ноги на колено правой, и скучающе теребил золотые чётки, насквозь пропитанные его густой маной. «А Лукас… — продолжала подыскивать слова Ати. — Лукас — воплощение всего противоположного, что только можно отнести к романтике». — А тебе, значит, такое нравится? — вновь брякнул колдун, верно, подумав о чём-то своём. Ати застыла в замешательстве, окунувшись в прострацию. Что ответить? Да? Нет? И то, и другое и соответствовало, и не соответствовало реальности одновременно: «такое», как выразился Лукас, ей не нравилось, но и заверить его в обратном, не утонув в чане лжи, она не могла. Количества подобных томиков в её библиотеке было достаточно уже для того, чтобы усомниться в её адекватности, но читала она данную литературу исключительно отдыха ради. Великих творений она среди тех романов ничуть не искала. — Немного… Иногда… — мешкала она, пытаясь не соврать. — Ну, для настроения… — И тебе правда нравится читать по десять листов о том, как не знакомый тебе мужик слюнявит шею не знакомой тебе женщины? — изогнув острую, как смертоносный лук, бровь, то ли насмехался, то ли с искренним любопытством интересовался Лукас. У Атанасии аж всё поплыло пред глазами. «О нет!» — запаниковала она. Он всё-таки добрался до намёков! — Лукас! — взвизгнула она и снова строго стукнула по обложке. Хлопок прогремел грозно. — Ты сам-то думаешь, что несёшь? Никто никого не слюнявит! Это же тоже поцелуй… — едва борясь со смущением, поучала непутёвого собеседника она, сама не осознавая, зачем, вообще, это делала. — А поцелуи — это настоящее искусство. Поцелуи — это соединение воедино двух душ, предназначенных друг другу… Она с придыханием остановилась, замерла прям так, с открытым ртом, заметив, что честно процитировала собственные мысли, о которых поутру даже думать стыдилась. А теперь, когда её застали в, наверное, самом невыгодном для неё положении, она ещё и развязно выболтала их, не постыдившись вести до неприличия интимные разговоры с мужчиной. И по какой-то причине по-настоящему стыдно ей не было. Неловко — да, чуть. Но отчего-то она сочла строго необходимым убедить друга-тугодума в достоверности сказанного. На Лукаса же её размышления впечатления не произвели. — Ты опять всё преувеличиваешь, — абсолютно точно уверенный в своей правоте, заявил он. — Всё намного проще. Мы же с тобой тоже целовались — и ничего. — Это другое, другое!!! — нервно отнекивалась принцесса, стуча по уже изрядно изогнувшемуся от жестоких побоев тому. — Это другие поцелуи! Так, как целуются в этих книгах, могут целоваться только парочки — влюблённые! И эти поцелуи — искусство! Им нужно учиться, искать гармонию во всём… И почему она должна была объяснять ему такие простые вещи? Да это же все знали, даже дети, что наблюдали за редкими и скромными поцелуями своих родителей. Редкими и скромными потому, что чаще — не положено. Очевидно же, что поцелуи в руку, которые лорды отвешивали в минуты приёмов направо и налево, не были равны настоящим поцелуям — как раз таким, какие автор во всех подробностях описывал в своей книге, непонятно как пропущенную в свет цензурой. Неужели Лукас был до того чёрств, что любое проявление нежности несло для него лишь какое-то заурядное значение краткой физической близости, а о глубоком он и не задумывался никогда? Да это же безумие! Как она, благородная представительница династии де Эльджео Обелия, могла подпустить к себе такое животное? — Ерунда какая, — будто прочитав её мысли, возразил парень. — Это ты тоже в книге вычитала? — Нет! Это же и так ясно! — удивлялась Атанасия, в который раз за диалог поменявшая цвет лица, как поломанный светофор. Она не могла уразуметь, как это: кто-то не верил в нерушимую истину! Да это же сродни тому, чтоб чёрное именовать белым — и наоборот! — Вздор! — объявил Лукас, подрываясь с нагретого места. Увесистые портупеи, слабо скреплённые поверх его одеяний, зазвенели, сталкиваясь друг с другом при движении. — То, что ты этого не умеешь, говорит лишь о том, что ты — ребёнок, но никак не о том, что остальные этого не могут. У Ати вмиг вышибло землю из-под ног. Если бы она не сидела, то непременно бы упала, придавив трясущиеся коленки, не справившиеся с напором головокружительных чувств, к полу. Ребёнок? Ребёнок?! Это она, вступившая в брачный возраст дочь императора, — ребёнок?! А зачем тогда, спрашивается, он этого «ребёнка» целовал? Воззрившийся на неё компаньон стоял ровно перед ней, сгорбившись и загородив единственный источник света — окно. Его бордовые глаза пылали с тем же тяготением, которое она уже видела в моменты, когда он вёл себя необычно: в первую их репетицию, позже — на балу, а потом и во время того не-поцелуя… Ати сглотнула слюну. Отчего-то вся её уверенность пропала — испарилась, не оставив после себя ни единой крохи, не говоря уже о щите, мече или любом другом внушающем страх орудии, каким можно было оборониться или хотя бы защититься от летящего в неё снаряда. Катая во рту рваные фразы, у неё никак не получалось сложить их в целое, дельное предложение. Они вязались, скрепляясь во что-то отдалённо похожее на человеческую речь, но в последний момент путались меж собой и из ровной тесьмы сбивались в размякший клубок, которым ни убить, ни осадить соперника было нельзя. Ситуация, в которую она угодила, мнилась ей заведомо провальной, а оттого Атанасия продолжала молчать до тех пор, пока от тишины болезненно не зазвенело в ушах. — Я не ребёнок… — начала она оправдываться, судорожно генерируя не лишённую логики построения речь. Однако старания были напрасны, ведь по итогу она выдала какую-то чушь. — И я… Я умею! — слетело с её уст раньше, чем она поняла, что натворила. Когда реплики, которых произносить ей было никак нельзя, навсегда покинули её горло, она в ужасе вытаращилась на собеседника, смотря сквозь него. «Что сейчас будет…» — затряслась она. Лукас склонился ещё ниже. — Откуда? Не ты ли пару минут назад сказала, что этому нужно учиться? — допытывался он. — Кого это ты целовала? Сына Псины? — Н-нет, конечно! Что ты несёшь? — А кого? Уж не отца ли? — Ах ты баклан! Узколобый тупица! — не вытерпела Атанасия. Вскочив с сидушки, она чуть не задела макушкой подбородок парня, что вынудило его отступить. Настигая его быстрее, чем она сама ожидала, Ати уперла кулаки в бока и, сурово нахмурившись, упрекнула его: — Не твоего ума дело, бестактный обрыган! — Моего, — надменно парировал Лукас. — Сама дура! Уже забыла, что мы с тобой только вчера целовались почти так же, как в твоей дурацкой книге? Говоришь же: целуются — значит, парочка. — Да не то это, не то! — отрицательно замахала головой Ати. Лукас был прав: она и впрямь просто дура! Ну как можно было взять и всё испортить своими же руками? Вернее, языком — острым и совершенно не костлявым! Внезапно обнаружив, что она находилась в опасной близости от Лукаса, Ати, покачиваясь, словно на чужих ногах, сделала шаг назад. Щенок, про которого все благополучно забыли, увлечённые дошедшей до кульминации беседой, окончательно проснулся. Не издавая ни звука, он уселся на подушке и, навострив острые уши, в замешательстве водил мордочкой от хозяйки — к хозяину, реагируя на каждый их возглас. Когда уровень громкости превышал допустимую норму, он тотчас же подпрыгивал, готовый метнуться на помощь к одному из них. Вот только он плохо понимал, кого из них стоило защищать, а кого — опасаться. Уткнувшись в кресло, Ати прекратила пятиться. Красная радужка, обволакивающая демонические зрачки Лукаса, вспыхнула с особой ясностью, стоило ему проследить за действиями подруги. Не паника, но, вероятно, беспокойство обуяло его — испугавшись, что та вот-вот сбежит, он вскинул, разводя ткани в стороны, края своего плаща и, точно в сети, изловил её, крепко стягивая за выгнувшейся её спиной тяжёлые полы одежды и прижимая её, непокорно брыкающуюся, к себе. Тропическая жара, нестерпимо удушающая, как пар в бане, обрушилась на Атанасию нещадно. — А как тогда — это твоё «то»? Показывай, — на полном серьёзе потребовал от неё Лукас, на что она едва сдержалась, чтобы не покрутить пальцем у виска. — Показать??? — у неё чуть дым из ушей не повалил. — Совсем чокнулся? Отпусти! Я не обязана тебе ничего показывать! — бранила его она, упираясь дрожащими ладошками в его грудь в попытке выбраться из захвата. Такого поворота событий она предугадать вовсе не могла. Знала бы, что на него, гада плешивого, опять найдёт необъяснимое нечто, — удрала бы, только б пятки сверкали! А теперь ей что было делать, как выпутаться из этого безобразия? Она прекрасно понимала, что её слова для него сейчас были не большим, чем тявканье мелкой собачонки, вцепившейся мелкими зубками в громадную ногу слона. Скорее всего, он ждал, что она так же повизжит немного да заткнётся. Но нет, пусть даже не мечтает! Так просто она не сдастся! «Пусть та твоя принцесса, ради которой ты так напрягаешься, показывает тебе и поцелуи, и всё, что идёт после них! — хотелось выругаться ей. — А меня не терроризируй!» — Всё с тобой ясно. Тогда просто признайся, принцесса, — протяжно произнёс он, будто намекая на что-то. — Ты солгала, — почти зашептал он, и его пылкое дыхание обожгло девичий висок. Жар, пересёкший черту, уже перестал напоминать тепло хаммама и больше отдавал мучительным жаром — таким, какой испытывали сжигаемые заживо преступники. Как же так вышло, что он тронул и её, Анастасию? Разве была она преступницей? Или, может, кто-то посмел наречь принцессу Обелии ведьмой? Но какая ж из неё была ведьма, если она — всего-то неумелая волшебница, которую когда-то с трудом спасли от её собственной маны? — Н-нет, — отворачиваясь, воспротивилась она и не узнала собственный голос: он прозвучал так жалобно и неуверенно, что больше подходил для мольбы, чем для господского приказа. Глазницы охладили слёзы, выступившие от обиды на саму себя. «Приди в себя!» — она, собравшись духом, вновь отдала приказ, но уже не кому-то, а себе — и мгновенно протрезвела. Широко распахнув веки, Ати на рефлексе резко дёрнула головой, но, в лучших традициях неуклюжих принцесс, не рассчитала длину своего носа, который именно в эту секунду отрос, как ей показалось, до нечеловеческих размеров, и случайно задела щёку компаньона. Тот, верно, не ожидавший столь активных действий, на миг отпрянул, но так и не выпустил собеседницу из объятий. Её локти немного распрямились, и руки, ослабев, непроизвольно поползли вниз. Обессиленные, они выронили доселе державшийся в них томик. Книга с шумом шлёпнулась на пол и раскрылась на случайной странице. Странные, незнакомые ощущения овладели принцессой — подозрительные, манящие, пленительные. Почувствовав, как под её невесомыми прикосновениями мышцы Лукаса напряглись, будто в ответ, она затихла, даже перестала вдыхать охладевший до состояния бриза воздух. Наверное, и её сердце бы тоже затихло, если бы это было возможно, потому как теперь оно ей было не нужно — всё ещё находясь излишне близко, будучи так тесно прижатой к Лукасу, она чётко слышала и осязала биение его сердца. Оно пульсировало с той силой, с какой могло пульсировать лишь сердце, бьющееся для двоих. Она знала: Лукас был ей предан и без сомнений мог пожертвовать своим сердцем ради неё. В тот же момент её собственное сердце пропустило удар и сжалось в таинственном волнении, исполненном жадным вожделением и сладостным влечением, которые будто бы возродились после долгого отсутствия, — теми самыми, что когда-то уже дурманили Ати рассудок и легко, как по щелчку пальцев, пускали вниз по стволу позвоночника россыпь морозных мурашек. Атанасия ровно стояла только потому, что Лукас с не присущей ему осторожностью поддерживал её. Его пальцы мирно покоились на её талии, и, словно без его ведома, оглаживали подобранные плоским поясом изгибы. — Лукас… — попробовала что-то сказать Ати, но её голос опять изменил ей — и оборвался. Однако вина, конечно, лежала вовсе не на нём, ведь она, лишившаяся последних крупиц самообладания, так и не придумала, о чём хотела просить компаньона. Просить отпустить? Пыталась — не работает. Да и нужно ли оно ей было? Ей по какой-то причине стало интересно, что же он вздумал предпринять. Она более не хотела, чтоб он её отпускал. Только не сейчас. Осмелев, она всё-таки повернулась обратно, вознамерившись наконец-то взглянуть на него, — и неожиданно обнаружила, что Лукас неотрывно смотрел на неё так же, как и в начале их незапланированных объятий. Его взор не говорил ей ни о чём, как будто в его голове мыслей уже и не было, зато его радужка, запестревшая всеми оттенками бордового, искрилась вполне живо. Одно было ясно: его восприятие, далёкое от людских норм, обострилось до великого предела, которого, должно быть, он никогда ранее не достигал. Лукас смотрел на неё и ощущал то, чего не ощущал прежде; он, будучи могущественным магом, обладал гораздо большим набором чувств, чем обычный человек, во владения которого входили всего-то пять органов чувств. Но узнал он об этом только сегодня. Теперь он, безгранично чуткий, не просто «осязал» принцессу — он чувствовал её целиком. Он млел, когда приторные пары маны покидали её изящное тело и, задевая шелковистые пряди её волос, струившихся по лопаткам, вливались в его собственную плоть, насыщая его и напитывая, как иссохшую губку. Этот аромат, неповторимый и соблазнительный, мешался с запахом её золотых кудрей, отдающих нотками настоек из полевых цветов, напоенных лелеянием солнца. А её голос, сплетающийся в оклик его имени, которое за сотни лет, прожитых в одиночестве, стало ему чужим — возможно, как раз оттого, что никто не произносил его с такой нежностью, — ласкал слух. Лукас вдруг понял, что он по-настоящему жаждал её. Жаждал так, как не жаждал никого и никогда. Он словно очутился посреди смертоносной бури неизвестных, поразительно ярких, пьянящих эмоций, но, пусть они ему и нравились, он с трудом сдерживал гнев — гнев на самого себя, не способного эти эмоции обуздать. Ведь о каком могуществе могла идти речь, если ему не давалось самое простое, контроль над собой? Хуже всего было то, что он осознавал: если эту бурю он вовремя не уймёт, она поработит, полностью охватит его, беспомощного, и вынудит действовать инстинктивно, что никак нельзя было допустить, когда речь шла о ней, об Атанасии. Он отдавал себе отчёт: как бы ему ни хотелось продолжить, на сегодня ему её общества было достаточно. Атанасии же чудилось всё иначе. Её терпение, уже и так значительно потрёпанное, было на исходе. Но она не желала прекращать — ей, напротив, требовалось большее. Кровь вихрем метнулась в нижнюю часть живота — туда, где томился сжимающийся в предвкушении блаженства центр, рождающий спазмы, требующие долгожданного удовольствия. Неожиданно осмелев, Атанасия храбро подалась вперёд и потянулась к влажным губам компаньона. Просил показать? Пусть получает! Между ними и так уже горел огонь, и она не видела смысла тушить его именно сейчас. Когда она прильнула к Лукасу сильнее, ни один мускул на его лице не дрогнул, но что-то в нём непременно изменилось. Рубины его глаз вспыхнули так ярко, как никогда прежде. Ати непроизвольно остановилась. Не успев совершить задуманного, она внезапно почувствовала, как в её пульсирующий живот упёрлось нечто по-загадочному твёрдое, чего уж точно не было там и минуты назад — она бы заметила. Намереваясь отстраниться и проверить, что же её отвлекло, она оттолкнулась от юношеских плеч, но отчего-то не сдвинулась с места. Лукас, моментально поменявшийся в лице, стиснул её крепче, не отпуская. Не то взволнованный, не то и вовсе — напуганный, он глядел на неё так, словно она узнала тайну, от которой зависела, как минимум, вся его жизнь. Тогда впервые за всё время их объятий он бросил полы плаща, что тут же разъехались, как занавес в театре, и, освободив Ати, тронул её подбородок, вынуждая установить зрительный контакт. Успевшая не только привыкнуть, но и полюбить высокую температуру созданного магом кокона, она против воли поёжилась, когда её спину в местах, не прикрытых толстым слоем ткани, поцеловал комнатный воздух. — Мне… уже пора, — хриплым голосом, не как с продолжительного молчания, а как после болезни, сообщил Лукас. Кожа на его скулах мнилась принцессе едва порозовевшей. — Увидимся позже, — закончил он и на прощание чмокнул её в лоб — так же невесомо, как когда-то она чмокала его в щёку. Атанасия нахмурилась. Раскрыв рот, она решила уверить его, что сейчас нельзя — потом, потом пойдёт, но он не стал её слушать. Шагнув назад, он исчез так же быстро и неуловимо, как и появился, оставив её наедине с мыслями. С мыслями, которых то ли не было совершенно, то ли, наоборот, вилось в её сознании до того много, что они из жадности выталкивали оттуда друг друга. Вздохнув, принцесса поняла, что ей как-то подурнело. Она принялась лихорадочно обмахиваться, силясь справиться с наплывами жара и холода, сменяющими друг друга неравномерно. Обернувшись, она прошлась, разминая затёкшее тело. В отражении стеклянного столика, натёртого до зеркального сияния, она случайно увидела себя, разалевшуюся, с туманным взглядом и мерцающими звёздами слезинок, застывшими в рядах золотистых ресниц. «Кто эта залюбленная, лохматая женщина?» — заворожённая, подумала она, не признав себя. Что с ней произошло? Это Лукас с ней сотворил такое? Но когда? Этого она не понимала — и понимать не могла. Зато отчётливо понимала то, что в таком виде идти к отцу ей вряд ли стоило. Стало быть, следовало успокоиться. А лучшим лекарством от потрясения было чтение. Нагнувшись, принцесса подобрала уроненную книгу и пробежалась по тексту, на котором та невзначай раскрылась при падении. Первое предложение, бросившееся ей в глаза, гласило: «Краспиано начал двигаться плавно, совсем уж медленно, постепенно набирая зверский темп, и с каждым его последующим движением тело Габриэллы исступленно откликалось на его старания пробирающим до кончиков пальцев удовольствием. Впиваясь ногтями в его спину, покрытую сладкой влагой, она застонала, в последний раз выкрикивая имя возлюбленного и уплывая на волнах утопившей её истомы. — Ах, Краспиано!..» Подавившись воздухом, Атанасия яростно захлопнула книгу; её обдало ледяным потом. Нет, решила она, хватит с неё книг. И Лукаса тоже, пожалуй, хватит. Хорошо, что он ушёл.