Золото глаз и искры волос Мерцали огнями во мгле; Я побороть свои страхи не смог — И сталь окропил в бытие…
— Почему?.. — намертво вцепившись в замеревшую грудь, прохрипел мужчина, не признав собственного голоса. Почему она снова явилась ему? Почему выбрала эту песню? Продышавшись, он откашлялся и встал. Просторные одеяния, бросив скатавшиеся складки, разгладились и укрыли его колени. Под ногами, уколов сквозь гибкую оболочку обуви налившиеся кровью стопы, захрустела трава, но никакой шорох не был способен перебить бархатистых мотивов, изредка напоминавших ласковые нотки, предназначенные для всевышних молитв. Клод покинул наименее обустроенную часть сада. Оставив позади себя ряд стриженых кустов, он вышел в центр пестреющего сквера, преследуя раздражающую песнь. И чем ближе он надвигался, тем лучше разбирал доносящиеся до него слова, которые крепко ненавидел.Призраки прошлого настигли меня, Когда я к могиле припал. Призраки тех, о ком пил допьяна, И тех, о чьих судьбах рыдал…
Отвратительная песня, в который раз отмечал он, морща нос и тихо хмыкая. Вся Обелия сходила по ней с ума; ни один праздник не обходился без неё — пели её и в счастливые моменты, и в печальные, смаргивая застывшие на глазах слёзы. Но император был уверен: если он услышит её целиком ещё хоть раз, он будет вынужден устроить массовую экзекуцию. И не пожалеет даже детей. Пересказывались в этой песне исторические события, историческими считающимися во всей империи вполне по праву, потому как речь шла о древней революции, однажды изменившей хронику Обелии. Преимущественно в таких композициях роль рассказчика, главная роль, принадлежала искусственно созданному образу героя — образу такого героя, какой в минуты мятежа проявил себя как храбрец и удалец с невиданной силой или нечеловеческой решимостью. Столь острые сюжеты учили и вдохновляли народ, служили для молодых примером для подражания, а стариков, иссохших до состояния жухлых ракитников, подбадривали. В этой же песне главным героем выступал простолюдин, обычный увядший свинопас, чья молодость как раз пришлась на годы восстания. В своём монологе старый свинопас, проливая горькие слёзы над поросшим захоронением, исповедовался, поминая своё прошлое. На могиле единственного дитя он признавался вешним солнцу и луне в том, что его любимая дочь, погруженная в рыхлую землю, рассталась с жизнью из-за его бездействия. Но даже после этого он не взял в руки оружие и не вступил в борьбу — лишь смиренно ждал, терпя убытки и отхаркиваясь гнилью существования в одиночестве, пока восстание не было подавлено. Клоду этот персонаж был до язв противен. И то, что его наложница посмела намекать ему на их схожесть, приводило его в ярость, какой он не испытывал никогда ранее. Чтобы он, великий император, бросил свою наследницу? Он, державший всю империю в страхе, не смог защитить маленькую Атанасию? Нет, такого никогда не будет — это невозможно. А если кто-то дерзнёт хоть один крохотный взгляд на неё с грубостью бросить, он этого человека заставит жалеть о рождении, а всем остальным преподаст урок, о котором они своим потомкам будут в страхе пересказывать, перебирая седые волосы. Он этого так не оставит. Никогда. Клод де Эльджео Обелия, император Обелии, никогда не станет ждать и, точно какой-то слабак, терпеть, пока некто будет решаться навредить его семье. Преступницу он нагнал скоро, ведь она от него отнюдь не сбегала. Как и всегда, она, неизлечимая нахалка, самовольно явилась туда, куда послушным наложницам не дозволено было и шагу ступить. Любая другая рабыня, окажись она на том же месте, благодарственно ползала бы у щедрого императора в ногах. Любая другая рабыня, окажись она на том же месте, обходительно ему бы кланялась, припадая челом к земле, при каждом его визите. Любая другая рабыня, окажись она на том же месте, чтила бы пункты правил — все до единого. Для этой же девки, приспешницы дьявола, правил не существовало. И даже теперь, пойманная с поличным в запрещённой части дворца, она продолжала недвижимо сидеть, не отнимая маленьких рук от музыкального инструмента и не опуская непристыженной головы. «Бесстыжая», — хотел высказаться мужчина, но не смог — оцепенел на полуслоге, проглотив все обиды. «Чего же ей было стыдиться?» — спрашивал он себя. Это же был её личный уголок. Только её. Клод сам обустроил его исключительно для неё — по её вкусу, по её капризу, которому он добровольно потакал. Он невольно усмехнулся. Да, когда-то он был готов вложить весь мир в её руки, низвергнуть небеса к её белым ногам… А она попросила у него дурацкий фонтан. Вот и теперь, свесив по-характерному выгнутые носки с отшлифованного бортика бассейна, она пленительно обнималась с незатейливой формы лирой, на которой, правда, играла далеко не лучшим образом. Тембр её был притягателен, и плохо знакомый с искусством человек, вероятно, счёл бы её пение чуть ли не ангельским, однако император лучше кого-либо ведал, что музыка была не самой выдающейся её стороной. Страстью, предназначением, Дианы были танцы. И даже сейчас, увлечённая затянувшейся мелодией, она в чувствах пританцовывала — плыла по разлитому ею морю, пуская одну волну за другой с по-женски грациозным, но ярким задором, с запалом. Её обнажённая грудь мерно вздымалась, и стекающие меж изгибов золотые украшения тихо брякали, звенели — подпевали. Прозрачные ткани шаровар, тронутые лаской ветра, струились по её соблазнительно круглым бёдрам. Диана была красива — красивее всех женщин, каких только знал император. А женщин, чего уж таить, в его жизнь приходило много; они вторгались в его пространство с пошлой лестью и вуалью восторга в глазах, затмевая его разум притворством и лживой любовью. И пусть он им не верил, постепенно в нём копилась тщедушная жадность, которая изо дня в день проедала изнутри него, подобно скопищу червей, зияющую дыру. Диана появилась внезапно — и столь же внезапно поставила жирную точку в порочной нити его истории. Точка эта сохранялась и поныне. Девушка махнула рукой и вновь припала к струнам.Бесплотные духи оставят меня Всего на одну мою ночь. Чтоб я не погиб, стилетом вертя, Коль к ним я вернуться не прочь…
Когда куплеты закружились и дошли до припева, Клод не выдержал. — Опять ты? — гаркнул он. Музыка не стихала. Тогда он был вынужден отдать указ: — Прекрати. Диана обернулась и, повинуясь, всё-таки отложила инструмент. Её золотые кудри закачались под резкими порывами воздуха и, вильнув, волнами упали на плечи, прикрывая их наготу. Кожа её покрылась мурашками, будто Диана услышала нечто крайне волнительное. Так и было. — Вам не нравится эта песня, мой император? — проигнорировав первый вопрос, с искренним недоумением поинтересовалась она. Её коралловые очи засверкали прямодушием и невинностью. Мужчина остановился. Когда возлюбленная подошла к нему ближе, весь его гнев вмиг куда-то испарился, и он неожиданно для самого себя позабыл все ядовитые тирады, какими намеревался разразиться. — Нет, — без раздумий откликнулся он, ощущая, как туман безмятежности окутывает его по-забористому неровные нервы. Приподнявшись на носочки, танцовщица прильнула к нему. — А вы знаете, о чём она? — грустно улыбаясь, спрашивала она. Поведя пальчиками по груди правителя, она бережно обняла его за шею, насколько ей позволял невысокий рост, и прижалась к нему, приневолевая его пригнуться — расплатиться с ней в той же манере. Её затвердевшие соски, потемневшие до лососево-песочного оттенка, тёрлись об его растревоженные рёбра. Но Клод упрямо стоял, распрямив спину и сцепив кисти в замок. Намеренно он не реагировал на её старания — осознавал: если проявит слабину и сделает то, что она от него требовала — сделает то, чего сам очень хотел, — то она мгновенно рассыпется в пыль, как оно обычно и случалось. А потому он, уже и сам отчасти неживой, настырно оставлял без внимания её, мертвецки-холодную, нуждающуюся в его тепле и заботе. Нет, уверял он себя, Диане, его милой Диане, больше не нужны ни тепло, ни забота — ни его, ни чьи-либо ещё. Она явилась ему не для того, чтобы просить за себя. Она здесь только для того, чтобы предостеречь его. — Знаю, — вполголоса отозвался император. Дыхание танцовщицы, сухое и промозглое, обожгло мочку его уха. Обожгло холодом. Она проигнорировала его слова и, перейдя на слабый шепоток, забормотала: — Она об отце, который не смог защитить свою единственную дочь, — тоскливо, едва ли не плача, вещала она. Фразы выходили рваными и неравномерным. Дрожь её связок заставляла грудь мужчины тягостно щемить. — Он не смог поднять меча для её защиты. Прожив долгую, но несчастную жизнь, он умер, зная о том, что вина лежала на нём лишь одном. — Я знаю, — повторил Клод. Кровь застыла в его жилах, и вены словно покрылись инеем. Горло засаднило. Склонившись над её прекрасным ликом, он не удержался — и тронул её розоватую щёчку, готовый пропускать сквозь пальцы оставшуюся после неё пыль. Напоследок он неосязаемо коснулся её заледеневших уст. Всего на секунду ему почудилось, что она, как если бы была жива, ответила ему с былым влечением. Прихватив с горячностью его влажную губу, она приникла к нему, в аффекте запуская невесомые ноготки в крепкие плечи любимого. Под её тонкими ладошками, задержавшимися чуть ниже его лопаток, напряглись, запульсировали сокращающиеся мышцы. Великий император, славящийся своими холодом и суровостью, сжался, точно вымокший под дождём воробушек. Разорвав поцелуй с характерным причмокиванием, Диана томно проморгалась и, отпустив последний вздох, улыбнулась с присущей ей привязанностью. — Вы же не повторите его ошибок? — теряя ясность очертаний, по-матерински терпеливо допытывалась до отца своего дитя она. — Никогда. Свет погас, и жизнь обратилась смертью. Император остался один.***
Подобрав ниспадающий к полу плащ — самую ценную, парадную, часть его немногочисленного гардероба, — Феликс ползал по углам, приподнимая подозрительно тяжёлые паласы и заглядывая под каждый кроющий край. Облазив практически все доступные взору закутки, он распрямился и отчаянно развёл развесившиеся листья декоративного папоротника. Ничего не нашлось даже там, в плошке бедного растения, давно не знающего любви и заботы. Впрочем, зачем папоротнику забота? Он и без неё себя прекрасно чувствовал — прямо как император… Но за императором ухаживать всё же было нужно, и Феликс понимал это лучше, чем кто-либо. Не выполнив задуманного, он встал, разгибая трещащие колени. Опечаленный тем, что поставленная им задача провалилась, он отряхнул запылившиеся штаны и с грустью вздохнул. Потерял, осознавал он. Потерял, должно быть, безвозвратно. Камни памяти, о которых его так просила Лилиан, никогда не попадут в её нежные руки. Пускай их было совсем не много, но на них удалось запечатлеть целых три чудесных танца. А последний выход принцессы, во время которого её сопровождал Его Величество, и вовсе следовало увековечить. Хорошо хоть, что сам император не узнал о записи его единственного с дочерью танца: за потерю столь уникального материала рыцарь уж точно лишился бы головы — не иначе… Хотя, наверное, даже такой исход событий был бы лучше, потому как расстроенное лицо Лилиан, выражающее полный крах надежд, станет для Феликса подобно казни. Только вот от потери головы умирали быстро, а эта казнь, его личная казнь, будет для него мучительной пыткой. «Может, ещё раз в саду поискать?» — настойчиво гадал он, вспоминая, когда в последний раз ощущал тяжесть своего кармана, заполненного брякающими при ходьбе камушками. Куда бы они ни подевались, он был уверен, что с бала их вынес в полном составе. Значит, искать их на первом этаже дворца было бесполезно. Стало быть, ему стоило получше осмотреть коридоры в спальном крыле поместья. А если уж и там ничего не найдётся… Что ж, тогда и впрямь придётся подключать к поискам садовника — и перерывать несчастные клумбы. Чужой голос, внезапно озаривший помещение, вынудил Феликса прерваться. — Господин рыцарь?.. Феликс подпрыгнул. Как же так? Неужели смерть уже явилась за ним? Нет, было слишком рано! Время не пришло — он ещё не оставил попыток! — Доброе утро, — ответил он, скрывая за добродушной улыбкой охватившую его тревогу. В душе он был неимоверно рад, что она пришла именно сейчас: случись это всего пару минут назад — и она непременно застала бы его далеко не в лучшем виде. Где это видано, чтоб личный охранник представителя правящей династии ползал по полу, протирая своим задом замызганные ковры, словно нищий полотёр?.. Ненадолго застопорившись в преддверии, Лилиан одёрнула плотно сидящий на ней жакет и свободной рукой зажала меж пальцев складки бархатно-чёрной юбки, высвобождая ноги из плена длинных одежд. Другой рукой она, приминая локтем массивный том к груди, обнимала шершавый фолиант — внушительных размеров книгу с диковинной обложкой и чрезвычайно большим количеством страниц. Рыцарь непроизвольно ужаснулся: и как её хрупкое тельце выдерживало такой груз? Подорвавшись, он чуть не споткнулся о ковёр и, поддав подтянувшуюся тканевую волну, подбежал к горничной. Книга, уже готовая выскользнуть из женской хватки, покатилась вниз, останавливаясь у покрасневших ладоней Лилиан — и в последний момент, оцарапав мягкую кожу, выпала. Феликс подоспел вовремя. — Что же это Вы такие тяжести таскаете в одиночку? — искреннее удивился он. Подбрасывая весомый предмет, он покрутил его, поворачивая к себе узорчатым переплётом. Хоть он никогда ранее не видел этой вещи, всё же догадывался: это была крайне редкая штуковина, и достать такую где попало не получилось бы. Вероятно, Лилиан выцепила её из библиотеки принцессы. Мимолётом мазнув костяшками по шероховатой поверхности, рельефной настолько, что ненароком можно было пораниться, мужчина ахнул. На сгибе, ободранном грубым покрытием, и впрямь еле заметно выступили капельки крови. — Разве же можно так? — продолжал он, незаметно нахмурившись. Его лоб покрылся паутинкой тонких морщин. — Вам не стоило так напрягаться. Почему же Вы не попросили помощи? Ну как Лилиан, ответственная и по-матерински строгая, по отношению к себе могла быть столь беспечной и неосторожной? Разве она не понимала, что это было вредно — волочить изящной женщине тяжести на своих узких плечиках? Она же всегда была такая милая, такая слабенькая… и такая беспощадная к себе! Да… Вот какая она была, их Лилиан. Припомнив один живописный эпизод из прошлого, мужчина неожиданно для самого себя улыбнулся. Казалось, прошло не больше пары недель… Но нет, недели перешли в месяцы, а месяцы — в годы. Годы же, в свою очередь, сложились в десятилетие. Почти десять лет назад, когда принцесса, будучи малюткой, увлеклась цветами, они вдвоём с няней уставили покои Её Высочества горшками, переполненными удобренной почвой, — и рыхлили, рыхлили, рыхлили. Рыхлили до тех пор, пока руки до локтей не покрылись землёю, как копотью, а под носиком у расчихавшейся принцессы не нарисовались сырые серые усы. После Лилиан с другими горничными была вынуждена двигать прильнувшие к полу вазоны к выходу — в таком виде Феликс их и застал. Перед его глазами до сих пор мелькали жуткие картины: скорчившиеся от усердия, женщины трясущимися руками тягали горшки в полном одиночестве. Конечно, этот беспорядок закончился скоро; поглядев на сложившуюся ситуацию, Кровавый Рыцарь расширил охранный штаб и расставил по всему дворцу так много стражников, сколько было возможно. Им он велел не только держать пост, но и быть готовыми немедленно оказать любую поддержку, какую главная горничная сочтёт необходимой. Так почему же она сегодняшнюю проблему проблемой вовсе не сочла? Или кто-то из этих бездельников имел наглость отказать ей? Ух и доберётся он до них!.. — Да кого же просить? Женщина свела брови к переносице. Её белое личико чуть порозовело, набравшись жизни. Щёки налились кровью, как будто она подумала о чём-то приятном, и она шумно заглотнула воздух, вознамерившись что-то сказать, но вдруг умолкла. Обыденно она так выглядела, когда говорила о принцессе, — выглядела так же, как и любая мать, любящая своё дитя. Даже если это дитя было не от её собственной крови. — В Изумрудном дворце все заняты своими делами, работой, — дополинила она. — А мне по пути было — провожала принцессу. Его Величество пожелать отобедать сегодня вместе с дочерью, — по-привычному торопливо пояснила она. Феликс понимающе кивнул — да, об этом он был наслышан. Но впечатлила его вовсе не эта часть краткого рассказа, а та, что предшествовала ей. — Работа моих подчинённых заключается в защите принцессы и её окружения, — напомнил он, зажимая фолиант под мышкой. Книга потёрлась о жёсткие материалы форменного одеяния гвардейца и болезненно заскрипела, едва ли не высекая искру. — И Вы как самое близкое к принцессе лицо входите в это окружение. Позвольте Вам помочь. Лилиан с благодарностью улыбнулась. Феликс знал, что она и без его пояснений была осведомлена об этом, но слова сами слетели с его губ. Нужно бы себя сдерживать, размышлял он. А то мало ли, Лилиан — или, что ещё хуже, кто другой — поймёт его не так. Всё-таки это не он был нянькой, хотя принцессу, безусловно, любил ничуть не меньше. — Его Величеству и принцессе очень повезло с Вами, — ответила она, с согласием качнув головой. Взор её потеплел, и весь её образ обрамило теплотой, какой порой так не хватало. Мужчина вновь посмотрел загадочный том, то и дело норовивший отправиться на пол. Таинственные знаки, выгравированные серебром поверх тёмной обложки, сияли чужеземными отблеском. Последовательность чёрточек-кружочков сливалась в чуждую малообразованному обелийскому подданному формулировку. — Какая странная книга, — вытянув руки вперёд, он попробовал прочитать заграничное название, но не преуспел. — Уж не магическая ли? Ужаснувшись, горничная прикрыла разинувшийся рот. — Ох, полно Вам, — с некой растерянностью отнекивалась она. — Это поваренная книга. Последний раздел богат на иноземные сладости. Принцессе они очень нравятся — вот я и решила отнести оставшиеся рецепты на кухню, — мысли о любимой принцессе вновь вернули румянец на её скулы, а губы покрыли сахаром радости. — Пока Его Величество будет обедать с принцессой, повара займутся десертами. Вот оно что! Так это десерты! Рыцарю, принимавшему непосредственное участие в воспитании Атанасии было известно о том, какой страстью она пылала к десертам. Особенно к шоколадным. Тогда ясно, почему Лилиан так торопилась: если уж в деле была замешана её принцесса, то остановить её было практически невозможно. Ну, раз ситуация уже случилась, не оставлять же леди в беде, правильно? Феликс поудобнее перехватил злосчастную книгу и, вопросительно поглядев на собеседницу, уточнил: — Разрешите сопроводить Вас? — Только если это не затруднит Вас, — не стала возражать та. — Тогда прошу, — он с пропустил её вперёд и, когда она переступила порог, последовал за ней. Кухня как раз располагалась на первом этаже. Путь, проведённый в неловкой тишине, закончился быстрее, чем начался. Поварята, узнав знакомые лица, засуетились и шустро, приложив коллективные усилия, утащили томик за рабочее место. Наконец-то отдышавшаяся после продолжительной пробежки, женщина — вероятно, осознав, что успела, — промокнула об фартучек вспотевшие ладони. Подзатянувшееся молчание она прервала первой: — А… — точно подбирая подходящие слова, она выдержала паузу, после чего, решившись, вполне прямо спросила: — Что Вы делали на полу? Что-то обронили? У Феликса вмиг перехватило дыхание. Не может быть! Лилиан всё-таки увидела его? Какой позор… Ещё и на полу, кверху задом — в самом неподобающем виде! Что могло быть хуже? Нервно прокашлявшись, он почесал взъерошенный затылок. Что делать? Признаться? Выдумать что-то? Но что? Как нарочно, Феликс фантазёром был плохим — и когда все дети его возраста строили воздушные замки, надеясь на большое будущее, махали деревянными мечами и командовали импровизированными полками, ему уже было известно о том, как сложится его судьба в дальнейшем. Жаль, сейчас он не ведал о том, к чему его могла привести ложь. Может, не стоило тогда и вовсе врать?.. — Да, кажется, потерял одну вещичку, — завуалированно выдал он, не изрекая ни правды, не лжи. — Возможно, в саду. Вот — идеально! И стыдиться нечего, так? Так! Не соврал же, честь не опорочил… — О, это нехорошо, — констатировала факт Лилиан. Нахмурившись, она заявила: — В саду будет непросто её найти. А Вы уже обращались к садовнику? Может, он во время утреннего дежурства подобрал то, что Вы ищите? Рыцарь и сам понимал, что искать в саду маленькие камушки, что были размером с ноготок, будет так же невыносимо, как в джунглях. А потому он заранее позаботился об этой проблеме — и посовещался со специалистом. — Увы, но нет, наш садовник ничего не находил, — обречённо вздохнул он. — Он, бедняга, обязался помочь с поисками позже, если я не преуспею. — Ох, как жаль… — честно переживала Лили. — Надеюсь, потерянная вещь не была ценной? «Была, ещё как была!» — горевал мужчина. И опять — одно и то же: что же ответить? Сказать, что потеря ерундовая, нельзя. Иначе зачем ему ползать по саду из-за какой-то незначительной мелочи? И правду вновь тоже нельзя выдать — тогда все муки будут напрасны… А муки-то свои он уважал. — Для меня она… — он замялся. Что-то было не то. Тут Феликс вспомнил, что потерял не один камень, а целых три. Эта мысль изумила его ещё больше: да это же в три раза больше поисков! — Они, — быстро исправился он. — Они были очень важны. — Они? — женщина поражённо распахнула веки. Ещё бы — искать несколько вещей так-то было труднее, чем одну. Завернув за угол, мужчина подал спутнице руку. Когда та второй раз за день приняла его помощь, он спустил её, устало покачивающуюся при ходьбе, с короткой лестницы. Взору открылся холл — кристально-чистый, освещённый лучами утреннего солнца, относительно пустой, но со своими коврами, полками углами и прочими местами, куда могли закатиться камушки. Рыцарь опомнился: а здесь он ещё не осматривался! Обернувшись, он собрался попрощаться с Лилиан, но не смог. Та взирала на него с недоверием. Суетливо пнув поверхностно вложенную в землю кочку, Лукас загнал кривой камень в порушенную кем-то клумбу и, на мгновение замерев, обругал ленивого садовника. Уже обед, а этот разгильдяй до сих пор не убрал мусор со вчерашнего! И что за это крот такой, вообще, землю в цветнике расковырял-то? Неужто одна из кисейных девиц вышла поглядеть на цветочки и рухнула прямиком в кусты? Хотелось бы поближе посмотреть на такое зрелище… Прищурившись, маг оглядел отчасти облысевший куст — и внезапно узнал его: да это же тот самый куст, который он лично прошлой ночью раздербанил по просьбе принцессы… Значит, это он, Лукас, был тот крот?.. Не справившись с нахлынувшими эмоциями, он по-бесовски зарычал. Вот же шебутная принцесса! Совсем ему голову забила, он уже о своих собственных действиях забывать стал; прежде подобного никогда не случалось. Такими темпами он потеряет не одну лишь голову, но и всю свою личность — личность, которую он, вертясь в окружении династии, формировал веками. А что? Принципы его уже поплыли… Впрочем, ничего плохого в этом, верно, не было. Непредсказуемые и невольные, думы обуяли его, и юноша вздрогнул. Предельно ясно ощутив тесноту, болезненно завязавшуюся внизу торса, он рефлекторно запахнул балахон. Нет. Всё-таки было. Угораздило же его… И как он допустил столь нелепую оплошность? «Что же нашло на эту сумасшедшую принцессу?» — Лукас заворчал себе под нос, хотя не признаться себе не мог: как бы колоритно его непослушное тело не отреагировало, ему самому вообще-то тоже очень даже понравилось. Эх, если бы принцесса почаще была так к нему расположена… — Хм… — задержавшись на месте, колдун глухо присвистнул. А вдруг это на неё так те любовные романы повлияли? Он аж подпрыгнул — и впрямь! Это же имело смысл: слюнявые романы читали такие же слюнявые тётки преимущественно для того, чтобы побыть на месте главной героини, нет? Ну, по крайней мере, ему так казалось. Может, у его странной принцессы этот чудовищный этап начался раньше положенного — лет эдак на тридцать? Тогда ему, Лукасу, следовало принять непосредственное участие в лечении дорогой подруги! Что он, пустое место, в конце-то концов? Нет же — Атанасия сама дала понять, что их отношения вышли на новый уровень. Видимо, всё же придётся ознакомиться с той книженцией побольше, чем на полсотни страниц, решил он. Маг самодовольно улыбнулся. Идеальный план — и такой неожиданный! Какой же сегодня был прекрасный день. Вот только как теперь избавиться от последствий того самого «прекрасного»? Сложив руки на груди, Лукас отрешённо прогнал ряд сумбурных идей, ни одна из которых не подходила под определение адекватности. Может, прыгнуть в ледяной фонтан? Или сразу перейти к радикальным действиям? Не магией же такие вопросы решать… Словно необузданный намёк, взыграл непримиримый ветер и напористыми порывами взметнул прибитую к щебёнке пыль ввысь. Застывшего чародея обдало холодом, песчинки мазнули по его лицу, царапая кожу и подталкивая к логическому выводу: лучший способ проветриться — это остаться прям здесь и прогуляться до Башни на своих двоих. В обычном случае он, бесспорно, немедленно бы переместился, но отчаянные времена требовали отчаянных мер. Крутанувшись на каблуках, Лукас сунул руки в глубокие карманы чёрных одеяний. Будто ворон, он взмахнул порхающими по волнам воздуха крыльями-рукавами и приготовился идти. Пора было возвращаться. Дворцовый сад — место, разумеется, захватывающее, но то, что происходило у юноши в штанах, захватывало его куда сильнее. Ветер стих. Когда несобранные волосы прекратили хлестать Лукаса по лбу, он приструнил противно лезшие в рот пряди и, проплевавшись, уже направился к выходу из сада, однако в наиболее ответственный момент был вынужден прерваться. Это что?.. Его глаза ему врали? Или, быть может, окно, сквозь которое лились изумляющие сознание картины, было волшебным и позволяло умелым чародеям узреть то, что было недоступно другим? Увидев через полураскрытую раму, как нянька-мамка и нянька-телохранитель принцессы жарко обнимаются, он еле угомонил вылезшие на лоб глаза. Как так вышло? Даже эти люди — придворные слуги, у которых личной жизни не было и быть не могло, — сумели обрести друг друга, а он, могущественный волшебник, топтался, мялся, как малолетний профан. Так было недолго и потерять принцессу-то — вон сколько надоедливых мух вокруг неё вилось. Не-ет, нужно было срочно что-то начинать делать — действовать! Но как? Вот что нравится этим девчонкам? Ну, кроме глупых романов, сладостей, цветов и прочих «девчачистей». О всяких банальностях Лукас и сам ведал. Хорошо, допустим, он прочтёт эти дохлые любовные истории, завалит всю комнату принцессы букетами, а потом накормит её исписанными завитками из сливок тортами. А дальше? Да и… стоит ли раскармливать её? Хотя покушать Её Прожорливое Высочество любила, да. Но не подкупать же её едой, как голодного пахаря? До чего же с этими девушками сложно! А может, ну их тогда, эти заморочки и предположения? Почему бы не пойти и не спросить её прямо? Пусть возьмёт да в лоб ему скажет, что ей нравится и чему обрадуется больше всего. И пускай на фантазии не скупится — не существовало того, что великому магу было бы не по плечу! А если она ещё раз одарит его поцелуем — желательно таким же, как сегодня, но уже полноценным, завершённым, к которому он в следующий раз обязательно будет готов, — он, коль понадобится, щелчком пальцев иссушит океаны и развеет холмы по воздуху. А пока… Пока стоило понаблюдать за теми, кто эти проблемы уже разрешил. Ну, чисто из научных соображений. Приблизившись к возвышающемуся дворцу, он опёрся на стену, вполоборота косясь в окно. Не то чтобы ему было так уж интересно, но эксперимента ради посмотреть на те самые «правильные» поцелуи, о которых столь упёрто твердила ему Атанасия, стоило. Может, он правда чего-то не понимал? Хотя… Чего тут можно было не понимать-то?! До него донеслись разговоры. Поцелуев пока не было, но диалоги — тоже, вероятно, важная часть. Это же часть перед самым главным, перед поцелуями как раз! Значит, для теории сойдёт. Он сощурился, внимательнее вглядываясь в совершенно не дружеские объятия парочки. Рыцарь оттянул дрожащую женщину. Плотно приласкав её к себе одной рукой, в другой, оцепив круглое основание, он держал над её головой небольшой, но явно увесистый горшочек. — Вы не поранились? — взволнованно охал мужчина, задержав взор на съёжившейся леди. — Говорил я Вам: не стоило! Отпустив перепугавшуюся горничную, он вернул трагический предмет декора на место, на узкую полочку, расположившуюся ровно над её каштановой макушкой. Трясущаяся и прижимающая побелевшие в костяшках кулачки к груди, Йорк не могла вымолвить ни слова. А, так это были вовсе не объятия, догадался колдун. Но как ещё эти страсти растолковать? Няньки принцессы вздумали в её отсутствие устроить генеральную уборку? Или это наказание от императора? Провинились, что ли? Тогда это было крайне странное наказание. Лишь бы ревнивый папаша его, придворного мага, запаниковав, не обрёк на рабские истязания. Иначе общего языка они вовек не сыщут. Грохот глиняной вазы, шумно задвинутой обратно к стене, зазвенел и смолк, прерванный продолжением диалога. — Как «не стоило»? Это же такая ценная вещь! — сторонясь подальше от места происшествия, робко объяснялась женщина. По тону её голоса стало ясно, что она была отнюдь не равнодушна к сложившимся обстоятельствам. — Если до принцессы дойдёт слух, что запись её танцев потерялась, она будет безутешна. Вы же знаете, она такая чувствительная… Лукас прыснул. Вот оно что! Они хватились камней памяти! «Ага, бедная принцесса. Прямо с ума сойдёт от разочарования», — ехидствовал он. Знали бы они, кто эту потерю организовал… —Тем более, раз там танец с Его Величеством… — не унималась сердобольная горничная. Встревоженная и смущённая, она выглядела до того жалобно, что чародею, имей он обычную человеческую совесть, уж точно стало бы стыдно. Но совести у него не было, а оттого он с безразличием следил за дальнейшим продвижением разговора. Вина не давила на него, но всё же это он предложил принцессе ту сделку с кражей. И награду получил вполне заслуженно. — Вам следовало сразу сказать мне правду. Я бы уже подключила остальных девушек в услужении, — до предела расчувствовавшись, вздыхала женщина. Рыцарь отряхнулся и на мгновение подобрался к окну. Предельно чутко ощутив чужое присутствие, он настороженно осмотрелся, но, не столкнувшись с нарушителями — хотя один наполовину-нарушитель всё-таки имелся, — возвратился к былой теме. — Чистосердечно извиняюсь, — покаянно откланялся он. — Но я надеялся разобраться с этой проблемой тихо и быстро… Эх, найти бы хоть тот камень, что появление Его Величества запечатлел… Лукас опомнился. Из-за того прекрасного события, произошедшего в Башне, он совсем позабыл, что принцесса-то, причём с его подачки, после вернулась во дворец. Для него же самого на той чудной ноте вечер был завершён. По крайней мере, морально. А потому он, отчасти опьянённый собственным успехом, даже упустил из виду то, что последний танец, как оказалось, забрал уже не он, а император. Ну и пусть, его это не сильно заботило. Ему-то досталось кое-что более ценное. Однако одного он не мог уразуметь: может, не следовало забирать камень с последним танцем? Самоцвет с сребровласым чёртом должен уйти в утиль немедленно — это очевидно. И уйдёт. А вот тот, на котором принцесса кружила с отцом, можно было бы и оставить. Атанасии и самой наверняка захочется пересмотреть своё выступление через пару лет, даже если сейчас она по какой-то причине его стыдилась. Было бы чего стыдиться. Лукас непроизвольно закатил глаза. Его принцесса, его умная, но до безобразия непредсказуемая принцесса, иной раз от большого ума ехала крышей с завидной скоростью, он это заметил давно. К счастью, до записи их совместно танца она вряд ли дотянется — силёнок не хватит. — Наша принцесса так устала вчера, так обессилела, что совсем ничего не рассказала нам. Девушки, эти лентяйки, пытались приставать к ней с расспросами, но я их разогнала. Мы почти сразу сопроводили Её Высочество в постель, — поправляя запылившиеся юбки, поделилась горничная. Несомненно, ей тоже было интересно, чем же завершился бал, о котором ходило рекордное количество разговоров и среди слуг принцессы, и среди придворных чиновников. Но принцессой она дорожила больше, чем личными желаниями. Приумолкнув, она взяла передышку, но вскоре влилась в беседу вновь: — Кажется, Вы сказали, что камня было три. С кем же ещё, помимо Его Величества, танцевала принцесса? — вскинув брови, дожидалась ответа она. — Ещё бы: такой насыщенный вечер! — поддакивал рыцарь, на своей шкуре испытавший всё то, о чём поведала ему спутница. — Первый танец принцесса отдала сыну лорда Альфиуса, а второй — нашему придворному магу. Уловив краем уха упоминание собственной персоны, колдун, что было ему совсем не свойственно, прислушался, подобно престарелой сплетнице, ошалело копящей коллекцию свежих новостей для обсуждения с такими же дряхлыми злоязычницами, у которых ничего интереснее шушуканья о пропащих, по их мнению, окружающих в жизни не происходило. Ему самому было не особо приятно от столь недвусмысленных поступков, но теперь, когда доносящаяся до него речь зашла уже не о принцессе, а о нём, просто взять и уйти прочь он не мог: нянька же была авторитетом в жизни принцессы. Значит, и на мнение её влиять могла существенно. Оттого Лукасу срочно нужно было убедиться на все сто, что её отношение к нему исключительно положительно. — Придворному магу? — то ли восторженно, то ли ошарашенно, нянька громко ахнула и оступилась. Подолы её одеяний зашелестели, ластясь к гладкой плитке пола. — Да. И этот танец застал даже Его Величество, — порывисто оповестил её рыцарь, с неугасающим энтузиазмом продолжающий поиски. Тогда она ахнула в два раза громче. Ахи эти, раздражающие, пронзительные и всецело не внушающие доверия, юноше нисколько не понравились — как-то это не обнадёживало. — Ах, сам Его Величество? — поражалась женщина. — И как он к этому отнёсся? — Думаю, он остался впечатлён — и крайне горд за нашу принцессу! — звонко воскликнул мужчина, двигая опустевшие кашпо. — Она была прекрасна!.. Когда-то этот дворец пестрел зеленью. Объёмные поросли кудрявых лиан текли, как водопады, накрывая крупные стёкла и порой погружая поместье во тьму. Всюду пахло травами — пахло жизнью, и эти ароматы застилали свежее от лунных раскаяний сознание. Прогуливаясь в ночи по замершему в предвкушении пробуждения замку, Лукас в те времена полной грудью дышал, не готовый к тому, что через пару-тройку часов его сладкое одиночество оборвётся. Жизнь, сочная и холодная, как хрустящая под прикосновениями человека растительность, оставалась в прошлом дне; новый же напитывался жизнью суетливой и душной — людской. Ныне же дворец оставил все жизни, какие в нём когда-то имелись. Единственное сердце, которое ясно билось в его стенах, принадлежало императору. Остальные же были существом приходящим; о по-старинке стабильных метаниях больше никто не вспоминал. Зелень, поскольку не было тех, кто оберегал бы её с особой трепетностью, погибла первой. Лукас не знал, как давно это случилось, сколько веков минуло с тех пор, но иногда ему хотелось всё вернуть — вернуть хоть и визуальное, но долгоденствие, заменявшее любые молитвы. Вероятно, прыткой принцессе, влюблённой в дышащие энергией и темпераментностью вещи, понравились бы такие изменения. Молчание глухо резануло по слуху. Кровавый Рыцарь прервался и, обернувшись к собеседнице, посмотрел на неё с любопытством. — А почему Вы так удивлены? — недоумевал он. «Ага, сейчас начнётся!» — предчувствовал чародей. Вот-вот, ещё немного — и служанка выпалит всё, что было у неё на уме. Тогда он сделает определённые выводы, составит коротенький план… Или не составит. Нет, что за ерунда… планы какие-то писать. Он лучше перейдёт сразу к действиям — и завербует себе верного союзника в борьбе за принцессу. Лучшим союзником, чем вырастившая её нянька, мог быть только её отец, которого она чтила и по-детски беспрекословно обожала. Но с таким союзником уж придётся повременить: быть может, доверия его добиться и просто, но вот избавить императора от его врождённой мнительности будет явно нелегко. — Ну, Вы же понимаете: Его Величество так болезненно воспринимает проявление внимания к принцессе со стороны представителей противоположного пола… — подтверждала его мысли горничная. Обшарив пространство под шторами, она едва слышно умозаключила: — А наш придворный маг — какой-никакой, но мужчина… Крах надежд зазвенел подобно битому стеклу. Бездумно уставившись себе под ноги, Лукас оторопел: простите, что значит «какой-никакой»? Это он-то — «какой-никакой»?! Да он так-то ого-го какой! Да, он пока не мог принять свою натуральную форму. Ну и что с того? Это что, делало его «каким-никаким»? Подумаешь! Через несколько жалких лет всё вернётся на свои места — это же не повод так его оскорблять! — Полагаю, ситуация обстояла немного иначе, — запнулся рыцарь. Видно, его тоже смутило выражение, подобранное бестактной знакомой. — Его Величество сам пригласил компаньона принцессы на её бал. — Ох, тогда это меняет дело, — уступила женщина. «То-то же, — горделиво кичился Лукас, довольный пусть и непрямой, но победой. — А теперь просто прими тот факт, что я восхитителен», — самодовольно ухмылялся он, выжидающе наблюдая за тем, как застывшая с открытым ртом леди вспоминала, что хотела сказать. — Ох, господин Робейн, — приложив сгиб пальца к губам, сообразила она. — Напомните: какого был цвета тот камень, на котором заложен танец принцессы с Его Величеством? — Хм… — нахмурился тот. — Кажется, синий. Помню, он переливался, прямо как глаза принцессы и императора. Перевернув подушки, ощупав все подкладки, из которых состоял гостиный диван, она трудолюбиво разложила декор по-прежнему и, возвратив мебель в былой вид, села. Нервно потерев ладони, она вздохнула. — Да, такой выделяющийся камушек сложно не приметить. Боюсь, здесь мы его не найдём. Белая ленточка, вкрученная меж её крепких кос, буквально прилипших к её голове, съехала от излишней активности и, развязавшись, защекотала её тонкую шею. Когда мужчина присел рядом, горничная собрала всю свою силу воли в кучу, чтобы не сорваться — и не почесаться прилюдно. — Вынужден согласиться. Вот и всё. Интересное кончилось. Уставший от созерцания чужих проблем, Лукас зевнул. Верно, ему уже было пора идти. Самая увлекательная часть беседы осталась в прошлом, а обычные поболтушки слуг его мало волновали. Камни они всё равно не найдут, а о магии и о владеющих ей специалистах вспоминать вряд ли дальше будут. Оттолкнувшись от стены, колдун расправил плечи и потянулся. Гулять ему расхотелось, а оттого он был готов переместиться. — Должно быть, это прозвучит глупо, но… — взбаламученная нянька, поёжившись, сдавленно кашлянула. — Прошу прощения… Оступившись, Лукас приостановился, не сделав лишнего шага. Застенчивое мямлянье заставило его усомниться — а вдруг тётка произнесёт что-то, связанное с принцессой? Информация о принцессе лишней не бывает. Няня продолжила: — А Вы уверены, что камни потерялись? Раз уж их нигде нет… — Что Вы имеете в виду? — озадачился рыцарь. — Не сочтите за оскорбление, но у вас, мужчин, иногда такое бывает, — добро, с некой неловкостью в голосе начала она. — Возможно ли, что Вы оставили их… в кармане? Маг хмыкнул и потянул губы в гаденькой усмешке. Заглянув в окно, он удовлетворил копящееся внутри него ехидство — лицо мужчины исказилось так, что было не передать словами. Определённо читалось лишь искреннее изумление. Лукас мог поспорить, что в его мозгу горела ясная мысль: что ж это, его совсем за идиота держали? — В кармане?.. — точно не расслышав, переспросил он. — Ну… да, — ответила та, намекая на то, чтобы он незамедлительно проверил её догадку. «Вот теперь точно надо идти», — убедил себя чародей. Размяв шею, он приготовился колдунствовать, но напоследок, перед тем как покинуть приевшееся место, щёлкнул пальцами. Когда Феликс, с подозрением сведя брови, засунул руку в карман, там он нашёл преспокойно лежащий камушек — светло-голубой, местами острый, по-волшебному мерцающий в дневном свету.***
«Целуются — значит, парочка», — смущённая, Ати гоняла в мозгу слова, произнесённые Лукасом, и под её веками неотступно вязались непристойные, безнравственные силуэты. Это так он интерпретировал всё, что она ему столь старательно вещала?.. Она-то пыталась донести до него, что поцелуи — проявление любви, что они бывают разные, а потому выражают различные степени привязанности… А он опять всё исказил под своё извращённое понятие физической близости! Так, стоп! О чём это она? О физической.. близости? Атанасия поперхнулась чаем, неприметно выплёвывая кипятошный напиток обратно в чашку. Посудину тут же забрызгало, но, к счастью, лишь изнутри. Сидящий напротив Клод недоверчиво покосился на истязание сервиза, устроенное его дочерью. — Не торопись: чай горячий, — как маленькую, принялся поучать ту он. — Подуй сначала. Она закивала. Пререкаться с отцом у неё намерений не было. Да и толку-то? Наверное, для него она всегда будет той самой крохой, которую он, пусть и неправильно, таскал на руках и заставлял петь колыбельные. — Фью… фью… — сжав пыхтящую парком кружечку, девушка сдула жалящую кончик носа дымку и отхлебнула аккуратнее. — Слишком вкусный — не удержалась, — наигранно хихикнула она, а в сознании продолжала злобно чертыхаться, на всех известных ей языках проклиная одного упёртого невежду, вынудившего её очернять её светлые думы. Да как она, прилежная девица, до такого докатилась? Мерзкий Лукас! Это всё из-за него — и только! И что это, получается, такое? Целуются? Парочка?! Ну, допустим, они и впрямь целовались, с этим не поспорить. Не по-настоящему, правда, целовались, а так, по-дружески. Любви в их рваных лобзаниях, конечно, ещё не было, но физический контакт, на который достопочтенный маг-извращенец обращал так много внимания, случался уже не единожды — в этом он был прав. А раз по его логике такой контакт случается исключительно у парочек, то… Принцесса ахнула. Выходит, Лукас считал их парочкой? Ну, если следовать по заданной им закономерности… Кошмар какой, жуть, просто дрожь берёт! Это что же, она перед ним в каких только видах не появлялась — чаще в неподобающих, — а он на неё, наивную дуру, всё это время смотрел такими глазами? Не из интереса, а из плотской симпатии! Атанасия с силой надавила на вилку. Согласиться с такими выводами было нелегко — и верить-то не больно хотелось, и разумность уж слишком страдала. О каких ещё парочках можно говорить, коль у него появилась вторая принцесса? Он там что, гарем решил себе собрать?! Не то от злости, не то от смущения, она зарделась. Да кем этот высокомерный урод себя возомнил? «Тоже мне… император», — безмолвно хмыкнула Ати и запихнула в рот кусок торта, взмахнув вилкой дважды: в первый раз она промахнулась столовым прибором даже мимо подбородка. Слово «парочка» всю жизнь означало два, два человека! Два — мужчину и женщину. А не двух принцесс и нахального мага-переростка! И какая она, интересно, эта принцесса? Красивая ли? Умная ли? Красивее ли неё, Атанасии, умнее ли? Или, может, она была глупой — глупой до того, что верила выплюнутым в порыве полоумия поэтичным словам? «А, стоп…» — Ати судорожно хлюпнула пахучей настойкой, и заварка всплыла к истоку. Всё иначе — не могла она, эта какая-то-там-принцесса, в них верить: Лукас ещё ничего не отправил. И не отправит, если Ати как можно скорее не вернёт этот гадкий конверт! Нужно что-то быстро придумать… Клод сощурился. — У тебя какое-то лицо странное, скукоженное, — в своей привычной манере сделал комплимент он. — Не выспалась? Или что-то произошло? За годы тренировок примирившаяся со скверным характером отца, девушка обмахнулась. Спёртый воздух обволок её подбородок и, проникнув глубоко в лёгкие, удушил. Да, неприятно немного было слышать такие комплименты в свою сторону, но на другие претендовать не приходилось. Требовалось довольствоваться тем, что имелось. — Всё в порядке, папочка. Просто вчера был такой день насыщенный, — придумала наиболее правдивую отмазку она. Император, казалось, остался недоволен. Сунув поблёскивающую в свете солнца ложку в кружечку, он прочистил горло и принялся размешивать сахар, хотя сахара там никак не было. — Да, мне донесли, — глухо начал он. — Поговаривают, что после моего ухода эта сволочь из Башни тебя танцевала. А потом он, мерзавец, тебя куда-то увёл, — раздражённо прищёлкнув языком, он выгнул бровь и воззрился на опешившую наследницу с такой озабоченностью, какой она ещё никогда не видела. — Говори честно: эта тварь вела себя неподобающе? У той сию же минуту спёрло дух. Неподобающе?! Это ещё мягко сказано! Если бы отец узнал, что с его дочерью делал этот разбойник, он бы поседел на месте! — Хе-хе, — надрываясь в лукавом хихиканье, принцесса активно задрыгала ногой, будто силясь сбросить охватившую её дрожь. — Да будет Вам, папенька. Это же Вы назначили его моим компаньоном, помните? Она шустро отодвинула блюдце и, поудобнее перехватив столовые приборы, впилась ими в следующее пирожное, даже не смотря, куда тычет своими орудиями. Теперь вокруг неё всюду располагались тарелки, на которых, истекая соком начинки, лежали надкусанные десерты. Клод, испытывавший не меньшее напряжение, заразившее его в минуты неприятного разговора, не заметил её чудного поведения — возможно, правда, оттого, что и сам в который раз старательно пытался отхлебнуть чай из опустевшего сервиза. — Да и что с того? — не прекращала трепаться Атанасия. Заведясь, она уже не могла остановиться и усердно скакала с темы на тему, роняя проскальзывающие сквозь пальцы аргументы. — Феликс тоже мне компанию составил в одном из танцев. Ух, как же нещадно она врала! «Феликс, дорогой, прости, что подставляю тебя!» — взмолилась она. Но это был единственный её способ заступиться и за себя, и за Лукаса. За Лукаса, вообще-то, она не шибко мечтала заступаться — он и сам мог. Но как-то нехорошо было друга подставлять, даже если этот друг — дорогой сердцу и мерзкий уму — сам обрёк себя на все беды, проигнорировав предостережения. — Феликс? Император покосился на неё, как на невменяемую. Должно быть, он уже и без её рассказов знал, с кем она танцевала и куда ходила, а с Феликсом у них, как назло, танца так и не случилось… Об этом она не подумала. «Время прибегнуть к старым фокусам — и немедленно закосить под дурочку!» — твёрдо решила Ати и, потупив взгляд, захлопала золочёными ресницами. — Но танец с папочкой всё равно был лучшим! Приторно-радостно улыбнувшись, она оставила измученную посудину и опёрлась на локти, опуская круглый подбородок на сцепленные в замок руки. По локтям её, мягким и белым, укрытым струящимися тканями наряда, спустился колкий озноб, пусть на природе было и жарко. Откинувшись на объёмную обивку кресла, мужчина поправил покровы домашних одежд, оголивших край его плеча. — Ну, так он всё-таки увёл тебя? — настаивал он. — Без моего дозволения. Проникновенно, с не свойственной ему чуткостью, он понизил тон, но, опомнившись, тут же исправился. — Кто? — удивлённая столь спонтанными переменами в его характере, не поняла принцесса. — Феликс? — Маг, — строго напомнил ей отец, и его голос, стремительно вознёсшийся до былой требовательности, трелью отдался в её барабанных перепонках. — А… Ну, наш маг просто хотел мне подарок сделать, — мрачно залопотала она, заикаясь и мямля. — Это было очень мило с его стороны… Её глаза заволокло словно завесой из маны. Густые и безотвязные, образы пробрали её насквозь, разливаясь чистыми ручьями и затапливая до краёв её ум — помрачённый, застланный петлями беспутности. На губах, покрытых плёночкой сахарных угощений, она явственно-чётко, живо, точно на самом деле, ощутила жар юношеского дыхания и лёгкое-лёгкое прикосновение к коже. В груди, взвившись до небес, разбился о рёбра величавый тайфун; горло вмиг пересохло. Схватившись за обжигающую чашку, девушка смочила недры глотки. «Какой ужас!» — причитала она в душе, лихорадочно теребя узорчатые складки юбки и со всей ретивостью, имеющейся в её хрупком теле, прогоняя из рассудка, уже давно не девственно-незапятнанного, грязные мысли. «Нет, всё! Хватит об этом!» — щурясь, роптала она. Думать о таком сейчас было нельзя. При отце-то! Живом!!! Стыдоба… Отец как нельзя кстати напомнил о своём присутствии. — У этого паразита ещё хватило наглости тебе подарки дарить? — он посмотрел на позеленевшую наследницу исподлобья. — Ах-хах… — сдавленно пискнула Атанасия, изображая смех, но вышло как-то плохо — нереалистично. — Ну да… Ой и нехорошо это… Что же сейчас начнётся?.. Невольно ей вспомнился подарок от Иезекииля, светло-сизая дрессируемая птичку, с которой Клод не только не пересекался, но, должно быть, и вовсе забыл о её существовании. Однако в день дарения, пару лет назад, император буквально метал молнии из глаз. Может, конечно, дело было в личной неприязни императора по отношению к дому Альфиус, но что-то подсказывало Ати, что любого другого дарителя отец воспринял бы так же остро. Если не хуже. — И что же он тебе преподнёс? — не унимался мужчина. Шелест кустов раздался с той же гулкостью, с какой грозовые облака сталкивались друг о друга в пределах небосвода. Трава зашуршала, заскрипела под напором животных лап — и в уютный сад неожиданно выскочил мглисто-чёрный зверь, ещё маленький, совсем не косматый, но уже клыкастый и опасно рычащий. Когда зверёк совершил последний шаг-прыжок, он энергично встряхнулся, и с его пушистой спины, будто тёмный снег, полетели невычесанные клоки шерсти. Клод, не ожидая от незваного гостя ни беды, ни подлости, сморщился, как залежавшийся сухофрукт. — Это ещё что за тварь? — показушно кривясь, выпалил он. Воронуля звонко тявкнул и, завиляв кудрявым хвостом, подобрался к новому для него человеку, проявляя интерес и требуя к себе внимания — желательно, положительного. Император, выдержав паузу, поставил сервиз на стол. С напускным отвращением он протянул руку к питомцу, но, помедлив, гладить не стал — лишь подло дёрнул того за мягкий хвост с горящим лазурным огоньком на кончике. Щенок возражающе гавкнул. — А это и есть подарок, папуль, — оповестила отца принцесса. — Если я ничего не забыла, то это Сидонийский волк. Когда он вырастет, станет таким же большим и сильным, как Воронуля. Будет меня охранять. Мужчина тихо фыркнул. Ему не послышалось? Волк из Сидонии. Ранее — нейтрализатор… Да, тот самый нейтрализатор, который он, император Клод де Эльджео Обелия, сам когда-то вложил в робкие руки фаворитки, по-детски наивно надеясь на то, что ему удастся уберечь её от неминуемой смерти. Вероятно, он был идиот, раз счёл обычные магические доспехи чудодейственным средством от судьбы. Но сейчас, когда злосчастный бал завершился, он был рад, что однажды приобрёл столь ценный предмет. Если не жену, то хотя бы дочь защитить ему удастся. Отхлебнув незримый чай, Клод покачал головой. — Значит, ты и с того света её оберегаешь? — еле слышно роняя фразы в мерном полушёпоте, пробормотал он. Ветер унёс его слова далеко к облакам.