Атанасия сипло выдохнула, опустошая горящие лёгкие едва ли не до состояния вакуума. Затаив дыхание, она дождалась, пока тьма завладеет её зрением, после чего раскрыла веки и вернулась к прошлому темпу респирации. Беспокойство не покидало её дум.
Толпы за стеклом, толпы внутри — людей было до того много, что принцесса могла поспорить: чуть ли не вся Обелия собралась в стенах столицы ради столь чудесного события, последнего дня празднования, посвящённого наследнице трона.
Наследница престола, наследница престола…
У Атанасии в груди не то в предвкушении щекотало, не то болезненно щемило, когда она, ступая по неровным дорогам многолюдных улиц, слышала окликающие её слова. И лишь потом, вновь и вновь оборачиваясь на рвущий душу зов, она отрешённо осознавала: её вовсе никто не звал; из каждого переулка, забитого торжествующим народом, с чьих-то уст да слетало её благословенное имя — за неё поднимали бокалы, местные поэты посвящали ей, пусть утрированные, но всё ещё по-своему прекрасные, оды, и даже в храмах укрыться от громкого чествовать не удавалось — где ещё было положено простолюдинам молиться за кронпринцессу, коль не пред ликами богов?
Атанасия же молиться о ней отнюдь не просила, а к излишним песнопениям относилась скорее с недоверием, чем с радостью. Когда она размышляла об этой своей неблагодарности, ей раз за разом становилось худо, однако она собирала размазавшееся эго в кулак и одёргивала себя: вероятно, эта странная черта досталась ей от отца, который, как она успела заметить, тоже особой любви к чужакам не питал. Так что неладного во внезапно проявившейся мнительности ей, должно быть, искать стоило даже меньше, чем удивляться — в кого ей быть открытой и наивной?
Хотя… Если вспомнить
«Прекрасную принцессу»…
Ати нервно сжалась. Всё-таки это была не та вещь, о которой хотелось вспоминать.
Да, простой люд до безумия, до рваных коленок штанов и охрипшего горла, любил их прекрасную принцессу Дженнет. А Дженнет любила простой люд, наверняка не менее прекрасный. Эта любовь, взаимная и искренняя, продолжалась долго и никому, если верить тупой книжке, по итогу не навредила, даже напротив — Дженнет сыскала в глазах народа не только любовь, но и поддержку, о какой зашуганная Атанасия не могла и мечтать. Разве это плохо? Имя Дженнет ласкали в поэмах, за Дженнет говорили тосты, за Дженнет у всевышних просили здоровья и блага, на Дженнет равнялись, о Дженнет грезили. В конце концов, Дженнет
не казнили под одобрительные визги и свист.
Но Атанасия не была Дженнет.
Она не была прекрасной принцессой.
За пережитое десятилетие она считала недурным достижением то, что с трудом приняла правду: окружающие видели в ней принцессу. Иногда она даже и сама, ошарашенная кропотливой работой слуг, заглядывала в зеркало и, с восхищением рассматривая возложенную на её голову тиару,
чуть-чуть ощущала себя принцессой. Но не прекрасной — нет-нет-нет! Этого прозвища она уж точно не заслужила! В танцах она была ужасна, манеры, граничащие с ханжеством, презирала, а о её вкусах в чтении «для души» и вовсе запрещалось упоминать в приличном обществе. Но даже так, несмотря на все минусы, ей нравилось быть такой — нравилось быть
собой и не получать за это осуждения.
Атанасия была Атанасия.
Она была дочерью своего отца. И отделаться от привычек, возросших в ней от его крови и плоти, как растение прорастало от унесённого ветром семени, она не могла. Поэтому Атанасии требовалось избрать собственный путь, отличный от того, который проложила пред собою Дженнет. И свой путь Атанасия не представляла угодливым или льстивым — склизким, чавкающим, вызывающим отвращение при одном упоминании. Слепое обожание ей было ни к чему — вот какой вывод она вынесла для себя. Подхалимства и заискиваний она, как и строгий Клод, поддерживать была не намерена. Тем более, от проницательных лордов.
Но вот совсем уж отказываться от кое-чьего
особенного обожания она явно не собиралась…
От обожания — да, от него самого. В некотором его роде…
Точнее, от той терпко-сладкой
слабости, какой она решилась стать для дорогого ей человека.
Ати покосилась на спутника. Подперев подбородок, тот забвенно глядел в окно, втихомолку раздумывая о чём-то своём. Он долго молчал, не произнося ни обыденных упрёков, ни требуя похвалы за что-то, верно, гениальное, но понятное, как всегда, только ему одному. «Вот она — трагедия гениев», — пошутила бы принцесса, но не могла: «гений» не дал ей повода. Да и не больно-то ей хотелось шутить прямо сейчас. Гораздо сильнее её одолевало желание по-детски надуться и самой начать играть в молчанку.
А почему бы, собственно, и нет?.. Лукас так-то это вполне себе заслужил! Бросить плохо ориентирующуюся девушку, беззащитную и крайне уязвимую, в полном одиночестве в городе, порог которого она переступила впервые в жизни, — это что? Потеха ли? Дурость ли? Безрассудство? Как он до такого вообще дошёл-то? Неужто голова стала не дорога? Или, быть может, если её срубить, у него вырастет вторая? Атанасию бы и такой поворот событий не изумил!
«Идиот…» — ругалась про себя она, не находя ни единого адекватного оправдания тому гадкому кидалову, какое ей пришлось пережить. И хуже всего было то, что извинений она тоже не дождалась. А ей-то было достаточно и пары чистосердечных фраз… Она что, так много просила?
Завертевшись от вспыхнувшего в ней возмущения, она вдруг с гулким скрипом провалилась вниз и, хлюпнув набитым ртом, икнула, едва не подавившись. Кресла, установленные в кафе, оказались для неё дюже рыхлыми. Но мягкость их, конечно, поражала и по-хорошему: Ати чудилось совершенно новым и незнакомым то, что под её изнеженной задницей не было широкой подушки из нескольких слоёв тканей. Обычно её платья отличались объёмом и тяжестью, которая создавалась преимущественно из-за плотных покровов материалов юбок, а потому она, облачённая в шелка принцесса, не привыкла чувствовать своим задом рельефа мебели, на которой сидела.
Поёрзав, точно конвульсивно, она задвинулась глубже, почти под спинку, и сделала то, о чём давно мечтала, но уже с детства, когда все дети её возраста раздирали коленки и копались в грязи, не могла себе позволить в рамках дворцового этикета, — закинула округлые локти на стол. Лукас, расположившись напротив, перестал таращиться за стекло и уже принялся наблюдать за ней, но так ничего не сказал. Возможно, просто не обратил внимания.
Зачерпнув побольше крема, Атанасия расковыряла чавкающее пирожное и сунула перемазанную в десерте ложечку в рот.
Это был уже четвёртый десерт.
Стол, не совсем крупный и не совсем крохотный, был заставлен вкусностями — или тем, что от них осталось, — и в любой момент случайная грязная тарелочка могла соскользнуть с края. Оттого выбор и последующая смена направления движения вилки вынуждали проголодавшуюся девушку с умом выстраивать маршрут для столовых приборов, держала которых она стискивала до того тесно, что они понемногу нагревались, будто от всплеска маны. Но дело тут было не в мане, а в нездоровом аппетите. И с таким аппетитом Ати, к несчастью, сталкивалась чаще, чем следовало.
В последнее время с её телом творилось неладное. Нет, вернее было сказать — не столько с телом, сколько с ней самой. Да и не в последнее время…
Пристрастия к сладкому, отравляющие, доводящие до безумия, у неё имелись давно, и были они острые настолько, что иной раз весомо туманили разум. Недоразумения крепчали. Стоило ей, пятилетней малышке, встать на ноги и добраться до кухни, как на неё нашло затмение, и былая жизнь, богатая разве что пресными перекусами для малоимущих, заиграла красками вкуса. Пирожные, суфле, торты, кексы… Десерты, насыщенные сиропами и прочей одурманивающей начинкой, покорили её, позволили познать блаженство, о каком она прежде не ведала. Когда в её мозгу укоренилось понимание ситуации, она вдруг опомнилась — теперь кошмары позади! Отныне подобные кушанья будут доступны ей ежедневно! Тогда чревоугодие пленило её — стало ей отдушиной. И она не видела в этом ничего зазорного. Или видела — и достаточно чётко, — но настойчиво игнорировала здравый смысл, пока не пришлось нести последствия за свои действия…
Первой бедой стали зубы, которые, не успев толком вырасти, уже, очевидно, устали мариноваться в столь опасной среде и решили дружно выпасть. Сладкоежке-принцессе повезло — доктора усмирили её недуг. Но кто мог усмирить то, что настигло её недавно?..
Кому было по силам избавить её повзрослевшее тело от набора лишнего веса?
Девушка прокашлялась и запихнула в рот следующую порцию — калорийную, с горочкой… которая уже не лезла. Желудок отчаянно отвергал предложенное ему угощение, но нервы, расшатанные до состояния двери сарая, упрямо настаивали на продолжении банкета.
Как бы это до недуга не довело, боязливо рассуждала Ати, отгоняя от себя дурные мысли. Нечего во всяких мерзостях вариться…
Сощурившись, Лукас, видно, покончил с наблюдением и вознамерился выдать очередную искромётную шутку, но собеседница, поборов приступы тошноты, тут же его одёрнула.
— Не разговаривай со мной, — помыслив об заинтересовавшей её игре, закинула незримую удочку она и, уже не контролируя себя, потянулась за следующей порцией.
«Да, вот так! Получай, гадкий Лукас! — похрустывая вафельной верхушкой, злорадствовала она. — Что теперь будешь делать?»
Именно так и надо! Нужно вообще было не медлить, а сразу приступать к исполнению её чудного плана! Несомненно, это было не особо честно с её стороны — бросаться в него беспричинным безмолвием, топить его в океане загадок… Но а как? Как ещё-то ей было вырвать из него извинения? Если его котелок самостоятельно не доваривал необходимые думы… Вот Атанасии и приходилось подкидывать хвороста в костёр да помешивать кипящий на нём суп, помешивать…
Резко распрямившись, она задела локтем сервиз, и тот задрожал.
Когда маленькое блюдце, дно которого потеряло свой благородный горчичный оттенок из-за покрывших его свинячьего цвета сливок, закрутилось волчком на уголке, маг среагировал и придержал его, спасая от падения.
— Лопнешь, — всё же вставил своё словцо он, за что моментально был пронзён взглядом, полным то ли презрения, то ли отвращения, то ли и вовсе — ненависти. — Ты всё ещё злишься?
«Работает!» — обрадовалась принцесса и утвердительно кивнула.
— Злюсь, — буркнула она, уже подставляя пульсирующее ухо, чтобы получше расслышать желанные мольбы о прощении.
«Давай-давай, начинай», — почти прыгала от нетерпения она, но минуты шли, а вожделенные фразы никак не достигали её алчного слуха. Вместо этого до неё донеслось неразборчивое кряканье-похмыкивание.
— На меня? — покривив ртом, уточнил Лукас, продолжая самоуверенно игнорировать обрушившийся на него бойкот.
— На тебя.
Он нахмурился.
Ответ — иначе быть не могло — его никоим образом не осчастливил. Куда уж там — он же был маг, великий колдун из Башни, а не дурной на всю голову идиот! Как будто ему заняться больше нечем, кроме как в игры играть. Одного он только, так-то не глупый, уразуметь не мог: если же это не новая игра, то за что же ему достался принцесскин недобойкот? У неё что, опять извилины меж собой переплелись? Бессмыслица какая-то! И как с этими женщинами общаться, если они сами себе создают проблемы, утопают в них по самые… по горло, а потом, зацепившись за чужую соломинку, после спасения обвиняют в своей же бестолковости всех вокруг, даже спасителей?
Да разве на нём ли, честнейшем чародее, лежала вина за то, что Её Высочество за полтора десятка прожитых лет не научилась носить вещи для нормальных людей? На памяти Лукаса в столь простые одежды горожане рядились и несколько веков назад. И никто не жаловался.
Но обвинять её вот так он не станет. Раз он был великий, то ещё и мудрый, логично? Логично! А раз он самый мудрый колдун во всём мире, то и действовать ему подобало по-достойному. То есть благородно проигнорировать сумбурность мысли своей дражайшей женщины и свалить её вину на кого-нибудь ещё.
На том и порешалось.
— Аргх! — не выдержав, Лукас показушно взъерошил чуб. — Я-то в чём виноват? Хотите совет от умного человека? Вашему Обиженному Высочеству следует винить того мужика — это он запёрся и увидел Вас.
У Атанасии волосы чуть не встали дыбом.
Как он её назвал?! Да как он посмел коверкать её высокородный титул? И после этого ещё нарекать себя умным! И что это, собственно, за совет-то? Таким советам она следовать была не намерена! Не в этой жизни!
— В этом и есть твоя вина! — зашипела она. — Вот
куда ты свалил? Куда? Бросил меня одну и сбежал!
«Что за ерунда? — недоумевала она, ощетинившись, как ощипанный дикобраз. — Просто признайся: ты оплошал!»
Иногда ей становилось интересно: сколько раз Лукасу потребуется пустить на повтор шарманку о собственных одарённости и феноменальности, прежде чем они прорвутся сквозь рамки речи и претворятся в реальность? Если же это произойдёт, то когда? Как долго ждать? Ради столь невероятного события Атанасия бы даже пренебрегла принципами — отдала в жертву обычный рацион и самолично приказала перевести весь Изумрудный Дворец на здоровое питание. Но только на один день! Для профилактики; говорят, некоторые овощи для ума полезны.
Собеседник её ещё немного помолчал. Возможно, искал оправдания. Возможно, искренне был озадачен.
— Бросил?! — пришёл его черёд поражаться услышанному. — Да как Вам это в голову стукнуло? Всё это время я искал Вас в толпе, — огрызнулся он, и тогда до девушки дошло: лжи в его речах она не приметила. Лукас же не унимался: — Если бы Ваше Недалёкое Высочество послушно стояло на месте, а не тащилось, как ведомая овца, за толпой, то всего этого не случилось бы.
— Сам баран! — сражённая нелицеприятным сравнением, непроизвольно вспыхнула Ати, и тон её голоса подскочил до небывалых высот.
В чувствах подпрыгнув с нагретого места, она оперлась на стол и только после этого осеклась.
— Подожди… Ты сказал, что… искал меня?
Её отпустило. Но не столько от осознания, сколько от не лучшего зрелища.
Причем зрелищем стала она сама.
Когда она обернулась, то заметила, что многочисленные посетители, выбравшие для перекуса то же кафе, что и она, отвлеклись от своих блюд и ныне с преобладающим любопытством наблюдали за предоставленной им сценкой глупой ссоры.
— Брат с сестрой, должно быть, что-то не поделили, — шептались одни.
— Да не-е! Это же молодожёны! — возникали другие.
От таких догадок Атанасию переклинило, и она шустро плюхнулась обратно, утопая в своём рыхлом кресле в надежде захлебнуться. Желательно, насмерть.
«Как же хорошо, что мы сели в угол…» — нервничала она. Заграбастав ложечку, она судорожно сунула ту в рот и, отталкиваясь от пола, на гремящем сидении прокатилась в наиболее тёмную часть обжитого ими угла.
Лукасу же было безразлично чужое мнение. Внимание его привлекло нечто более занятное.
— Неужели ты и вправду думала, что я мог бросить тебя? — осуждающе присвистнул он и, как со скуки, подпёр подбородок, но весь его вид выдавал, что лёгкая подавленность, завладевшая его образом, была вовсе не подавленностью, а чем повесомей. Или же Атанасии так только казалось. — Хорошего ты мнения обо мне.
Шумно выдохнув сквозь поджатые пальцы, он из-под прикрытых век косился на съежившуюся подругу так, словно она его безмерно разочаровала. Ей вмиг почудилось, будто в его рубиновых глазах, по-обыкновенному искрящихся нотками самоуверенности, мелькнули иные нотки — минорные. И уж больно они походили на нотки искренней обиды.
От его взгляда Ати стало стыдно. Она крепче всосалась в ложку.
Действительно, хоть он и оставил её одну, отчего-то ей, позволившей себе провести над ним самосуд, было дюже некомфортно, совестно.
Не погорячилась ли она? Не сглупила? Непохоже это ведь на него, на безответственного, но верного Лукаса. Он, конечно, уже бросал её (причем с неба), но лишь шутки ради — и всегда возвращал обратно.
Лукас — он ведь не чужак; он был её компаньон, самый близкий и, чего таить, единственный друг, и как друг-компаньон обладал некоторыми обязанностями, к которым относился серьёзно. Как минимум, трещащих оплошностей не допускал… И это же не всё! Как маг он был вынужден ещё и за её безопасность отвечать, а безопасность несчастного дитя, наделённого силой большей, чем детское тельце в принципе могло вынести, была под угрозой круглосуточно. Пусть Лукас и не находился с ней с утра до ночи, и но он всегда-всегда бдел, готовый в любой момент ринуться на помощь: стабилизировать ману, вытянуть скопившиеся излишки или банально уберечь свою принцессу от пагубно влиявших на неё внешних воздействий. А в этот раз её безопасность откровенно оказалась под угрозой… Не магической, тут не поспорить, но разве физическая безопасность менее важна? Нет. Вот она и испугалась. А как тут не испугаться?
Девушка прикусила губу. Неприятно ей было это принимать, но друг оказался прав: ей, как учат с детства, следовало потратить последние силёнки на то, чтоб крепко устоять на ногах, и дождаться спасения. В самом деле, как она могла предположить, что её самый верный союзник подло позволил себе вдруг просто встать в отстранении и следить за забавной картиной издалека?.. Это было жестоко даже для него… Такие шутки Лукас не шутил.
— Я что, давал тебе поводы усомниться, а? — маг, не дождавшись ответа, отхлебнул чай и насупился.
Смотреть на то, с каким рвением подруга гоняла за щекой поганый столовый прибор, ему было невыносимо. Линия её влажных розоватых губ, исказившихся в кольце вокруг перемычки, поблёскивала в мрачно-грушевом свете навешенной над их головами лампы. Очертания черпала, двусмысленно округлившееся под не самым острым изгибом девичьей скулы, возвратными движениями то убывало, то раздувалось, точно горловой мешок жабы, вновь. И чем активнее проклятая ложка вращалась во рту принцессы, тем тяжелее юноше становилось дышать. Оттого он в один миг и отвернулся. Полузакрытыми глазами он по-прежнему иногда глядел на неё, но тут же старался оборвать зрительный контакт — соблазнительное, отчасти даже томное мерцание топазов, укрытых рядом подрагивающих ресниц, усугубляло и без того печальное положение.
«Прекрати пялиться, — вещал он у себя в мозгу. — Заставь её говорить».
— Ну? — не сдержался он, прессуя молчащую спутницу.
«Скажи хоть слово! Что хочешь! — сходил с ума он, сдавливая челюсти до онемения. — Только вытащи уже эту дрянь изо рта!»
Но расставаться с гладеньким прибором та не торопилась. Более того, из-за странного, тихого, поведения компаньона она восприняла его мольбы абсолютно иначе.
Ощутив неловкость за свою поспешность, Атанасия поддалась нахлынувшей на неё жалости, но она тотчас же себя одёрнула. «Это же чёртов Лукас, очнись! — роптала она на себя, гремя ложечкой по зубам. — Тот самый коварный Лукас, который тебе глазки строит, а сам по вечерам твоими же духами сбрызгивает любовные письмеца для каких-то принцесс!»
Да, всё так! Нельзя терять бдительности! Вероятно, она банально попалась на его удочку, и теперь этот хитрый лис, как она сама делала это пару минут назад, помышлял вытянуть из неё силком извинения.
Она заелозила. На секунду её, позабывшую былые обиды и выдумавшую новые, охватило отвратительнейшее ощущение, и всё съеденное за сегодня забурлило, намереваясь полезть обратно. Живот скрутило, как разворошённый муравейник.
— Нет… — жуя то серебро, то язык, мялась она.
Ну да, поводов для сомнения не было… Для насмешек — да. Для юношеских обид — о да, тем более! А также для смущения, для нервозности, для досады… Но о предательстве она помышлять не отважилась бы.
Это что, ей всё-таки придётся извиняться?..
Принцесса, чавкнув скопившейся слюной, зафырчала и с недоумением потёрла невольно замёрзшие ладони. Волнение проедало её настойчиво.
Стоп, а как так вышло-то?.. Ну, допустим, она и вправду была не то чтобы права. Но и ведь не то чтобы неправа…
Наморщив носик, она устало заворчала, принимая поражение. Что ж, как бы там дела ни обстояли, в его сети она без подталкивания не сядет — и извиняться перед ним не будет! Но, в свою очередь, и претендовать на его извинения прекратит.
С согласием качнув головой своим мыслям, она сочла просочившуюся в её думы гипотезу честной.
— Ладно… — с характерным призвуком-причмокиванием вытащив изо рта ложку, процедила она и судорожно притопнула. К её огромному сожалению, на столе внезапно кончилась еда, отчего изображать вселенскую увлечённость полдником стало невозможно. — Тогда спасибо, что нашёл меня.
Лукас отставил чашку. Вздох облегчения покинул его горло ровно в то мгновение, когда вылизанный до сверкания прибор вернулся на стол. Салфетка, на которую принцесса бросила многострадальный инструмент, пропиталась влагой и пустила прозрачную кляксу.
«За что ты измываешься надо мной, глупая принцесса?» — гортанно рычал он, из последних сил удерживая внутри гневные тирады.
— Ваше Благосклонное Высочество наелось? — поборов собственное помутнение, любезно съехал с темы он. Будет лучше, если она подхватит приятную для неё тему и начнёт балаболить. Это хотя бы убережёт бедные глазки мага от видов, пробуждавших в нём запретные помыслы.
Атанасия, что повезло, и сама спорить дальше не намеревалась — действительно, чего ради было портить вечер?
— Да. Было очень вкусно, — завязывая потуже поясок, чтобы скрыть раздувшееся, как у беременной драконихи, пузо, отвечала она. — Зря ты не стал ничего заказывать.
Она поглядела на спутника, развалившегося в кресле на манер того, как он это делал во дворце. Перед ним из опробованного стояли лишь пыхтящий парком чайничек и маленькая кружка, опустошённая минутой ранее. Ничего же более или менее съестного Лукас для себя так и не сообразил.
Что же это такое, терялась в догадках Ати. Что за беспредел? То есть дома, во дворце, где правила приличия стояли куда выше примитивных удобств, он день ото дня бестактно лез в чужие тарелки, хлебал, пуская свои демонические слюни, из приготовленной конкретно для представителей династии посудины, закидывал свои вонючие ноги на стол, а иной раз и вовсе мог перевернуть вверх дном всю гостиную! А здесь, будто чопорный богатей, он внезапно отдал себя в строгонравную хватку Эфона? Чушь какая! А ведь Атанасии было неудобно оттого, что она в одиночку набивала желудок. Со стороны-то это, наверное, выглядело так, точно она была не просто его невестой, как предположили здешние посетители, а самой настоящей сварливой жёнушкой, которая единственный раз за год вытащила скромного муженька на празднование и строптиво объедала его на последние деньги.
Перепугавшись чужих взоров, которых уже толком на неё направлено и не было, девушка вцепилась в виски и принялась их массировать. «Нет-нет-нет, забудь об этом, забудь! — велела он себе. — Не о себе думай, а о нём: почему Лукас так резко притих?»
Он что, стеснялся её?..
Ати вдруг поломало надвое. Неожиданно в её разуме всплыла одна занятная статья о расстройствах приёма пищи. И одним пунктов при нарушении пищевого питания, о которых автор исследования упоминал как о поводе задуматься о своём здоровье, было ощущение нездорового дискомфорта при прилюдной трапезе.
Так Лукас хвор?.. Ужас какой…
Принцесса накрыла ладонью заколотившееся сердце.
Что ж он молчал тогда? О таких вещах рассказывать нужно сразу! Особенно друзьям! Атанасия же была профессионалом по части поедания вкусностей. Да ей привить кому-то аппетит — раз плюнуть! Вон даже упёртый Клод, которого со сладостей воротило похлеще, чем дитя от рыбьего жира, не посовестился отведать подобранным специально для него пирожным. И остался доволен! Чем же пациент Лукас был сложнее?
Сейчас она нашаманит ему аппетит! Всё стеснение на второй план отойдёт!
Поставив перед собой смелую задачу — выбить из друга его чахлую болезненность-не-болезненность, — Атанасия, как чёрт из табакерки, вылезла, выскочила из своего излюбленного угла, схватилась за громыхнувшее от излишнего усердия меню и, перегнувшись через стол, ткнула им прямо в лицо оторопевшему колдуну.
— На! — расхрабрившись, воскликнула она. — Выбери и ты себе что-нибудь! — осознав, что она сама перепробовала чуть ли не всё, что было предложено в списке, она неловко кашлянула и добавила: — К слову, советую вот это.
Выбор её пал на своеобразный пончик, облитый иностранным приторно-жгучим соусом и обсыпанный пугающим наборов специй. Вариант был специфичный, но специфичный не от странности, а от остроты — именно того, чем грешили предпочтения Лукаса.
— Вот, прочти составляющие, — сгибаясь пуще прежнего, тыкала в список принцесса. — Уверена, тебе понравится!
Где-то неподалёку, в одном из соседних залов, что-то разбилось. Ати вздрогнула, и дрожь прошлась от самых её ног до кончиков пальцев рук; меню затряслось в такт и задело кончик носа Лукаса. Тот, проморгавшись, отскочил прочь.
— Уберите, — отмахнулся он. — Я сюда не жрать пришёл. Нам ещё слишком многое нужно осмотреть.
Маг, ненадолго лишившийся зрения, раздражённо побарабанил пальцами по столу и, сотворив щелчок, накрыл деревянную поверхность ладонью. Пространство охватило треском. В следующую секунду, когда он отнял руку от мебели, на ней, материализованный из ниоткуда, уже лежал перевязанный золочёной тесёмкой мешочек — плата за удовольствие принцессы. Монетки загремели, но звон посуды, разносимой официантами, перебил их игривое бряцанье.
— Ну, раз так… — не стала настаивать Ати.
Раз уж это было не отсутствие аппетита, а типичное дело принципов, то тут уж она была бессильна. Принципы Лукаса, даже самые идиотские, отличались непоколебимостью, и колебать их мог только он один.
Переизбыток еды, которой девушка сдуру напичкала себя, вдруг потянул её вниз, обратно в кресло, и она села. Мягкая юбка, в десятый раз за последние полчаса подверженная чрезмерному трению, опечаленно зашелестела.
Чародей, изнурённый бесконечной вертлявостью спутницы, свёл брови к переносице.
— Если уж Ваше Обожравшееся Высочество наконец-то насытилось, то нам пора… — ехидно выдал он и кивнул в сторону выхода. — Если, конечно, Вы ещё способны двигаться…
Атанасия ахнула. Взбесившись, она с размаху хлопнула сборником блюд по столу и хмуро уставилась на собеседника.
И это о нём-то она ещё волновалась! Зря! Он того не стоил!
— Индюк ты дутый! Грубиян! — заегозила она, силясь принять наиболее удобное положение, при котором набитое брюхо не тянуло столь отчаянно. — Отстань уже от моего титула! Пока не прекратишь меня обзывать, я с тобой никуда не пойду.
Ну уж нет! На компромисс с извинениями она, может, и согласилась, но весь вечер выслушивать пакости в свою сторону явно не станет! Где уважение-то? Принцесса она или кто?
Лукас закатил глаза.
— А Вас никто и не спрашивает, — лукаво ухмыльнулся он.
В ненатуральном освещении его алая радужка поблёкла и обратилась морковной.
Или нет, всё было иначе; безобидный морковный, нежный и милый оттенок, был вовсе не
его цветом.
Его же цвет был скорее огненный — и не тот тон уютного домашнего камина, о каком частенько пишут в любовных романах, а самого настоящего сигнального кострища, грозного, устрашающего, привлекающего внимание…
Ох и не к добру это было…
Озарённая молниями тремора, принцесса в предчувствии неладного вжала подбородок в плечи, остервенело озираясь по сторонам в поисках подставы, учинённой Лукасом. Уж эту тенденцию она уловила давно: когда он, не то ей друг, не то ей враг, так улыбался, ничего хорошего с ней не происходило. Она вспомнила, что перед тем самым
полётом на её Дне Рождения, во время которого компаньон чуть не вытряс из неё всю душу, он улыбался точно
так же.
И на сей раз, к её огромному сожалению, она опять была права: мир пред глазами, некогда мглистый, как взошедшая на престол ночь, выжгло ясным светом. Силуэты поплыли; сначала они потеряли свою чёткость, а после — пошли волнами, волнами необозримыми, и слились воедино. Атанасию убило — бросило в жар, бросило в холод. На секунду течение маны в её жилах остановилось, и эта остановка была подобна смерти. Стынь поглотила её, заморозив её и отняв у неё самое дорогое — живую подвижность. Прилив обернулся отливом, начало — концом.
Она захрипела отчаянно, дёрнулась, но ничего не произошло.
Моментом позже процессы в её теле возобновились, и она смогла дышать вновь, словно ничего ужасающего отнюдь не случалось.
Тронув закружившуюся голову, Ати замычала и не заметила, как начала терять равновесие.
— Говорил же я Вам: не стоит так объедаться… — Лукас подхватил её под локти и, вздёрнув, как тряпичную куклу, легко поставил на ноги. Она оказалась прижата к нему спиной. — Забавный факт: переносить перемещение в пространстве легче всего на пустой желудок.
Принцесса скуксилась.
«А раньше что, не мог это сказать?» — мечтала наругаться на него она, но быстро сообразила, что её упрёки могли не лучшим образом кончиться для неё же самой. С такими пакостниками всегда нужно быть начеку! Но неужели у него нос бы отпал, если б он предупредил её о побочных явлениях хотя бы то того, как она заказала десятый кусок пирога подряд? Да даже если б и отпал… У него же столько могущества было, что он себе этих носов мог хоть на сиротскую семью наколдовать! Уж для одной Атанасии бы точно хватило!
«Вот же ж злостный вредитель! — ахнула она. — Теперь-то ясно, чего это он сам одним чаёчком довольствовался!»
— Я в порядке! — взмахнув рукой, она яростно щёлкнула Лукаса по костяшкам, силясь выпутаться из его объятий, но не вышло.
Ей вмиг сделалось неуютно — как-то боязно, как-то тягостно. Парадоксальность их с Лукасом отношений, которые и отношениями-то назвать пока было нельзя, сжирала её, вонзала клыки глубоко и обгладывала косточки до зеркального блеска. Что же творилось? Он, шутник неугомонный, совершил мерзость, незаслуженно обидел её, а теперь отчаянно делал вид, как будто ничего не произошло. Опять этот безнадёжный идиот подталкивал её к краю… Опять путал своими сетями, гнал в ловушку, охмурял…
И опять она его прощала. Просто брала — и прощала.
Она бы хотела, чтобы он извинился. Хотела, чтобы он, согнув свои длиннющие кузнечьи ноги, преклонил колено, чтобы поцеловал её белую ручку и слезливо вымолил прощение. Ведь так же и было положено поступать с принцессами. Но Лукас, пусть и кликал её принцессой громче всех, за принцессу сам не принимал.
Кто ж к принцессе так относится?
Кто принцессу смеет…
щупать?!
Или же это…
На Атанасию обрушились небеса.
По её спине кто-то полз!
— А-а!!! Что это? — заверещала она.
Между её острых лопаток, в нервном пританцовывании вылезших по бокам ровной линии позвоночника, проскользнули скользкие, холодные твари. Они извивались как ужи, как щупальца, и Ати ощущала, будто от их трения в её кожу втирались инородные масла.
Ну всё, разозлилась она. Это перебор! Перебор — даже для Лукса! Насыпать ей за шиворот насекомых и червей — это уже слишком! Ах, до чего же это был отвратительный вечер! Ей следовало убраться отсюда прочь при первом же сигнале, а не ждать, пока её дружок наиграется с её нервами.
— Лукас! — принцессу с новой силой всю передёрнуло, и она кинулась ощупывать те места, до которых могла дотянуться. Расчесав зудящие рёбра едва ли не до крови, она зарычала: — Это не смешно! Убери их немедленно!!!
Как только приказ покинул её уста, поползновения внезапно прекратились. По её мышцам тут же потекли подозрительные потоки. И похожи они были на всплеск маны, какого она не испытывала уже очень давно.
Зуд оборвался. Не осталось ни одного весомого раздражителя, не считая того самого, с хищными красными глазищами и длинными патлами.
Ати обернулась, вперив взор в спутника.
— Кого «их»? — не понял её Лукас.
— Че-червей?.. — неуверенно предположила она, с осторожностью подбирая тон голоса.
Желанием получить новую порцию живности под одежды она не горела. Но, измотанная уже на этом этапе, была готова поблагодарить хоть за то, что живностью были безобидные червячки, а не какие-нибудь там блохи или — о боги! — вши.
— Каких червей? Это мои пальцы, — невозмутимо заявил маг и, точно в доказательство, по-хозяйски, вот так легко и непринуждённо, ущипнул Атанасию за талию.
Та задохнулась.
Тут она осознала страшное: первая её догадка была точна, как стрела, пущенная из арбалета под собственные же ноги. Всё она тогда правильно поняла! Лукас
щупал её, бесстыдно и прилюдно!
Щупал, запустив свои ручонки прямо под её бельё, и на этот раз его действия были натуральной похабщиной, а не вынужденной мерой. И хуже всего, как считала Ати, было то, что она, казалось, больше не находила эти прикосновения неприятными…
Разрываясь между выбором ответа, она не знала, как ей поступить.
«Уж лучше б это были черви…» — крутилось в её голове, и она вполне могла бы высказать своё лживое недовольство вслух, однако стремление без лишних разговоров треснуть со всей дури разыгравшегося, как шкодливое дитя, друга по макушке доводило её до безумия.
Собрав всю свою ярость в кулак, она поджала губы и, вознамерившись с развороту проехаться прямо Лукасу по его бледному личику, в последний момент оступилась — согнулась в неконтролируемом приступе смеха.
— Не… ах-хах… — то ли хохоча, то ли давясь стонами, выдыхала она. — Не щекоти меня!
Зашуршав тканями рубахи, чародей хмыкнул.
— Да не брыкайся ты, — осадил спутницу он, после чего немного застрял в районе влипшего в её талию пояса, но вскоре преуспел — и выхватил из-под её белья платок, которым, как ключом от заветного ларчика, повертел перед её широко раскрывшимися глазами.
«Зачем? — думала спросить она, но куда логичнее было спросить: — Как?»
И она спросила:
— Как ты его туда сунул? Почему просто не наколдовал?
— Что, прям здесь, при всех? — расправив плечи, Лукас надменно задрал подбородок и, смерив Атанасию снисходительным взглядом, произнёс: — А ты не только обжора, но ещё и бесстыдница…
— Честных девушек лапаешь средь бела дня ты, а бесстыдница — я?! — скривилась та.
Шум улицы гремел в ушах, и, даже находясь совсем рядышком, парочке приходилось перекрикиваться, чтобы вдоволь расслышать друг друга.
— Лапаю? — маг загадочно прищурился. — Ни в коем случае. Напротив, я просто забочусь о твоей непорочности.
Ласково-бархатная косынка, посередине вся красочная и с чёрной каёмочкой по бокам, зажатая меж юношеских пальцев, издевательски затрепыхалась, подброшенная вольными потоками воздуха.
«О непорочности!» — обомлела девушка. О непорочности он её заботился! С руками на её обнажённых телесах! Испереживался весь, наверное. Вон даже тряпку достал! Если не для того, чтоб связать себе руки, то пусть убирает обратно!
— Платок-то тебе зачем? — ошеломлённая, подичилась чужеродного предмета она, выжидая подвоха.
Лукас-то никогда не делал ничего просто так. И этот раз исключением не был.
Аккуратно сложив платок пополам, парень вскинул локти и, подбросив колышущиеся ткани, перекрутил их над головой подруги. Когда материалы раздулись, как парашюты, он с трепетом погрузил их на золотистую макушку Атанасии.
— Ты привлекаешь слишком много внимания. Да и вообще… Тебе так больше пойдёт, — уверенно изрёк он, ясно выстраивая границы, что означали лишь одно: сомневаться в правдивости его мнения бесполезно.
Тогда он сомкнул ладони, намеренно задевая костяшками круглые щёчки принцессы, и, собрав потуже волосы под её затылком, завязал концы косынки достаточно туго, чтобы под тяжёлой копной пористых кудрей узелок не разошёлся, похоронив труды творца под тяжестью чужих взоров.
Атанасия не очень понимала, зачем это было нужно, если заклинание по смене цвета глаз по-прежнему было активно (что равносильно сохранности её маленького секрета). Иногда, когда компаньон выкидывал такие необоснованно чудн
ые вещи, он напоминал ей отца в моменты приливов заботливости. Но даже ревнивый Клод, пусть и на правах однодетного папеньки, не был настолько параноичен.
Серьёзно, он пытался спрятать её лицо? Хорошо хоть, что не догадался паранджу наколдовать. А то мало ли, из каких мест пришлось бы её доставать…
— Ладно, — не стала возникать девушка. Вечер ведь не резиновый, и на размолвки тратить его было кощунством. Да и хватит с неё этих вязких размолвок! Они и так уже поругались на все доступные в мире темы. — Веди, куда собирался.
Она пожелала повернуться, но, оттолкнувшись от земли, вдруг вписалась в мага. Тот без ненужных затрат энергии удержал её, не позволив ускакать вперёд в полном одиночестве и снова оставить его позади. Когда он уловил её вопросительный взгляд, то нужные фразы сами покинули его уста.
— Ваше желание — закон, — не в состоянии побороть угодливое обожание, разбиравшее его изнутри, он в придыхании выболтал то, что в трезвом уме никто бы не вытянул из него и под страхом смерти.
— Что? — принцесса непонятливо заморгала. — Говори громче. Не слышу!
Лукас цокнул языком, не то счастливый, не то всё же более расстроенный тем, что остался неуслышанным. Нервно склонившись, он случайно ткнулся носом в дутый девичий висок. Вышло как-то глупо, неловко, но он решил оставить всё так, как было, и приготовился говорить.
Да, приготовился… и не смог.
Подобным тоном да о подобных вещах, наверное, принято изъясняться в определённый момент, хлебнув коктейля эмоций и набравшись особой храбрости. А Лукас-то, безусловно, был не только храбрым и смелым, но и в целом так-то очень крутым, однако пресмыкаться перед кем-то — это не круто. Хотя… проявление некоторых чувств к принадлежащей ему женщине можно же считать исключением, так?
Не дождавшись ответа, сгорающая от нетерпения Атанасия в прыжке обернулась, силясь посмотреть собеседнику в глаза. Потеревшись в движении об его нижнюю часть лица, она ненадолго застыла, когда нежную мочку её уха, ласково прикрытую косыночкой, опалило инородным жаром.
Ровно как
тогда, поняла Ати. В
библиотеке.
В той самой горемычной библиотеке, в которой её уже дважды ловили на том, на чём и дочь свинопаса поймать было бы стыдно, чего уж тут говорить о принцессе! И мало того, что её, любительницу беспардонного чтива, — вероятно, заслуженно — обсмеяли, так ещё и зажали, точно типичную героиню пришедшейся ей по душе страстной прозы, чуть ли не в углу — тёмном, прямо напрашивающемся на всякого рода непристойности! А что потом было! Что потом!.. Хотя гораздо интереснее было то, что происходило ныне: как и в те секунды, девушка одурела, обмерла, затаила дыхание, но уже по собственной воле. Скулы окатило кровью. Стало… стыдно. Стыдно, но приятно.
Она кашлянула, прочищая горло. Вздумав крикнуть, Атанасия вдруг опомнилась и закрыла рот.
— Ну же… — зачесалась она, подёргивая спутника за рубаху и притягивая его к себе, подставляя ухо. — Я жду. Повтори.
Лукас молчал. Молчал протяжно, размышляя с той же усердностью, с какой размышляли премудрые полководцы о своих стратегиях. Только вот его стратегии были гораздо сложнее: разве ж можно человека, особенно юную девушку, просчитать, как задачу? Куда уж там! Оставалось лишь гадать, как это создание отнесётся к услышанному.
Наверняка не всерьёз.
С намёками, а также с пониманием двусмысленности некоторых ситуаций, как с той же ложкой в кафе, у принцессы было туго. Это чародей приметил давно, даже не год назад, и ложных надежд более не строил. А чего ради? Она, если ей не разъяснить всё на пальцах или, как минимум, не объявить прямо, в лоб, опять затупит и всё испортит.
Лукас устало вздохнул и вскоре вновь заговорил:
— Пошли уже, — словно смутившись, но не по-обычному, а так, по-своему, с привычной толикой горячности, он схватил собеседницу за запястье. — Сказал же: времени мало.
Ати прикусила щёку, гоняя в мозгу плохо разобранную реплику.
Времени, значит, мало? И всё, да?
Неужто ей показалось, и та милая фраза, поцеловавшая её слух, ей всего-то почудилась? Что ж, неудивительно. Ждать от Лукаса милостей было так же глупо, как расстраиваться из-за отсутствия снега в Обелии — можно, конечно, если уж очень хочется, но бесполезно.
Сжав юношескую руку в ответ, насколько это позволяла анатомия, Атанасия послушно двинулась вслед за компаньоном. Теперь лавировать в толпе стало чуточку легче — её, невысокую и капельку стеснительную, ныне прикрывал своею спиной друг, и толкотня, в прошлый раз едва не оставившая её, беднягу, без белья, теперь значительно меньше досаждала.
Так прогулка и продолжилась. Без лишних слов парочка проложила свой путь, полный внезапных остановок, вызванных приступами любопытства, вдоль улицы. И была то улица не самая крупная, не самая шумная — наоборот, мирная и относительно спокойная; улица, на которой происходило неосновное веселье. Официальное торжество располагалось на соседней площади, величаво раскинувшейся на сотни метров. Здесь же собрались вольные ремесленники: бродячие музыканты, властители мысли, художники… Вскарабкавшись то на бочки, то на стенды, они излагали суть своих идей, и вокруг них, завлечённые красотой слога, топтались, разойдясь полумесяцем, зеваки.
Одним из таких ремесленников был художник — безмятежный и кроткий мужичок, с годами осунувшийся до вида тощей кошки, какие часто сновали меж жилых районов столицы. Он не возвышался над скопищем людей да и вообще публикой завидной не обладал. Вокруг себя, подобно щиту, он расставил свои пёстрые картины, в каких чаще обычного преобладали голубые и зелёные оттенки.
В город художник приехал не веселья ради и не за наживой, о которой грезила его родня из глубинной деревеньки, а от чистого, искреннего намерения подтянуть свои навыки и разнообразить творчество новыми красками и новыми образами. Где ещё это можно было сделать, если не в столице, в день одного из наиболее обширных праздников за последние годы? Мужичок наделся встретить невероятное множество интересных лиц — и запечатлеть их всех. Возможно, одно из таких лиц обернулось бы его Музой и снабдило бы вдохновением на долгие годы вперёд.
Так и случилось.
Сражённый представившейся ему картиной, что была ничуть не хуже — а то и лучше — тех, какие он писал сам, художник выронил кисть. Незнакомая пара, силуэт которой показался ему сказочным, привлёк его внимание. Выглянув из-за мольберта, он замер, не сводя восторженного взора с прелестного длинноволосого юноши. С нежностью обвязав платком сияющую золотом голову невесты, тот позабыл об окружающих его незнакомцах и с нескрытой лаской притянул возлюбленную к себе. В путь они отправились, взявшись за руки.
Мужичок шустро сориентировался. Ему хотелось схватиться за сердце и отдышаться с пару минут, но вместо этого он, предав разбушевавшееся сердце, схватился именно за поднятую кисть и бросился готовиться к написанию следующего шедевра, пока столь прекрасные воспоминания ещё были свежи и не покинули его затуманенного сознания.
Разбрасывая все ненужные вещи, которые мешали приступить к процессу творения, он судорожно выдернул из-под завалов приборов пустой холст и, взгромоздив его на изляпанный в некоторых местах мольберт, принялся взбалтывать, смешивать застоявшиеся краски. Странные чувства копились в его груди.
Отчего-то он был безоговорочно уверен, что это будет самое прекрасное творение из всех, какие он раньше выдавал.
***
Дженнет пробежалась ноготками по чашечке. Когда жар посуды ожёг её кожу, она задрожала, но рук не убрала. Ей было неспокойно, и пыл сервиза, растекаясь от кончиков пальцев вдоль по её телу, разжигал внутри неё, охладевшей так же, как хладели мертвецы под крышкой гроба, умиротворение, в котором она в последние время столь истошно нуждалась.
Второй раз за всю свою жизнь — может, и не такую уж и длинную, но достаточно насыщенную, как ей самой казалось, — она отправилась в город в полном одиночестве. Обычно её сопровождал Иезекииль, её принц, её рыцарь, её опора и защита… но сегодня он был занят. Дженнет не знала и знать не могла, какие у него вообще могли быть дела, что были важнее безопасности её, кровной дочери императора. Оттого ей оставалось только сокрушаться о неизбежном: ну как, как он не понимал очевидного?.. Иезекииль с детства был же такой умный! А город, крупный город, исполненный приезжими, — опасное, крайне опасное место! Тем более для принцессы... Пусть никому из горожан и не было известно, что Дженнет — принцесса, но Иезекииль-то от неосведомлённости уж точно не страдал!
Дженнет догадывалась о причине столь яркой безалаберности, какой Иезекииль с юности в своём поведении не терпел.
Это
печально, это
так печально…
Но для него существовала лишь одна принцесса, и ею была не Дженнет.
Приложив потряхивающимися руками кружечку к коралловым от горячего питья губам, леди Маргарита отхлебнула чаю, всасывая так много жидкости, будто с нею она проглотила бы и все свои обиды. Впервые в её голове, в её светлой и совершенно незапятнанной голове, зародилась мысль о том, что всё это было как-то… неправильно. Что Атанасии, её младшей сестрице, почему-то повезло больше — так распорядилась судьба. Что Атанасии почему-то доставалось всё, хотя они обе были рождены от одного человека, — так сложилась жизнь.
Была ли на то воля богов? Если же да, то почему? Разве могли боги быть несправедливы? Разве в их природе, возвышая одних, ронять к одиноким низам иных?
— Вы так грустны.
Девушка вздрогнула.
Сидевшая напротив неё леди Хиггинс, доселе пребывавшая в утопной пучине собственных помыслов, внезапно заговорила. Долгая пауза, выдержанная ею умело, оборвалась. Леди расправила плечи и, поднеся посуду к ярко выкрашенным устам, осторожно подула на напиток. Вязкий, молочно-сероватый, дымок задрожал и улетел прочь, унося вместе с собой кисловато-древесный аромат.
Дженнет повела носом. Она больше предпочитала сладкие напитки.
— Что Вы, — прикрыв лицо, удивлённо ахнула она. — Прошу меня извинить, коль я была излишне тиха. Это вовсе не от скуки! Мне с Вами очень интересно. Я просто немного задумалась.
— Правда? — Сесилия, оголив клычок, сдержанно улыбнулась. — Когда Вы столь вежливы со мной, я чувствую себя неловко. Но я знаю: Ваша доброта исходит исключительно от чистого сердца.
Дженнет съёжилась, сжалась, как продрогший уличный котёнок, — так она себя сейчас чувствовала: выброшенной и одинокой. Леди Хиггинс, попавшаяся ей точно по велению тех самых богов, что оставили маленькую принцессу с рождения, согревала ее. Дженнет была счастлива видеть и слышать её, но постепенно понимала, что этого ей недостаточно.
«Доброта?» — она впилась в завязочки, перевязанные на её шее, и, судорожно принявшись опутывать фаланги, уставилась в никуда. Она была не согласна с мнением знакомой. Ведь это леди Хиггинс дарила ей всю свою доброту, свою заботу — отзывчивость.
А Дженнет? Была ли Дженнет добра? Была ли мила и бескорыстна? Безгрешна и образцово-непорочна? И правда ли её слова обладали той чистотой, о какой твердила всепрощающая Сесилия?
Дженнет считала иначе.
— Вы совершенно правы, — давясь скопившимся в ней негативом, поклялась она и, сглотнув, растянула губы в полуулыбке.
В этот момент под её рёбрами что-то зашевелилось, и леди Маргарите всего на миг почудилось, словно пред глазами пронеслась окутавшая мир мгла.
Что это было?
Неужто закат?
Или, напротив, рассвет?
— Принцесса Атанасия уже писала Вам об эмоциях? — отвлекла её от размышлений Сесилия.
Дженнет, резко выдранная из глубоких вод её мрачных мыслей, с недоумением захлопала ресницами.
О каких эмоциях шла речь?
— Прощу прощения?
— Ах, я о прошедшем балу, — низко хихикнув, леди Хиггинс стала водить, вертеть ложечкой внутри понемногу пустеющей кружки, будто размешивая в ней зелье. От проведённой аналогии у Дженнет прошли мурашки по коже. — Вы же всё ещё ведёте с Её Высочеством переписку, не так ли?
— О, так Вы об этом. Да-да, всё верно.
Девушка кивнула и хотела уже сказать, что они с принцессой пишут друг другу обо всём, не только об эмоциях, но потом, прогнав в памяти последнее полученное письмо, поняла, что принцесса как-то подозрительно давно ей не писала. Причем не писала совсем, ни единой строчки — даже на приём не звала.
Почему же? Прошло уже достаточно времени. «Надеюсь, у принцессы всё в порядке», — заволновалась она.
— Так Вы уже обсуждали бал? — потирая блестящую посудину, не унималась Сесилия. — И понравился ли Её Высочеству Ваш подарок? Ох, не смотрите на меня так: простите мне моё любопытство. Но, сами понимаете, я ведь тоже принимала участие в его выборе. Теперь не могу остаться равнодушной, — она тихонечко рассмеялась.
Леди Маргарита перхнула. Она вообще-то и сама очень хотела бы знать, понравился ли принцессе дневник, над выбором которого она с таким упорством корпела, но об этой информации она пока могла лишь мечтать. В конце концов, не в её силах было заставить принцессу общаться с тем, с кем она, вероятно, общаться не больно-то жаждала.
А вот напомнить о своём существовании ей уже было дозволено. Не обязательно же надоедать, так?
«Решено! — загорелась храбростью Дженнет. — Вернусь — и сразу же напишу весточку принцессе!»
Зачем ей ждать? Зачем гадать? Что она, хуже Иезекииля, что ли? Нет! Она тоже не будет ждать у моря погоды — и начнёт действовать! Давно было пора. И пусть лорд Роджер Альфиус думает и говорит всё, что ему вздумается. Дженнет больше не будет пассивно следовать его глупым правилам, а выстроит свои и самолично проложит под своими изящными,
благородными стопами ту тропинку, какой была достойна.
— Очень понравился! — сложив ладошки, она блаженно прищурилась, фантазируя о том, о чём вознамерилась соврать. Ненадолго фантазии оставили былую блёклость, стали для неё реальностью. Неведомое тепло разлилось по её плоти. — Принцесса осталась довольна и сообщила, что ежедневно заполняет дневник перед сном.
— Правда? — свинцово-сливовая радужка Сесилии вспыхнула. — Это же просто замечательно!
— Да, замечательно, — отметила Дженнет.
«Было бы… — про себя добавила она. — Будь этой правдой».
Ну ничего! Ложь иногда тоже может стать правдой. Разве ж не для этого нужны грёзы?
Дженнет большую часть своей жизни провела в океанах собственного воображения. Они уносили её в свою одинокую бездну, они отравляли её гулкую уединённость, они обнимали её в минуты, когда не обнимал никто. Иногда они сливались в бушующий вихрь, в болезненно-затхлую фантасмагорию, и тайный омут петляющих дворцовых дорог превращался в ясное видение — в ближайшее будущее.
В будущее, что с провального плана в день дебюта Маргариты только отдалялось, отдалялось и отдалялось…
Но все неудачи временны. Жизнь не могла быть и не будет так жестока к той, у кого уже всё отняли. Девушка верила: скоро всё изменится. Совсем скоро всё встанет на свои места…
Засмотревшись в окно, она не заметила, как дурные думы улетучились. Наблюдая за бесконечными компаниями простолюдинов, она всё чаще видела среди них задорно хохочущих детей и всего-то единицы оборванцев. Грязные, лохматые, бледные от недоедания, они с вытаращенными глазами тащились вдоль улиц, голодным взором цепляясь за набитые едой магазинчиками. К счастью, таких детей было крайне мало.
Император Клод де Эльджео Обелия правил строго, кое-где даже жестоко, но простой народ не трогал — и отыгрывался в основном на придворных. Придворные-то его и прозвали жестоким. Дженнет об этом понятия не имела, и при первой встрече, хоть и волновалась, тряслась именно от страха. Но в такие мгновения, когда мимо неё прогуливались развесёлые горожане, она не могла сдержать восторга.
«Отец прекрасен, — крутя колечко, намертво севшее на её палец, восхищалась она. — А когда я стану принцессой, в моей империи не останется ни одного худого дитя. Выбираясь в столицу, я буду проезжать мимо них на карете. Румяные ребятишки и их пухлые родители будут смотреть на меня и махать мне круглыми ручками. Они будут любить меня, — в сотый, если не тысячный, раз представляла свои пленительно-чарующие перспективы Дженнет. —
Все будут меня любить».
Да… Однажды это случится.
Однажды и вторую принцессу люд полюбит так же, как и первую.
А то и больше.
— Ой, а это не принцесса?
Леди Маргарита подпрыгнула, чуть не сбив пышным рукавом чашку.
— Что?! — растерянно завозилась она.
Где-то вдалеке мелькнула яркая героиня — невысокая розовощёкая блондинка, кудри которой лились, стекали по её спине, словно раскалённое золото. На голову той был повязан красно-чёрный платок, из-за чего рассмотреть её лицо, пока она шагала вперёд улицы, было практически невозможно.
Да-а, что-то было в ней необычное — что-то столь милое, трогательное… и привлекательное. Но разве ж могла она быть принцессой? Не все же кудрявые девчонки — принцессы!
— А-а, — зычно протянула Сесилия и скинула с плеча тяжёлые белые пряди. Съезжая с её укрытых тёмными одеяниями ключиц, они зацепись за вшитые в воротник камни. — Сегодня же последний день праздника в честь Её Высочества! Верно, она всё же почтила город своим присутствием.
— Боюсь, Вы ошибаетесь. Это не принцесса, — негромко выразила своё несогласие Дженнет, после чего кратко вставила: — Она бы предупредила меня.
Нет, это никак не могла быть принцесса, терялась в неуверенности она.
И тот юноша, что следовал за златовласой простолюдинкой, никак не мог быть господин колдун.
***
Прогулка их, изначально неизмеримо провальная, продолжалась, на удивление, успешно и долго — много дольше, чем Атанасия предполагала. То, что они с Лукасом прошли едва ли не половину столицы, она осознала только тогда, когда у неё, не подготовленной к чрезмерно длительным моционам, заболели ноги.
Песнопения, заливистый смех, шутовские фокусы, стоны барабанов и остальных шумных певчих инструментов… Жизнь била ключом.
Пускай Ати и не была закалена в активных городских торжествах, но то, во что её занёс сегодняшний день, нравилось ей до того сильно, что она иной раз забывала дышать. Она хоть и не имела представлений о том,
куда Лукас вёл её, но отчего-то не сомневалась, что вёл всё-таки правильно. Путь их, тернистый, но безгранично захватывающий, проходил через все самые интересные места, что позволили далёкой от народа принцессе послушать знаменитых в Обелии музыкантов и полюбоваться картинами тех, о чьих именах, возможно, через пару веков будут упоминать в пособиях. А ведь на таких пособиях будет взращено не одно поколение и знати, и простолюдинов!
Пейзажи, натюрморты, портреты… Чёрно-белые, однотонные, разноцветные и стилистически сдержанные… Когда Атанасия шествовала меж рядов чудесных творений, у неё то и дело сердце с визгом ухало в пятки.
Рядом с холстами, сосредоточенно вглядываясь в покрытое индивидуальным и неповторимым почерком полотно, сидели художники — старые и молодые, со смешными бородками иль причёсками и совсем лысые, талантливые и… дюже криворукие.
Один из художников — казалось бы, вовсе не криворукий, — заметив Ати у своего забитого картинами стенда, буквально прилип, пристал к ней, как пережёванная карамель к зубам, с мольбой о позировании. «Прошу Вас, госпожа!» — осаждал просьбами опешившую девушку он, но она была не дура, а потому нашла в себе стойкость отказать ему.
Картины — это, конечно, хорошо, очень хорошо. Но вот согласится ли с этим заявлением Клод, если до него вдруг донесут, что на уличной галерее внезапно заимелся портрет его дочери, — это уже интересный вопрос…
— Весело здесь! — невзначай загалдела Атанасия, когда Творческая улица осталась позади. Висевший у неё на бедре мешочек с конфетами звякнул. — И столько всего вкусного!
Она сунула следующий леденец в рот и невольно зажмурилась от удовольствия.
— Тебе лишь бы пожрать да вызубрить пару новых теорем, — усмехнулся Лукас. — Неправильная ты какая-то принцесса.
— Тш-ш! — чуть не выронив кулёк со сладостями, Ати в прыжке кинулась на спутника и накрыла его болтливый рот ладонью. Его губы были сухими. — Если уж грубишь, то делай это хотя бы скрытно! Слишком много людей вокруг. Вдруг заподозрят что-то?
— Да кому ты тут нужна? — юноша отстранился и размял затёкшую шею.
А после задумался.
«Мне вообще-то», — прогнал в мозгу назойливую мысль он и, чуть удивившись, мирно хмыкнул.
Да, ему. А так и должно быть — так правильно. Она, принцесса, принадлежала ему — и лишь ему. Зачем ж тогда другим было её видеть?
— Может, мне наложить на тебя заклинание невидимости? — предложил он.
«Невероятный план!» — пожала плечами принцесса, удерживая чешущиеся руки от овладевшего ими желания провести ранг реслинга. Вспоминая о том, насколько милый и родной компаньон вытрепал её нервы за сей день, она пребывала в полнейшем и безоговорочном убеждении: уж в этом-то ранге она бы точно победила.
— Хватит дурью маяться, — пригрозила она другу пальцем. — Если заколдуешь меня, то как мне общаться с торговцами? А они, знаешь ли, иногда рассказывают очень интересные вещи.
На самом-то деле, она не знала толком, что такого интересного ей могли напеть увлечённые пересчитыванием денег купцы, потому что она за всю свою жизнь общалась с ними больше, чем с минуту, всего пару раз. Но и ходить невидимой ей тоже не очень-то хотелось. В конце концов, за товар-то как платить? Не пугать же бедных людей, изображая привидение?
— Как скажешь.
Препираться маг не стал. Ну, не желает — и ладно. Он же из лучших побуждений действовал. А умаслить её ему и другими способами удастся: сейчас она сытая, а оттого найти с ней общий язык будет куда проще.
Тем более теперь, когда пришёл черёд ярмарки.
Обелийская ярмарка, как и положено самой лучшей ярмарке, богата была всем, о чём только можно мечтать: и конкурсными павильонами, и лавками с иноземной продукцией, и всякого рода выставками. Выставки, правда, Лукас предпочёл бы обойти стороной, иначе его дорогая подруга забудет о его существовании ровно в то момент, когда ей на глаза попадётся какая-нибудь книга древних времён или, что ещё хуже, милое животное — тогда можно о свидании совсем забыть, потому как милых зверят принцесса любила, к несчастью, гораздо больше, чем своего единственного верного друга.
Утянув её за локоть подальше от развилки, ведущей в недавно открывшийся паноптикум, после посещения которого впечатлительной девице вряд ли пришлось бы наслаждаться сном в несколько ближайших ночей, чародей вывел её в более престижный район. Отличался тот особой чистотой и меньшим количеством безденежных бездельников. Аристократы, прибывшие в город для совершения покупок, неспешно прогуливались вдоль застеклённых рядов магазинов и старательно украшенных кафе.
За стеклом одного из таких кафе сидела подозрительно знакомая личность.
— Лукас, смотри! — чавкнув мятной конфетой, Атанасия вцепилась в чёрный манжет на рубахе мага. — Это что, Дженнет?..
«Что она здесь делает?» — озадачилась Ати. Неужели и Дженнет знала об этом праздновании? Почему же не рассказала? Могли бы тогда собраться на совместный променад.
— И впрямь, твоя химера здесь. А с ней…
Лукас всмотрелся вдаль.
То ли взволнованная, то ли восхищённо-возбуждённая, перед уткнувшейся в чашку химерой сидела удивительной внешности леди. Белая, словно лик ангела, выложенного на церковной скульптуре, длинноволосая, облачённая в деловито-строгие одежды, она была статной и походила не на молоденькую аристократку, а на будущую императрицу.
Вот только от будущей императрицы её всё же нечто отличало — какая-то крохотная вещь, хиленькая, но очень важная…
Колдун прищёлкнул языком, агрессивно напрягая растрескавшуюся память. Что же? Что же он не видел?
С ней действительно было что-то не так…
Лукас оторопел. Да как же он сразу не понял! У неё же буквально на лбу было написано: её
мана…
Маны в ней, во всём её хрупком тельце, нисколечко
не было.
«Кукла, — уяснил он. — Кукла, а двигается как настоящая… Хорошая работа, однако».
Но зачем? Зачем кто-то отправляет на прогулку — ещё и на трапезу — своего двойника? И где эта девка за пределами Башни нашла мага, способного сотворить столь реалистичную болванку, что даже он, Великий и Могучий Лукас, не с первого взгляда признал подмену?
И не та ли это белоголовая незнакомка, которая на балу чуть не довела принцессу до полуобморока?..
— Не оборачивайся, — ускорив шаг, Лукас подтолкнул замершую принцессу, и та покорилась.
Безопаснее будет увести её отсюда — дальше, много дальше. И лучше в самый центр, где табунящиеся горожане прикроют её своими сутулыми спинами. А что? Им-то горбатиться не впервой.
— Наверное, ей не стоит знать, что я здесь, — всё ещё переживая о подружке, вздыхала принцесса.
Юношу это злило.
— Жуй свою конфету и шагай, — пихнул подругу он.
Та подёргала мешочек и с грустью заявила:
— Кончились конфеты…
Опустевший свёрток, когда Ати надавила на него, со свистом выплюнул воздух и обмяк, влипнув в девичье бедро.
— Ничего, за углом сейчас увидишь кое-что поинтересней, — Лукас качнул головой в сторону, намекая на нечто беспредельно занятное.
Она хотела с ним поспорить. Хотела сказать, что за этот вечер уже узрела столько нового, что ни одна диковинка её более не удивит, но, ступив за пределы поворота, проглотила слова — и очутилась в раю.
— Что это, Лукас?
