***
— Если честно, в этих вещах гораздо удобнее, — нехотя призналась Атанасия, разглаживая свалявшиеся складочки, укрывшие её согнутые колени. Да, наверное, с её стороны было странно затевать эту беседу после всего, что произошло… Вспомнив, с каким усердием Лукас драл завязки на её спине, она сглотнула. Где-то под рёбрами Ати по-прежнему ощущала прикосновения его проказливых ручонок, но — фантастика! — более не испытывала тревожности. Может, она была немного возмущена, но баловство друга теперь ей не досаждало: глубоко внутри она сердечно благодарила его уже за то, что он не бросил её, абсолютно одинокую и растерянную, разгуливать по городу с оголёнными грудями. Любой здоровый человек, пребывавший в своём уме, постыдился бы связывать мысль с упоминанием столь провального опыта — в конце концов, по-настоящему «удобные» вещи, как было принято, сидели на фигуре достаточно крепко и не соскакивали в самый ответственный момент, являя всему миру то, что обязались скрывать. Но что-то, таящееся в самом центре неспокойного духа принцессы, твердило ей: проблема изначально крылась вовсе не в Лукасе или в сотворённом им комплекте. Вероятно, то был голос совести, ведь Атанасия, не ведая причины, склонялось к решению верить ему. Она еле слышно вздохнула. Да, вечно она делала всё не так. За что бы ни взялась, куда бы ни ступила, она приносила на своём хвосте целый шлейф неудач — и он тянулся за ней с самого её рождения, оставляя на земле длинные безотрадные следы из пролитых слёз и боли. Вслед за Рубиновым, а после — Гранатовым, весь Изумрудный дворец, с его обширными просторами вокруг, с пристроенными библиотекой и хаммамом, насквозь пропитался мраком и меланхоличной тоской. И когда Ати погружалась в горячие воды бассейна, она, запрокинув голову, видела в стекающих по стенам бани капельках отнюдь не жар и испарения, а скорбный плач тех, кто своё уже много лет назад отрыдал. Но с годами всё изменилось. Принцесса искоса поглядела на компаньона. «Вот уж кто точно заслуживает награду за терпение», — тихонечко просмеялась она. Как бы там ни было, он, её верный товарищ, стал для неё одним из тех, кто заставлял её позабыть о трагедии породившего её семени: в глазах приближенных ко двору она чаще нормального была лишь плодом печальной любви великого императора Обелии и его возлюбленной наложницы. Лукас же никогда не держал её за бедное дитя — он относился к ней со всей серьёзностью и, пускай временами подтрунивал, ни разу не смел обидеть или недооценить. Иногда, правда, он вёл себя как бестолковый павиан, а по упрямству вполне мог посоперничать с ослом с ближайшего скотного дворика, но Атанасия была готова мириться с его заскоками. По крайней мере, до того момента, пока он мирился с её собственными. Покачивая натянутыми носками, Ати аккуратно разложила пепельно-чёрные, покрытые красными наклонными крестами подолы по свешенным с крыши ногам, и шершавые ткани покатились вниз. Довольно лёгкие, но далеко не мягкие на ощупь, материалы были для неё незнакомыми. Неизменно наряды для императорской семьи шили из льна или шелков и обильно обвешивали драгоценными камнями, кружевными вышивками, жемчужинами и прочими предметами роскоши — тем, что наглядно доказывало всяк смотрящему высоту положения именитого рода де Эльджео Обелия. Юбка же, наколдованная Лукасом, была совсем другой: расписания, но дюже простая, кое-где заскорузлая, словно стариковские обветренные ладони, отчасти неподатливая и во много раз короче будничных нарядов леди. Это был интересный опыт; пусть и не самый первый, но уж точно самый насыщенный. Увлечённая науками, всецело поглощённая магией и культурой своей страны, Атанасия отчего-то никогда не задумывалась о том, что же эта культура — да и обстановка в целом — диктовала носить обычным жителям. Пал ли выбор традиций на преимущественно закрытые вещи? Или, быть может, большинство горожан одевались в том же откровенном стиле, что предпочитал главный муж империи, её отец Клод де Эльджео Обелия? В этом она сомневалась, но возможности не отрицала. Лишь тогда, пару лет назад, когда Лукас впервые показал ей город, она наконец-то возымела чёткие представления о том, как на самом деле выглядел её собственный народ, но вжиться в роль простолюдинки не успела — время не позволило. Сегодняшняя же вылазка явила ей истину: единого образа народ не придерживался. Акцент делался на практичность и доступность… кошельку. Впрочем, оно и немудрено. В своём разнообразном прошлом Ати с юных лет была вынуждена всечасно батрачить на вытесняющих друг друга сменах, а оттого учёбой регулярно пренебрегала и не была сильна в истории. Однако как-то так она, знакомая с хроникой веков всего-навсего по картинкам из электронных учебников, и представляла бедных горожан — людей, несправедливо обделённых финансовым благополучием. К счастью, в Обелии доля, состоящая из тех, кто перебивался иссохшими корками, была куда меньше той, что заключала в себе часть представителей эдакого среднего класса. Когда прохлада студёными потоками приятно пробегалась по её оголённым лодыжкам, девушка с непривычки ёжилась и потирала изрезанные мурашками голени друг о друга. По обыкновению её кожу ограждали от внешнего мира чулочки или что поплотнее. Ныне же её избалованные барством щиколотки были оголены. Впечатление мнилось диковатым, но всё же подобная вентиляция — и пришлась она очень кстати, потому как обширное тепло от костра обещало проявиться с минуты на минуты, — доставляла ей, запыхавшейся от старательной прогулки по небу, скорее удовольствие, чем дискомфорт. — Нравится? — неожиданно спросил Лукас, видимо, заприметив то, с каким любопытством она перебирала сантиметры подолов, изучая незаурядный орнамент. Бросив щупать ткани, принцесса бодро обернулась. Изнутри, едва ли не выворачивая наизнанку, её обуяло неизвестным чувством. Всё ли в порядке?.. Она с беспокойством завозилась. Как-то всё было… не так: компаньон воззвал к ней с особым любопытством, с чуждой ему строгостью, с нешуточной деловитостью, бережностью и заботой, которой она от него никогда не ждала. Обратив на него взор, Атанасия протяжно всмотрелась в его лицо — мысленно обвела каждую, даже самую малейшую, чёрточку на его стальной физиономии, изучила, как еженедельно изучала новые научные теории, все колкости его напускного внешнего облика, но так и не смогла понять, что же скрывалось за его медно-огнистыми глазами. Не в состоянии выдать ни слова, она пожевала губу. Что же это было такое? Неведомая ранее суггестия, невольно направленная на неё другом, вскружила голову, загубила рассудок — уничтожила последнюю стену, ввернув в её мозг одну-единственную заморочку: о чём же Лукас сейчас помышлял? Хотя бы приблизительно? Ати потеребила кармашки, лежавшие прямо на её коленях. Как же так всё обернулось? Какая ей была разница, что происходило в этой патлатой черепушке? Почему, собственно, именно сегодня — в вечер, когда не пристало думать вообще ни о чём, — ей вдруг навязчиво почудилось, будто именно здесь и сейчас позарез стало необходимо знать, что именно творилось в потаённых уголках сознания человека, в душу которого она не полезла бы и под страхом смерти? «Полно!», — приказала она сама себе. С любопытством пора заканчивать — так и до беды докричаться недолго! В какой-то момент Атанасию передёрнуло — прозрение овладело ею без остатка. О нет… Кажется, вот и настал тот жуткий миг, коего она многие годы опасалась… Атас!.. Всё пропало! Вызывайте наряд, требуйте на место санитаров совести! И пусть подкрепление заодно приведут — да не абы с чем, а с настойками из пустырника и отрезвляющими десятитомными историями про синеющих от голода нищих! Случилось неизбежное: наследница обелийского престола зажралась! Её Безнравственное Высочество на шестнадцатом году текущей жизни наконец-то поддалось пьянящему зову роскоши — и обнаглело! И теперь она, охамевшая принцесса, побив все рекорды дерзости, капризничала уже не о злате и драгоценностях, а о чужой близости — о том, чего требовать ни в коем случае было нельзя. Ну, так говорилось в правилах приличия. Хотя… Кому же тогда, если не любимой дочери императора, самой судьбою было предписано капризничать обо всём, чего только возжелает её опухшая душенька? Разве ж её хозяйка виновата в том, что эта душенька отчего-то захотела быть ближе к Лукасу? Это, конечно, не очень-то честно да и неуместно отнюдь, но… Ати бесшумно застонала. Боги, ну что с ней не так? — А-а… да, — сбитая с цельной нити раздумий, она спохватилась и проглотила подкативший к горлу вздох, после чего натянуто улыбнулась, уже позабыв о том, какой был вопрос. Где-то внизу, колыша радужные ряды навешанных над улицей флажков и дутых фонариков, ослепительными искрами вспыхнуло алое пламя, раздуваемое ветром. Треск древесины заполонил затихшую в ожидании чуда площадь. Кострище фыркнуло, хрустнуло — и с гулким воем захлестнуло тлеющие перекладины постройки, расползаясь и вскоре взбираясь до коряво сложенной вершины. Чрезмерно сухие ветки, торчащие из неровной крепи колонны, заколебались, поплыли и одна за другой поотваливались. Под шипение дымящихся брёвен толпа разразилась свистом и бурными овациями. Принцесса насупилась. Режущий уши гомон заглушил неотступный ком идей, отравивший её светлый разум, и общий беспорядок отчасти прояснился. Когда дуновения усилились, она лихорадочно сгорбилась, как былинка в грозу, и прикрыла ладонью лицо. По костяшкам мазнула подброшенная ввысь пыль. Почти что белая прядка выбилась с девичьего виска и взвихрилась, пуская по воздуху нежную волну. Лукас потянулся к подруге и заправил локон обратно. Не желая публично чесать нащекоченный хрящик, та поморщилась. От яркого зуда у неё под веками проскользнули лимонно-жёлтые крапинки, но она не шелохнулась. Воспитание превыше всего! Маг отнял её замёрзшую руку ото лба. — Я могу наколдовать тебе ещё сотни таких, — обхватив её тоненькое запястье, он потянул спутницу на себя и, когда та не поддалась, придвинулся самостоятельно. Изумлённая его внезапным волеизъявлением, Ати кряхтя прыснула. — Ну ты же знаешь, что мне не положено такое носить… — покашляла она и с тревогой вырвала руку из его хватки. Нервы мгновенно сдали. Лукас действительно вёл себя сегодня не так, как всегда: коль ворчал, то ворчал мало и скромно, если же ругался, то ругался сдержанно и тихо, а когда паясничал, то от его проказ ни одна глупая принцесса более не страдала. Когда-то Атанасия об этом мечтала, но ныне такой поворот событий буквально обязывал её прищуриться и задать напрашивающийся вопрос: вот и что это значило? Мало ей было тех его загадочных писем да двусмысленных намёков? Теперь этот гад решил добить её окончательно? Или же ему приспичило просить повышения и сделаться личным стилистом правящей династии? Вот уж вряд ли! Подозрительно жмурясь, колдун фыркнул. — Да у тебя что ни спроси — всё не положено, — с неким осуждением выдал он. Крайне не довольный ответом, он с недоверием вскинул бровь. Не положено то, не положено сё… Он чуть не хрюкнул от возмущения. Раздражало! Этой отговоркой она пичкала его часто — даже чаще, наверное, чем сама слышала подобное правило от этих её презанудных учителей, помешанных на бесконечных принципах бонтона. Одного Лукас никак не мог уразуметь: зачем ей тогда оно было надо, раз её папаша — вроде как пример для подражания — и вовсе не вылезал из полуразвалившегося халата аж десять лет подряд? Да никто и ни за что не посмел бы вякать на дочь, взявшую пример с отца! Особенно с отца, которого звали Их Величеством Клодом де Эльджео Обелия. Так что принцесса была совершенно вольна в своих вкусах и суждениях относительно гардероба, но по какой-то причине продолжала кутаться в тяжеленный наряды, а потом ныла, ныла, ныла… Вероятно, ей это просто нравилось, гадал юноша. Ну, не ныть, а наряжаться. Пусть это долго и сложно, неудобно и временами совсем не комфортно… но она была девчонкой. А девчонкам обычно по нраву ковыряться в тысячах разноцветных тряпок. Безусловно, у Лукаса тоже были свои предпочтения в одежде: в оттенках, в фасонах и в прочем. Но помешан на выборе он никогда не был. Да и принцессу считал самой красивой в любых шмотках. Красный на ней сидел по-особенному прекрасно, это факт, и ничего этому нельзя было противопоставить, но в целом ему была безразлична та жеманная обёртка, в которую её, от природы чудесную, ежедневно заворачивали шумные горничные. И впрямь, какое ему было дело до того, что она там на себя напяливала? Принцесса — это принцесса. В пышном платье или в коротком, с осевшими подолами или с топорщащимся турнюром, в богато украшенных чёрных туфлях или в простеньких зелёных сандалиях, с высокой собранной причёской, увенчанной короной, или полностью лохматая… В какую бы величественную леди её ни пытались превратить, она оставалась собой — вздорной надоедой с лёгкой придурью, но с твёрдым характером и ясной улыбкой, которую не удастся затмить ни кому-либо из других дам, ни солнцу, ни даже луне. С её румяными щеками, с вечно краснеющим от волнения кончиком носа и с туманной задумчивостью в больших топазовых глазах, Атанасия оставалась Атанасией. Принцесса — это принцесса, размышлял чародей. И он, сам не контролируя того, следовал за ней с той же слабостью, с какой луна извечно следовала за прибоем. А большего ему было и не надо. — Чего удивляешься? Я же принцесса, в конце концов, — словно подтверждая его разбушевавшиеся идеи, Атанасия с характерным усилением выделила конечную часть предложения. — Сам знал, с кем связываешься. — И что? Ты всё равно половину правил не соблюдаешь, — Лукас усмехнулся. — Вовсе не половину! — встрепенулась Ати, и её голос вскоре утих, потускнел. Осознав, что друг рассуждал уж больно верно, она обильно зарделась. Ну да, порой она нарушала некоторые… нормы. А ещё она предавала традиции, переступала через императорский распорядок, разбивала вдребезги элементарные требования приличия и выходила далеко за пределы законов высокородной жизни. Если б аристократы знали хотя бы половину о её натуре, они бы разбегались, едва завидев её, в ужасе; Лили бы непременно слегла с долгосрочной лихорадкой, услышь — пусть даже один — её искренний монолог, а папенька-кремень после принятия правды явно начал бы грызть ногти… Да уж, что было, то было: принцесса из неё, пашущей как лошадь оборванки, получилась не очень. Возможно, конечно, она была принцессой под стать своему отцу, императору, но до облика правильной принцессы — такой, какую ставили бы в пример детям их баламутящиеся родители, — она, мягко говоря, не дотягивала: принцессы, попав в беду, как было принято, не горланили благим матом, за столом вели себя тихо, а не устраивали родео в отместку неучтивым собеседникам, и в танцах у принцесс не имелось привычки отдавливать партнёру конечности. Атанасия же к подобным вещам не просто питала тайную грешную слабость, а очень даже нетайно их практиковала — и всем вокруг в то же мгновение становилось понятно, в чём здесь грех. Не выходило у неё по-другому — да, вот так. И измениться у неё тоже не получалось, сколько бы раз она ни училась по дурацким пособиям хихикать, прикрываясь ладошкой, и мерно пускать газы в бальном зале. Ну не была Атанасия леди. Притворялась мастерски — о да, ещё как! Это она умела. Но быть — нет, не была. То ли дело Дженнет… То, как её описывали на страницах романа… впечатляло. Ати по сей день помнила некоторые цитаты из судьбоносной книги, хотя во время чтения не раз клялась выколоть себе глаза, если сюжет по шкале оригинальности не сдвинется ввысь больше, чем на три отметки. И он, что удивительно, сдвинулся. Правда, никак не в то направление, в которое хотелось бы, но сдвинулся. Единым в истории всегда оставалось одно: Дженнет — и то, с каким упованием автор преподносил её читателю. Сейчас, в общем-то, тоже мало чего претерпело изменения. Пусть Дженнет и не раскрыла своей личности, но она всё ещё оставалась истинной главной героиней. Она была образцом для подражания: обескураживающе красива — красивее её, вечно свинячащей Атанасии; она была поразительно добра — добрее её, не заморачивающейся над речью кореянки; и, несомненно, она была прилежна — вновь прилежнее её, брыкливой воспитанницы и непокорной дочери. Помимо всего этого, она, будучи достойной принцессой, в новелле ещё и занималась всякими делами, которыми по обычаю занимаются принцессы, и даже в конце вышла замуж за принца. Атанасия же с её интрижкой и любовными треугольниками-не-треугольниками сильнее походила на дешёвую пародию с до неприличия бедного завода. И ни один из вышеперечисленных канонов ей в ближайшем будущем, к счастью или к огорчению, не светил. Костёр разгорелся скоро. Морковным полотном, чарующим, влекущим, целиком укрыло площадь — и все остальные цвета на некоторый срок потерялись. Всего за пару минут тщедушный мрак разъело слепящим светилом; вечер обернулся днём — стало уютно. Атанасия вздрогнула. Когда она поудобнее пристроилась рядом с Лукасом, она оказалась повёрнута вполоборота и отлично видела его острый профиль. Принявшее ржаво-рыжий оттенок, юношеское лицо в некотором смысле почудилось ей каким-то чужим: в её замшелом мозгу друг был ничуть не смуглый и уж точно не жаренный-рдяной, а скорее баснословно-бледный. Даже бледнее её, нежной девушки, тщательно ухаживающей за собой. Только вот её бледность разбавлял жгучий румянец, в последние дни приумножившийся по меньшей мере в два раза, а мордашка Лукаса в любых обстоятельствах напоминала точку мраморной статуи. Но при всём его внешнем превосходстве Лукас оставался балбесом. Милым таким… но балбесом. И эта его дурость, как ни странно, лучше чего-либо вписывалась в их маленькую, ни с чем не сравнимую идиллию. Что ж, вероятно, быть хорошей принцессой — это здорово… Но явно скучно. Да и выскакивать замуж за принца Ати не желала. И не за принца тоже… Вообще ни за кого не желала — ни за надушенного лорда, ни за любезного рыцаря, ни за измазанного в чернилах сенешаля. Ей и в гордом холостяцком одиночестве будет очень даже неплохо. Кому, собственно, нужен какой-то там муж, когда в наличии были лучший в мире отец, сердобольная няня, преданный воин и — он сам так неоднократно выражался — крутой маг, которому можно поручить дело любой сокровенности? У Атанасии вот чувство меры всё ещё не иссякло, так что явно не ей! — Не хочу я соблюдать правила… — бормоча в нос, почти что шёпотом призналась она. Невольно ей вспомнились возражения отца по поводу её возможного замужества. Разговор в тот день выдался специфичным: Клод, реалист по натуре, не отрицал возможности такого поворота, но всё-таки был против. Кажется, он даже остался непомерно доволен, когда его малолетняя дурочка-дочь ляпнула, что будет жить с ним до тех пор, пока ей не понадобится вставная челюсть. И пусть идея была хоть куда, принцесса всё же находила её закидонистой: кто же тогда развлекать их будет, когда они с Клодом ссохнутся, поседеют и облезут? А со страной-то что станет?.. Ну, в смысле… кто править будет? Да уж… Засада. Пожалуй, в один день Ати, так или иначе, придётся отказаться от своей дражайшей свободы. Основная беда ведь крылась не в отсутствии старческого досуга — уж она-то при всей своей придурковатости непременно замутила бы что-нибудь эдакое, — а в долге перед народом. Судьба независимой сиротки осталась позади — теперь на её тело нацепили шкуру от крови династии де Эльджео Обелия. А наследники этой самой династии сами себя родят. Атанасия была готова поспорить, что её невозмутимый папенька на данное ответвление состоявшегося между ними диалога отреагировал бы достаточно просто: «Да ну и чёрт с ними», — открестился бы от обязанностей он. Но то, что отец мыслил столь прямо, отнюдь не означало, будто и дочь была обязана следовать его примеру: перед ним-то ей стыдно, быть может, и не станет, но перед преподавателями, которые годами прививали ей ощущение ответственности, — станет, очень станет! — Что, те твои платья настолько неудобные? — насмешливо уточнил Лукас, уловив приглушённое шипение. Ати бездумно захлопала ресницами. Должно быть, Лукас принял её страдания по нереализованному будущему за брюзжание, догадалась она. — Да какие там платья… — снова вспомнив о неприятном, она карикатурно скуксилась. — Полагаю, скоро во дворец станут приходить письма… Ну, знаешь… Предложения о замужестве, — долго мямлила она и, дойдя до тошнотворной составляющей, давясь зажевала последнее слово. Маг прыснул. — Во всём мире не сыщется ни одного такого идиота, не переживай, — язвительно прохохотав, он чуть откинулся назад и набросил одну ногу на другую. Атанасия подпрыгнула на месте, когда его острое колено с налёта упёрлось в её бедро. А ведь острой была не только его коленка, но и его ответ, грубый и совершенно возмутительный! — Эй! Почему это не сыщется? — поспешила воспротивиться она, опоганенная с головы до пят. — Я, знаешь ли, завидная невеста! — обиженно скривилась она. Ну это уже было слишком! Лукас постоянно намекал ей то на нудность её предпочтений, то на внешние недостатки, то ещё на что-то — она привыкла. Но чтоб бросать камни в огород её женственности… Нет, так не пойдёт! Что бы там этот дятел ей не вдалбливал, менее славной женой она быть не перестала! И это была его личная проблема, коль он не видел очевидного! Чародей ответил не сразу. — Потому что это будет последнее письмо, которое они напишут в своей жизни, — резко переменившись в настроении, вновь заговорил он. — Ва-а! — Атанасия непроизвольно дёрнулась, не готовая к столь стремительным эмоциональным скачкам, и, как часто делала, прикрыла разинувшийся рот ладонями. — Думаешь, папа казнить их за это станет? Ну, он, наверное, разозлится, ты прав, но… — вполголоса залопотала она, не веря услышанному. Юноша тотчас прервал её: — Причём тут твой отец? — переспросил он. — А? В лёгком недоумении Ати застыла. Глядя на посерьёзневшего компаньона, она молча ожидала его дальнейших действий. И вскоре дождалась — он опять вцепился в её исстрадавшееся запястье. На этом нестабильный азарт оборвался. Как ни странно, она просто-напросто продолжала преспокойный ждать. Более не вырываясь и не стараясь даже оттолкнуть вперившего в неё взор собеседника, принцесса не решалась поднять крика или устраивать вздорных сцен, хотя для неё это было в порядке вещей. У неё не было намерений ни высказывать недовольства, ни даже искренне досадствовать. Да и смущение, которое в любой другой день уже десять раз задавило бы её намертво, тоже куда-то пропало. Осталась, вероятно, лишь толика здорового интереса — любопытства. Лукас принялся по-осторожному медленно приближаться. — Я не хочу, чтоб ты отвечала на эти письма, — деловито-чинно, с вкраплением томной сосредоточенности, заявил он, уже основательно подобравшись. «На что это ты намекаешь?» — сердито поморщилась девушка, игнорируя то, как при движении её локти тёрлись о юношеские бока. — Да мало ли, чего ты там хочешь! И это не мне на них отвечать… «А отцу!» — собиралась логически завершить начатую фразу негодования она, но не успела. Что-то прогремело — с оглушающим свистом ринулось к облакам и разлетелось на мельчайшие осколки. Тёмные небеса изъело свежестью, и Атанасия, отвыкшая от яркого света, тут же зажмурилась, когда вниз, прямо к её макушке, потекли пламенеющие слёзы фейерверков. Мир пред нею поплыл — оборвался. Когда оглушительные грохот салюта и сопутствующий ему гвалт толпы постепенно притихли, она с естественной предусмотрительностью открыла сначала один глаз, а после — другой и, не наткнувшись на какого-либо рода опасность, попробовала выпрямиться. Попробовала — и не преуспела. Тогда она, ошеломлённая, вдруг нашла себя прижимающейся к крайне удачно подвернувшемуся плечу друга. — Ой! — пискнула она. Ати сама не заметила, когда же позволила себе нагло воспользоваться Лукасом как щитом. В принципе, план был вовсе не плох, но в нём, к несчастью, отсутствовала графа, включавшая в себя одну важную несостыковочку — каким-то образом случившиеся объятия. Этого пугливая принцесса не предусмотрела. В любом ином случае она бы мгновенно шарахнулась и разразилась матерной тирадой, но в этот раз не стала: Лукас так-то добровольно согласился побыть её заслоном. Да и получалось у него недурно. Ругать его, всего такого расчудесного, было и не за что. «Ну хоть для чего-то сгодился», — впервые за долгое время совсем не найдя разящих предъяв, Атанасия надулась, но вслух своих гадостей не произнесла — ума хватило постыдиться. Но главная причина крылась всё же в том, что спор этот она по понятным факторам банально не выиграла бы. Оттого вывод вылез сам: чего толку им сейчас ругаться? День — вернее, уже вечер — был такой хороший… А на по-ехидному скукоженную рожу компаньона, одержавшего победу в словесной перепалке, ей любоваться не хотелось. Она была готова поспорить — коль она сейчас поднимет взгляд выше, то моментально наткнётся на то самое коварное выражение лица, которое её милый и родной из года в год корчил в минуты его превосходства. Однако когда она всё-таки сделала то, чего не планировала, изумилась: никакой ехидностью и, тем более, скукоженностью там и не пахло. Лукас смотрел на неё… иначе. Ей показалось, будто смотрел он на неё так, как не смотрел никогда — с тоскливым чаянием, с упованием, с немым нетерпением. Червлёная радужка его глаз переливалась истоками его потаённых желаний, но в них не было ни грамма злобной невежливости. Ати по-отвратительному навязчиво мнилось, словно ныне его мысли, острота его намерений, вдруг стали так же ясны для неё, как и плещущееся в бокале богача вино, разбавленное водой и поданное к столу за обедом. И как аристократы испивали из прозрачных рёмеров, смачивая сухие складочки губ в пурпурных каплях напитка, так и она сейчас безвольно цедила из преисполненного взора друга всё, что ей столь давно не давало покоя. Хватило лишь нескольких вздохов, нескольких секунд неразрывного зрительного контакта — и Атанасия утонула в нём, по-таинственному прекрасном. Не выдержав, она отвернулась и крепко-крепко проморгалась. Под веками тотчас поплыли мутные точки, черепушку разразило тупой, ноющей болью. Ати обалдело замотала головой. О небо, она чокнулась! Ей всё это мерещилось, мерещилось! Не было и быть никак не могло в её болване Лукасе ничего такого — она сошла с ума и сама себе всё придумала! Это были очередные проделки её больной фантазии… И не более того! «Плохая фантазия, плохая! Фу!..» — разъярённо заругалась она, чувствуя, как под ложечкой назойливо защекотало. С трудом раскрыв глаза, она осторожно, точно зрелище сбоку могло травмировать её, повернулась — и, посинев, поняла, что тревожилась не зря. Вообще-то у Атанасии проблем с сердцем никогда не было. И не с сердцем — тоже. Ребёнком она росла здоровым, крепким — разве что зубы разок подвели, но в этом она сама была виновата. Многочисленные беды, связанные с её нестабильным здоровьем, относились исключительно к мане, которой в её теле скопилось дюже много, а вот за состояние тела переживать никогда прежде не приходилось. Но когда надоедливый компаньон внезапно перестал быть надоедливым компаньоном и без предупреждения обернулся фотомоделью, какую можно было бы узреть только на обложке самого успешного журнала двадцать первого века, её, бедную, чуть не хватил инфаркт; сердце дрогнуло, пропустило пару ударов и уже приготовилось лопнуть, но — слава богам! — вытерпело. Лицо Лукаса, это странное, но невероятно притягательное лицо, оказалось куда ближе, чем девушка рассчитывала. И мало этому хитрому подлецу было того, что он, отринув правила слуг, придвинулся к госпоже почти вплотную, чуть ли не залезая к ней на колени, так он, грязный манипулятор, ещё и свою натуральную форму принял!.. Да, ту самую натуральную форму, взрослую и обаятельную, — ту, к которой принцесса начала питать особую слабость ещё тогда, когда на её ножки налезала детская обувь, а няньки едва-едва вытащили из-под её зада крохотный горшок… Не шевелясь и не издавая ни звука, Ати сидела, ни жива ни мертва. До неё только теперь дошло, что раньше она могла поносить друга по любому поводу: она бранила его за неуместный сарказм, упрекала за высокую лень и частенько выговаривала ему за то, как он был высокомерен и горд… Но докопаться до его внешности она бы не сумела никогда — не подобрала бы слов. Лукас нередко повторял одно и то же: распухлявившись как индюк, всё расхваливал да превозносил себя, в каждом диалоге уверяя её, единственную подругу, в своём величии и ни разу не брезгуя напоминать о том, что красивее него в мире никого не было. Сначала Атанасию это раздражало. И оно немудрено — кому ж понравится слушать нарциссические оды? Но, как бы тяжело ни было это признавать, маг всё же не лгал. И теперь, если он однажды заведёт схожий разговор вновь, Ати уже вряд ли посмеет ему возразить. А как тут возражать? Из-за его ребяческого поведения трудно верилось в правду, но при всём его инфантилизме Лукас — ужас какой! — был уже далеко не мальчуган, каким порой выглядел со стороны, а вполне себе взрослый мужчина. А Атанасию учили со взрослыми не препираться. Да ещё и всё то мужское, что он прятал в себе, раз за разом заставляло её позабыть, как дышать… Так произошло и сегодня. Что-то ухнуло у неё в груди, но девушка не обратила на это внимания, как более не обращала внимания на традиционный костёр. Жар ласкал её замёрзшие ноги, но она, смятенная, этого не ощущала; того, что она изначально припёрлась на эту крышу как раз для того, чтобы полюбоваться огнищем, она хватилась лишь после того, как пряные искры в глазах Лукаса окрасились теми же ласковыми тонами. Возможно ли, что его взгляд впитал в себя отражение культурного пламени подчистую? Возможно ли, что сказки о костре были правдивы — и обелийские устои и впрямь несли в себе волшебство? Возможно ли, что Лукас вёл себя иначе именно из-за той легенды о последней искре? Возможно ли, что иссякающая искра, магический символ, как и пелось веками в имперских преданиях, уже совсем скоро свяжет их с Лукасом судьбы алыми нитями?.. Ати на высокой ноте икнула, и тоненький верезг резанул по её собственным ушам. Туманность деталей её устрашала. Какие же они, эти алые нити? Что за ними последует? И что, собственно, подразумевает «кровная» связь? Уж не запрещённые ли чёрные обряды, за которые и по сей день в современной Обелии и свободой, и жизнью поплатиться можно?.. Хотя нет, это уже перебор… Пред тёмной магией простой люд дрожал пуще, чем чёрт пред ладаном, так что вряд ли народ бы тогда столько лет восславлял эту традицию, коль она оскорбляла их культуру. Наверное, всё было куда банальнее — и предполагалась типичная брачная связь. И вот опять! Опять эти свадьбы, опять браки, женихи… Ну и как от них избавиться? Принцесса пока не была уверена, что она уже готова взять да связать свою жизнь с чужой. Так ещё не с не пойми какой, а с жизнью Лукаса — с жизнью человека, общество которого более часа не выносил никто. Только ей, Атанасии, был подвластен дар терпеть его. Или же то был не дар, а проклятие? О боги, и смех и грех! Ати возвела взор к звёздам. Ну что, может, хоть оттуда ей, в конце-то концов, чётко ответят на главный вопрос: чего же ради она читала так много любовных новелл, чего ради училась подражать героиням романтических историй, если будущее всё равно не припасло для неё ни грамма романтики? Ну что за несправедливость! Глотая один за другим романы, которые в прошлой жизни она не переваривала абсолютно, превратившаяся в мечтательницу принцесса пьянела от фраз, какие персонажи дарили их возлюбленным перед поцелуями. Приторные, точно мёд, сладострастные речи лились с их уст, и Атанасия всё ждала, что в один день такие признания некто посвятит и ей. Тысячи раз она пыталась ввести на роль такого героя Иезекииля — и ей удавалось. В её фантазии он был так же учтив, так же красноречив, как и в реальности. Он вёл себя с подобающим уважением, не скупился на галантность и лучше кого-либо ведал, как заставить девушку чувствовать себя особенной. И принцесса тоже время от времени чувствовала себя подле него особенной… Однако не до конца. Как бы она ни старалась заставить своё сердце биться быстрее, как бы ни силилась ответить на его ухаживания с той же теплотой, какую он щедро одаривал её, вновь и вновь Ати спотыкалась. Спотыкалась — падала, падала — и портила всё, что с таким трудом влюблённый в неё юноша выстраивал между ними за череду встреч. Она хотела бы ответить ему… Очень хотела!.. Но не могла. Атанасия не была виновна в том, что в её душе творилось бедствие. Она ведь сама и подавно не могла представить, что таким героем для неё — упасите, боги! — когда-то станет Лукас. А он и не стал. Не произнеся ни единого слова, Лукас прекратил мешкать и совершил то, чего Атанасия в тайне даже от себя уже крайне давно ждала, и наконец-то подтвердил: её жизнь не была романом. Лукас не был её героем, а Атанасия не была героиней. «Прекрасная принцесса», её главный ночной кошмар, ушла. Ушла навеки. Скоро площадь снова окунулась во мрак. Где-то вдалеке потухла последняя тлеющая крапинка, сорванная ветром с гаснущей постройки.***
— Он так… так смотрел на неё, — спустив ноги с нагретого ложа, девушка потеребила рельефные оборки на ночном платье и с силой отбросила покрывало. — Никогда не видела, чтоб кто-то смотрел так на меня. — Завидуешь? Хмыкнув, сокрытый в тени мужчина покрутил бокалом, и силуэт его руки проплыл по помещению. Напиток плеснул внутри фужера и, брызнув едким содержимым, оставил мерцающие капельки на извоженных полукруглыми отпечатками краях. В непроглядной мгле луна вскоре утонула — утонула так же, как и всё, что однажды было дорого этому дому. Одинокие стены пропитало томлением, и щемящая духота лишь отчаяннее ворошила рой безвременных невзгод, навеки запечатлённых в каждом печальном кирпичике. Когда Сесилия оставалась здесь одна, она с тревогой накрывала окоченевшими ладонями уши и, сцепив зубы, уверяла себя: ей всё чудится, всё чудится… И эта боль, переполняющая её, на самом деле принадлежала вовсе не ей. Уняв участившееся сердцебиение, леди поёрзала. Кружевные рюши расправились и каскадом заструились по её бёдрам; тепло пустило раскат вдоль онемевших конечностей. — Нет, — еле слышно выдохнула она, и её вздох намертво увяз в звёздном блеске, окропившем пол. Обернувшись к собеседнику, Сесилия напрягла зрение. Будто рефлекторно, она огладила изгибы одеяний. Контуры фигуры мужчины, как и зыбкие ткани под её кожей, зарябили, но не рассыпались — собрались воедино вновь, и образ тут же прояснился. Она против воли подивилась: никогда прежде он не появлялся пред ней в такой близи. Он был красив. Очень. Крайне складный и статный, он был грациозен, строг и внешне напоминал того, кто знал власть. И цену ей. Подобрав подолы, девушка вернулась обратно в постель. Она в очередной раз убедилась: при всей их связи они c Ним были совсем не похожи.***
Обширный балкон, которым славились главные покои Изумрудного дворца, был самым печальным местом во всём поместье — одиноким, молчаливым и пустым. Иногда его сиротливую покинутость скрашивали редкие чаепития, устраиваемые Её Высочеством в особо погожие деньки, но чаепития — мероприятие отнюдь не долгосрочное, а потому этого всё равно было мало, чтобы приблизить его к атмосфере прочих просторов. Под остальными окнами, следуя правилам, была расставлена некоторая часть личной гвардии Его Величества, а мимо них то и дело шныряли неугомонные слуги. Под балюстраду же, ведущую в спальню принцессы, не смела ступить ни одна нога — так уж распорядился император. Если в Гранатовом дворце охрана отсутствовала из-за ненадобности, то с Изумрудным дворцом обстоятельства сложились иначе: охрана-то, быть может, лишней бы и не была, но как о таком спорить с ревнивым отцом, которому некто по глупости проболтался, будто его дочурка любила наслаждаться солнечными ванными сразу же после пробуждения, прямо в исподнее? Конечно, Клод мог по щелчку пальцев ввести как элемент форменных одежд плотные повязки на глаза или же и вовсе пускать на пост исключительно слепых подданных. Но чего ради ему было изощряться, коль можно не изощриться — и просто нагрузить лишней работёнкой Феликса? Ему ж не впервой. Все по итогу остались довольны: стража получила больше времени для дуракаваляния, а Её Высочество отныне была защищена от грязных глаз «паразитов». Не повезло только Феликсу — опять, — но кого то волновало? Ну, кроме Феликса?.. «Темно так, странно…» — подумала Атанасия. Опускаясь всё ниже, она не могла признать в обласканных тьмою владениях своего дома. Ветер вихорил её волосы, сушил глаза и с воплем задувал в уши, но впредь её гораздо больше волновала погруженная в ночь опочивальня, нежели новый полёт — вероятно, она уже стала к ним привыкать. Но как привыкнуть к тому, что обычаи, ежедневно поддерживаемые терпеливыми горничными, ни с того ни с сего сошли на нет? Или же дело было в том, что побег её всё-таки раскрылся — и времени на всякую ерунду не осталось? Ати задохнулась. А вдруг верные слуги именно поэтому бросили все их обязанности? Вдруг последние несколько часов они всполошенно бегали, занятые поиском пропавшей госпожи?.. Ужастик!!! Нужно поскорее вернуться и рассказать всю правду! Когда кончики её пальцев коснулись земли, принцесса бессознательно попятилась. Короткая юбка, уже успевшая ей полюбиться, с шелестом рассыпалась в песок, и пол мгновенно поцеловали массивные подолы платья, которое она носила перед уходом и о котором напрочь забыла. Следующий же шаг её был сопровождён звонким цоканьем каблучков о плитку. Лукас скользнул по воздуху и, запрыгнув на перила, уселся. Вернее, собирался усесться. — А ну кыш! — Услышал он, едва его пятки оперлись на белую поверхность. Неразборчивое бурчание стало первым, что Атанасия сказала вслух после затянувшегося молчания. — Не следи мне тут! — в сердцах замахала руками она. Маг плюнул на её запреты… Плюнул, но ноги всё же свесил — рад был слышать её, даже если она бруздила. А ведь у неё даже это выходило до ужаса мило. Лукас не мог поверить: его план сработал! Да это же чудо! Сработал план, которого даже не было! Ай да Великий Колдун! Ай да Гений Мысли! Ну кто ещё бы сравнился с Его Чародейским Величеством? Хоть для чего-то эти ярмарки за тысячу лет сослужили достойную службу! Ещё вчера Лукас и предположить не мог, что всего за один вечер ему удастся объяснить принцессе то, что она отчаянно игнорировала последний год. Но теперь-то всё будет правильно! Уже как полчаса она — настоящая, а не какой-то там плод его снов! — официально принадлежала ему. Вся. Целиком. С её преувеличенной строгостью, с идиотским высоким тоном, который она исторгала из недр своей глотки в моменты истерики, с пылким нравом… а ещё с изгрызенными вишнёвыми губами. Чуточку разомлевший, юноша уставился на её рот. Ему же можно, да?.. Ну, раз она разрешила единожды, то и от второго захода не откажется, так? Погрузившись в размышления, он нахмурился. Не, а с чего это ей отказываться? Парочки, как она говорила, целуются, а они уже тридцать минут как парочка, значит, пора бы и начать. Логично? Ну да, логично. Или же она его надурила? От этой хитрой принцессы можно было ждать чего-угодно! И как быть? Прогнав в мозгу чреду вздорных мыслей, Лукас решил, что лучший вердикт ему вынести сможет лишь она сама. А потому от него требовалось только одно — наклониться к ней и спросить напрямую. «У тебя это… Муха застряла в волосах», — уже придумывал он, что же ему для начала диалога лучше будет соврать, но, предварительно сгорбившись, вдруг остановился. Из-за макушки принцессы, перевёрнутая по горизонтали, торчала… макушка принцессы?! — Эта кукла что, разлеглась на твоей постели?! — Лукас опешил от такой наглости. Никогда прежде его собственные творения не разочаровывали его. — Кто позволил этому отродью действовать так, как ему вздумается? Атанасия развернулась. Зрелище должно было удивить её, но не удивило: как только она заметила на лохматой марионетке свою сорочку, а рядом с ложем — пустую чашку, в которой наверняка некогда томилось горячее молоко с мёдом, она сразу обо всём догадалась. — Прекрати, — пихнула она заведшегося друга. — Не видишь, что ли — света нет? Наверное, Лили подумала, что мне нездоровится, и отправила вздремнуть до ужина. — Смотри, как бы твою няньку приступ не хватил, когда ты откажешься от еды, — переводя тему, гыркнул колдун. Девушка сморщила носик. — Это кто сказал, что я собираюсь отказаться? — сощурилась она. Время близилось к ужину, а ужин — это вообще-то святое, и пропускать его никак нельзя. Да и сладости так-то уже переварились и улеглись десять раз. Так что пришла пора пополнить запасы! Лукасу, обнищавшему на колкости, крыть стало нечем. — И почему я не удивлён? — у самого себя спросил он, за что мгновенно заслужил осуждающий взор принцессы. В надежде разрядить обстановку, ведь желаемого он пока не добился, он неожиданно поинтересовался: — В твоём возрасте, кстати, нормально иметь няньку? Ничего нового не свершилось — попытка не удалась: Ати опять обиделась. Вместо заботы, которую ей столь рьяно силился показать этот тупой престарелый ребёнок, он извергнул очередную издёвку. Снова. И снова проиграл. «Ну что за абсурд?» — Атанасия сжала ладони в кулаки, чтобы сдержаться — и не приноровиться драть кудри с висков. Она не знала, чего этот патлатый хотел достигнуть, и была сбита с толку: зачем, зачем он сначала целовал её, а потом опять, по-старому, обзывал, будто так и надо? Неужели стремился вызвать у неё раннее облысение посредством стресса, чтобы остаться самым волосатым во всей империи? Ежели нет, то пусть этот дурак уже определится, был он педофил-недоросток или же нет! И пускай не лезет к ней более, коль имеет пристрастие к детишкам! — Лили мне не нянька! — задетая за живое, принцесса ощерилась. — Сейчас милая Лили — моя горничная! Это разное! Да когда же он уяснит? Не ребёнок она, не ребёнок!!! — А что, все горничные вытирают госпожам слюни? — никак не мог усмирить своей скверный характер маг. Девушка импульсивно клацнула зубами. — Заткнись!!! — зарычала она. — Не вытирает она мне слюни! Я уже взрослая! Это не компаньон, а чёрт знает что! Она-то, глупышка, наивно полагала, словно он наконец-то образумился, остепенился. Искренне она надеялась, что тот поцелуй был концом душивших её экивоков — началом ясного периода, который, может, и не привёл бы ни к чему хорошему, но уж точно расставил бы все точки над «i». Ну, это в худшем случае… Лучший же, согласно умственно-подпольному плану, конца пока не имел. Но Лукас, видимо, очень старался это исправить. — Я знаю, — очень вовремя влез в её размышления он, но не был услышан. «Да-да, ага, да… бла-бла-бла», — сойдя с ума от злости, внутренне обезьянничала Ати. Не возжелав даже слушать выбесившего её друга, она уже приготовилась шлёпнуть его прямо по высокому лбу, дать пинка или и вовсе разорвать всё, что между ними только начало наклёвываться, но неведомые силы дёрнули её — и она остыла. Лишь секундой позже она поняла, что сила была ничуть не неведомой, а вполне себе банальной, естественной: колдун спрыгнул с перил и, задиристо толкаясь, отвёл её ближе ко входу внутрь. Порог он почему-то так и не перешагнул. — Скажи мне честно, ты вампир? — с некой обречённостью в голосе устало буркнула Атанасия, когда их с собеседником разделила граница меж спальней и балконом. Нервов на следующую стычку у неё не осталось. Юноша, в замешательстве изогнув брови, посмотрел на неё с пустой оторопью. — Нет, — признался он. — Жаль, — Ати подобрала подолы и с всей имеющейся в ней гордостью топнула, обозначая рубеж. — Но в дом я тебя всё равно не приглашу, — она громко фыркнула и показала Лукасу язык. Решив, что разговор на столь великолепном аккорде можно считать законченным, она собралась поскорее ретироваться, но маг, как оказалось, ещё не договорил. — Это место тоже сойдёт, — как-то подозрительно самодовольно и кичливо заявил он. Поднялся ветер. Принцесса, оцепеневшая, погрузилась в откровенное недоумение, но ненадолго. «Чего-чего?» — намеревалась уточнить она, однако смогла только проплеваться и перевела внимание на задачу поважнее: принялась свободной рукой убирать раздутые локоны подальше от лица. — Так, всё, — шумно сопя, сообщила она. — Я тебя не понимаю. И вообще… Она хотела сказать, что устала, что физически и морально выдохлась, чтобы играть в игры — чтобы разбираться в заданных безумных головоломках. Ей и так уже придётся провести несколько следующих ночей в полнейшем забвении, в самоанализе: завернувшись в тяжёлое покрывало, она провалится в исследования самой себя, своих чувств и своих поступков. И будет она заниматься самобичеванием ровно до тех пор, пока не разложит сварившуюся в её черепушке кашу по маленьким тарелкам — одинаковым и симметричным до каждого миллиметра. Дважды за вечер она возвела взгляд к небу. «Эй, судьба, раз уж мне и без того будет несладко, можно я хоть сейчас уйду-то спокойненько, а?» — взмолилась она. И дважды за вечер удостоилась отклика: как по заказу, из-под облаков вылетела острая молния. «Походу, нельзя», — уяснив, подпрыгнула Атанасия и сомкнула веки — да с таким агрессивным напором, что реснички тотчас окропило студёными слезинками.В одно мгновение лёд и пламя сошлись воедино.
Губы её в ту же секунду ужалило уже знакомым жаром. Когда Лукас, повторяя то, что недавно совершил на крыше, прижался к её устам, Ати — не всё, конечно, но многое — разом осознала. Осознала — и со страху задержала дыхание. Глаза раскрылись без её приказа. Ткани юбки, точно подражая глазам, тоже совершенно самостоятельно, без каких-либо помех, выскользнули из её хватки и потащили изнурённое тело вниз, но она в последний момент опомнилась, не поддалась — устояла на подкашивавшихся ногах. Из необходимости, правда, она бросилась использовать компаньона как опору. Не от любви — вряд ли от любви, — но явно от страха. Партнёр же, вероятно, принял её невнятные старания за вынужденные возбуждением объятия и — будь он проклят! — обнял в ответ, привлекая её к себе так туго, как только умел. У любой другой девушки, оказавшейся в романтическом плену возлюбленного, неизбежно бы закружилась голова от счастья и задрожали коленки. Да вот беда — Атанасия была не девушкой, а пожёванным клубком неудач, сваленным из сотен тысяч провалов и злоключений, а потому голова у неё ничуть не кружилась, зато коленки дрожали ой как прилежно. Но дрожали, увы, далеко не от возбуждения, а от стыда, ужаса и кучи других чувств, которых в трезвом уме положительными назвать было никак нельзя. И хуже всего то, что она, наученная манерам принцесса, верно, трезва не была, ибо, несмотря на горы минусов, что-то не ощущала звенящего возмущения, сколько бы ни старалась. Запустив руки в расхлёстанные материалы юношеской рубахи, она, будто не в себе, скользнула пальцами туда, где надеялась найти плечи, но чуть перестаралась — и, сдвинув гладкие пряди, случайно обласкала шею Лукаса, укрытую холодными брызгами. Тот дёрнулся. Ати тут же почувствовала, как верхнюю губу обдало пылом его дыхания, но, изрезавшись щекотливыми мурашками, не отстранилась, хотя капельку струсила. Да, стоило признать: наверное, обстоятельства, пробуждающие притаившееся в покое сердце, ей даже в некоторой степени понравились. Не то чтобы очень сильно, но что-то занимательное в новом процессе всё-таки да имелось. Сравнивать, конечно, ей было почти что и не с чем, но она точно могла заявить: на то, о чём она читала в романах, это вообще было не похоже. Было… по-другому. Не лучше и не хуже — просто по-другому. Опасливо, будто на пробу, но более аккуратно, чем впервые, Лукас ещё раз втянул в себя её нежную кожу и, оставив на пунцовых границах холодную влагу, вскоре отпрянул. Поцелуй вышел колоритнее и много внятнее того странного лобызания около костра, но всё же был иным: он, больше напоминавший настоящий поцелуй, был лишен того, что заставило стыдливую девушку согласиться в прошлый раз — того сокровенного, заветного нечто, о котором хотелось думать не как о новом опыте, а как о чём-то более интимном, запретном и потаённом… Или же необыкновенное чувство было лишь преимуществом первого раза?.. Атанасия безотчётно облизала губу. Вот уж чего она точно не ожидала — так это того, что столь быстро сможет к такому пристраститься.