Томные воды

      Её оглушил ветер.       Колючие и рваные, напоминающие нахрапистый град в середине весны, по её коже ринулись мурашки. Тогда она, прямо как учила милая няня, чуть вжала голову в плечи и поправила чепчик, сдёрнутый шаловливой непогодой набекрень, — натянула его на макушку, но несколько сильнее, чем требовалось. Сложенные в далеко не самую сложную причёску, её гладкие волосы не выдержали подобных грубостей и рассыпались — тут же полились прочь, растекаясь от её подбородка до плеч, до ключиц, до по-мальчишески сгорбленной спины. Всё её тело оказалось объято ручьями, молочными с серебром.       Когда такое случалось в последний раз?.. Чтоб всё вокруг гремело и гудело, чтоб утро, всегда необыкновенно ясное и теплое, путалось с вечером, а южный климат Обелии вдруг заимствовал обстановку Северных земель?..       Девчушка поморщилась — ей задувало в нос.       Прежде она, слабенькая и предельно болезненная, видела настоящую грозу разве что через высокое окно душной опочивальни или на иллюстрациях пожелтевших книг, доставшихся ей в наследство от матери. Бывать же на улице в эти невероятные мгновения ей раньше не доводилось. Ей вообще, правда, мало где доводилось бывать, не только в объятиях грозы…       Не то что её тете.       Да, тётушка её была поразительной женщиной: ничуть не раба роскоши, она объездила весь земной шар, начиная от паломнических островов Паскаля и заканчивая безбожными городами Хуаля. Пока девки её возраста путались в атласных убранствах, она, бесстрашная как мужчина, покоряла мир. Сестра же её, коль полагаться на болтовню нянь, этим миром и вовсе правила. «Госпожа Обелия! Императрица мира!» — восклицали они, рассказывая юной леди о её знаменитой матери, рассказывая также об Обелийской империи — об империи, которую повсеместно было заведено звать Золотой и которая в будущем должна была перейти в руки к ней, к дочери почившей императрицы. А она, дитя с прозрачной душой и чистым сердцем, раз за разом верила им с таким упованием, какое могло развиться лишь у девочек её возраста и благосостояния.       Ветер вскоре успокоился. Сорванные с густых деревьев, вниз посыпались листья.       Маленькая принцесса невольно засмотрелась.       Давно-давно, когда она была ещё совсем малюткой, — не то что сейчас! — тётя читала ей одну занимательную сказку. Называлась та, кажется, «Четыре сезона» и повествовала о магах, которые были так высоки, так могущественны, что сама вечность по собственному желанию в поклоне роняла пред ними гордость. У магов тех была обязанность — поддерживать в мире баланс: чтоб жары было столько же, сколь и холода, чтоб почва, необходимая пахарям для пропитания, сколь отдыхала, столь и плодоносила, а солнце светило не намного дольше, чем луна. Дабы равновесие восторжествовало, чародеи заключили договор — разделили год на кварталы и принялись опекать месяца в определённой манере. Каждый из них даровал своему сроку сопутствующее имя, и те имена в империи жители блюли до сих пор. Сами же маги, бледный Химонус, пёстрый Аниксий, упитанный соком флоры Калокерий и, конечно же, печальный Финопар*, после смерти вошли в историю как культурное достояние.       Любимцами же всех детей Обелии стали Химонус и подвластное ему время года.       Ещё бы! Ведь не каждому старцу было даровано судьбой узреть на своём веку белые покровы да падающий с неба пух, жалящий и блестящий на свету: натуральная зима, с морозами, с пышным снегом, навещала Обелию не чаще, чем в пару столетий. Оттого объяснение, как это выглядело, давалось писателям с трудом. Так из-под их пера выходили странные сравнения; одни величали снег потерянными лоскутами облаков, другие — стеклянными листьями.       Юная госпожа, очарованная колдовством, нетерпеливо разинула рот.       Про «Четыре сезона» она вспомнила как раз после того, как зелёная слеза, оброненная ближайшим деревом, сотрясла гладь озера, и водная вуаль сумасбродно задрожала. По бокам от листика волнами разразились глубокие круги. На снег это походило мало, но завораживало тоже — по-своему.       Принцесса подползла к озеру.       Пару лет назад в здешнем поместье служил мальчуган её возраста — высокий для его лет, весь худющий и носатый, с этой его врождённой костлявостью и длинными конечностями, он чистил камины во дворцах, а позже был относительно свободен. Как раз в свободные минуты он продемонстрировал своей госпоже… забавный трюк.       «Как же… как же это назвалось? Не блинчики ли?..» — проморгалась она, вороша в мозгу прошлое. Да, как-то так её первый друг описывал их, эти плавающие линии на воде… Он легко и беззаботно швырял плоские камушки то в это несчастное озеро, то в речку неподалёку, то в круглую чугунную ванну, намертво вросшую в изысканный будуар хозяйки дома. Тётя, наверное, убила бы свою воспитанницу, если бы узнала, что та пустила оборванца в их купальню, но — боги! — где же ещё им с Ливерием было играть? Где ей, уже в одиночку, было тренироваться?.. Ведь сколько бы она ни стремилась повторить тот фокус с кругами, у неё ну никак не получалось!       Няня как-то раз нарекла её криворукой. Быть может, не зря…       Согнувшись, девочка потёрла онемевшую ладошку и, с опаской упираясь в траву, чтобы ненароком не свалиться, потянулась вперёд — вознамерилась тронуть пляшущие кольца до тех пор, пока поверхность под ними не угомонилась.       Всего на секунду в усмирившемся отражении вильнули серебряные прядки. Её прядки.       Она замерла.       «Серебро у Вас от матушки, золото — от отца…» — резанул по её ушам фантомный вздох гувернантки, которая некогда знала её родителей.       Леди оглянулась, но никого сзади не нашла.       — Агнес!.. — Услышала она вновь, но на этот раз голос был реальным.       Агнес отвлеклась от созерцания личных особенностей и обернулась на звук.       По кривой тропинке, активно вышагивая вниз с холма, усеянного рядом трепещущих цветов, к ней бежала запыхавшаяся тётушка. Фигуристая, с по-женски грациозными плечами и важной грудью, подобранной едва ли не к подбородку, она сходила по склону осторожно, но с привычной для неё горячностью, с пылкостью. Её плиссированные юбки, сырые и серые, раздувало; их она зажимала в одной руке, в другой — юлящий головной убор.       Агнес непроизвольно подумалось, что она никогда не сможет так же умело и уверенно ходить на каблуках. Даже когда вырастет.       — Тётушка? — спросила она, хотя куда больше её интересовало иное.       «Что ты тут делаешь?» — требовала предъявить пытливость, но Агнес скорее пошла бы против себя и своей любознательности, чем против единственной родственницы.       К счастью, давить на гордость не пришлось: тётушка не дала ей вымолвить ни фразы более.       — Почему ты сидишь у воды? — с невыразимым ужасом выплюнула та. Тонкий платок, обёрнутый вокруг её шеи, затанцевал без удержу. — Ты посмотри, какой ветер! Да с твоим здоровьем в такую погоду надобно лежать в постели с чашкою горячего чая, а ты!..       Агнес неожиданно стало жутко стыдно. Возразить ей было нечем — выпавшее на её долю обругание было вполне обоснованным и справедливым.       Пока она конфузилась, женщина к тому моменту перевела дух и продолжила:       — Простите, небеса… Нужно иметь стальные nervios, чтобы растить тебя, Агнес! Что ж, что ж… — одними губами проговаривала она, явно утешая себя. — Скажи честно, зачем ты сбежала?       Девчушка поправила ночное платье.       — Мне говорили, что в этом озере часто плавают утки, — призналась она.       Вышло несколько виновато: громкий тон опекунши, грозный, по-особенному суровый, пугал её, и она никак не могла понять, роптала ли та на неё или просто-напросто силилась перекричать надвигающийся шторм.       Агнес потеребила шёлковый поясок и натужно завершила начатое:       — Но они все попрятались…       Предполагалось, что это будут извинения, но… с извинениями не срослось.       — Естественно! — тётя поучительно покачала головой. — Даже эти мерзкие птицы умнее тебя! Если в посмертии мы встретимся с твоей матерью, ей придётся отплатить мне втройне, — она схватила неугомонную племянницу за локоть, чем неминуемо вызвала у той приступ паники, и, с безразличием дёрнув вверх, живо подняла на ноги. — Идём же. Идём!       Когда разгневанная тётя потащила её за собой, Агнес еле уняла писк, по-животному своевольно рвущийся из горла. Поспеть за взрослым ей было тяжело.       Кое-как, иногда спотыкаясь и виснув в твёрдой хватке, она умудрялась перебирать короткими ножками, параллельно загребая носками домашних туфелек комочки разворошённого грунта. Она понимала, что и за это, за измызганность, в ближайшем будущем тоже наверняка получит выговор, но поделать ничего не могла: тётушка была зрелой леди, была путешественницей, привыкшей к многочасовым прогулкам, — шаг её отличался быстротой и непреклонностью, и обычной десятилетней слабачке (пусть когда-то этой слабачке и чудилось, будто она уже стала достаточно крепкой) ни силы, ни возраст не позволяли даже близко сравниться со специалистом. В такие часы Агнес против воли убеждалась: она всё ещё была ребёнком. Однако каждому ребёнку боги преподносили чудесную возможность — возможность вырасти. И Агнес была готова поклясться: ещё чуть-чуть, ещё самую малость, — и она тоже вырастет! Вырастет такой же стойкой, как её высокая тётя!       И такой же великой, как её мать.       Сквозь пот, сквозь утёртые слёзы, женщина и её подопечная в безмолвии взобрались на бугор. Скользкий, липкий, манящим он не был, и мечт об остановке не пробуждал.       Остановка, однако, свершилась.       Выдалась минутка на отдых — и хозяйка имения на миг задержалась на месте.       Её упругие каштановые кудри, с некоторых пор стриженые ровно до лопаток, разметались по плечам, зацепились за шершавые пуговицы. Весь её образ наполнился былой свободой, царской раскованностью. Даже среди грязи и истоптанных полевых ромашек, впечатанных в вязкие остатки луж, она оставалась благолепной. Пускай двери императорского дворца временно и закрылись для неё, она не унывала — и находила плюсы в мелочах; с вершины холма она оценивающе осматривала свою скромную усадьбу, ограждённую пышными яблочными садами, и в который раз поражалась: всё-таки в обычный день пройти мимо такой красоты было практически невозможно.       Невозможно, но порой необходимо.       Леди приготовилась к сходу.       Теперь станет проще, заверяла она себя, станет много проще. Самое страшное уже — уже — осталось за сотней шагов и умерло в прошлом. И пусть то прошлое в кошмарах было похоже на будущее, пусть детская кровь, что она пролила в Рубиновом дворце, всё ещё висела на её пясти фантомными рубцами, рваными и саднящими, всё же надежда не тлела. И маслянистая лесная грязь, которую она, раздирая икры в мясо, по сей час не могла отмыть после того побега, служила ей напоминанием о том, на какие жертвы ей пришлось опуститься, чтобы сотворить месть и привести свой род к праведной славе…       Спуск по естественной причине дался и ей, и её мелкой подопечной куда легче подъёма, но из-за чреды дождей месиво, которое когда-то было приличной дорожкой, знатно развезло, так что им обеим приходилось отдавать последнее чаяние на лучшее, дабы не укатиться «кубарем прямо рыльцем в забор», как шутил их престарелый ветроградарь. Ветер же, как назло, бил прямо в спину — подталкивал к неудаче. Выставляя правую ногу вперёд, женщина изо всех сил старалась удержать равновесие, но мотающаяся на её правом плече племянница то и дело норовила утянуть их в почти что сформировавшуюся трясину.       Благо, путешествие кончилось скоро. И теперь без жертв.       — Тётушка, ты злишься на меня? — наконец подала голос Агнес.       Вымотанная, вся чумазая и замёрзшая, она решилась выяснить правду, когда они с тётей пересекли узорчатую калитку. Уж лучше заранее приготовиться, рассуждала она. Приготовиться — и отыскать самый-самый тихий угол во всём поместье, чтобы потом, когда настанет час расплаты, не было так мучительно больно.       Няньки не раз повторяли, что прятаться по углам — удел безродных крыс, а не госпожей, но Агнес не умела себя пересиливать. И от этого ей тоже было дюже досадно.       Тётушка откликнулась не сразу.       Пропустив девочку вперёд, она заперла ворота на засов и лишь после, мысленно проложив дальнейший путь, удостоила ту словом:       — Я не злюсь, Агнес. Я волнуюсь. Видела бы ты свои синюшные губы, — она посмотрела на подопечную сверху вниз. Тронув её острый подбородок, она надавила ноготком на кожу вокруг её рта. Агнес ощутила, как к тому месту немедленно прилило тепло. — Ты — самое большое достижение нашего рода. Я обязана тебя оберегать. Когда ты убегаешь, ты в первую очередь подставляешь меня, — она притиснула палец крепче. — Меня, не себя.       Хватило одного предложения, чтобы маленькая принцесса тут же вся сжалась — стала ещё меньше, ещё трогательнее, ещё болезненней, если это было возможно. От угрызений совести у неё, позеленевшей, свело желудок, и она пуще прежнего вцепилась в издёрганный ремешок на платье.       Ох, как же ей стало неловко… как позорно!.. И почему она сразу не догадалась о столь очевидных вещах? Любимая тётя переживала за неё — нервничала, огорчалась, подчас даже мучилась… Да разве хорошему ребёнку пристало доводить до того воспитателя?       Вряд ли.       Агнес считала себя покорной подопечной, бдительной и услужливой, но отчего-то никогда не задумывалась о том, что тётушка и впрямь несла на своих плечах огромное бремя, как не задумывалась и о том, что внеплановая прогулка могла кому-то, кроме неё самой, навредить.       Надо полагать, именно это её мудрая тётя и подразумевала, когда величала её безответственной чушкой…       Принцесса сглотнула.       Милостивые боги, пощадите же её, пощадите! Даруйте шанс всё исправить!       Когда мимо мелькнул ряд шикарных кустарников с распустившимися розами, коралловые искры забрызгали её взор. Очарованная их волшебным оттенком, Агнес намертво зажмурилась, на последнем издыхании утихомиривая взбунтовавшееся в ней желание (глупое и, по её мнению, крайне детское) задержаться, чтобы понюхать цветы. К счастью, она вовремя поняла, что и так доставила бедной тёте кучу хлопот.       Сейчас лучше будет безотговорочно и беспрепятственно вернуться в дом, анализировала ситуацию она. И вдобавок растолковать всё… Растолковать немедленно!       — Я ведь… Я ведь просто хотела посмотреть на уточек… — затевая оправдательную речь, промямлила она.       Тут она ойкнула — как так, что это получились за слёзы? Не то надо было говорить, не то — планировалось совсем иное! А про уток уже было — да не сработало!..       Непогода резко иссякла.       Тогда тётушка отчего-то внезапно замерла.       — Что ж… — завязав платок потуже, она присела на корточки и, едва не свалившись, положила ладонь на растрёпанную макушку подопечной. Тонкие морщины на её лбу разгладились, словно никакой ссоры и не произошло. — Да будет так.       Агнес не поверила своим ушам.       — А?.. — хрипло крякнула она.       Женщина щёлкнула её по носу.       — Я не знаю, где сейчас утки, но… Мара знает, — она пожала плечами. — Либо, если не знает, она может познакомить тебя с гусями. Попроси её сводить тебя в сарай на пару минут.       — Правда? Мне можно?..       — На пару минут! — повторила она. — Но после — сразу в дом! Ясно тебе? Ясно?       Принцесса энергично закивала.       — Ясно, тётушка, ясно! — качаясь как арлантская кукла-болванка, убеждала родственницу она. — Познакомлюсь с птичками — и сразу вернусь!       — Хорошо, иди, — та провела пальцами по её платью и, одёрнув скатавшиеся складочки, смахнула с вещей неведомую пыль. — Я буду ждать тебя в покоях. И только попробуй задержаться!.. — строго повысила тон она.       Мара была исполняемой относительно господского скота. Уже отнюдь не юная, но всё ещё вполне молодая, грузная и пышногрудая, с круглыми рделыми локтями, она работала усердно, и Агнес, доросшая пока лишь до уровня этих самых её локтей, то и дело пригибалась, когда они летали у неё над головой. А пригибаться приходилось часто: Мару она любила как близкую подругу и в любой выпавший случай прибегала к ней то плакаться, то играть — зависело от обстановки в усадьбе. Так что и сегодня та — в теории — не должна была удивиться, чего это вдруг её госпожа озадачилась встречей в столь неподходящий момент.       — Спасибо, тётушка! Спасибо!!!       Согласившись с опекуншей, девчушка звонко взвизгнула.       Когда она, сорвавшись, бросилась во двор не глядя под ноги, всё вокруг смазалось у неё пред глазами. Тётушка её что-то истошно кричала, в мерклой брани вторила имя своего чистого, невинного агнца**, быть может, отчаянно пыталась воззвать к совести, но так и не преуспела: Агнес боялась обернуться — боялась снова быть запертой.       Вереница сараев располагалась недалеко, сразу за углом, с обратной стороны дворца, и нарядные кусты, всегда впечатлявшие её так яро, быстро остались позади. Не покрытая щебёнкой земля при беге плевалась не то пылью, не то сгустками слякоти — белые подолы платья тут же обернулись чёрными. Потоки суетливого воздуха с пронзительным воем кусали девичью кожу, враждебно накидываясь, драли снежные прядки развевающихся волос, однако неутомимая принцесса останавливаться не собиралась.       Вероятно, она чувствовала то, что чувствовал любой ребёнок, когда вырывался из цепкой хватки сурового родителя и когда обрастал свободой.       — Мара! — крикнула она, стоило примятому концу её обуви пересечь край дворика. — Мара?..       Обычно Мара отзывалась скоро, минута в минуту с пришествием господ: слугой она была угодливой и верной, а потому никогда не подводила своих хозяев. Агнес, признаться, даже испугалась, когда та не появилась по первому же её зову, но Мара быстро исправилась.       Дверь сарая скрипнула и чуть не слетела с петель ко всем чертям, когда из-за неё показалась объёмная женщина, явно чем-то недовольная. Она поправила дырявый фартук, весь в коричневых разводах, в пятнах, и вышла к гостье.       — Юная госпожа! — низко ахнула она, поклонившись. — Что Вы здесь делаете?       Как и всем в поместье, Маре было известно о бесконечно измождённом состоянии леди, ради которой в здешних землях по-прежнему поддерживалась жизнь: каждое растение, взращенное в их почве, и каждый камушек, облитый особыми чарами, иступленно дышал до сих пор лишь для того, чтобы возродить в последней кровинке императрицы былое величие дома Квист.       Девочка от неожиданного допроса споткнулась о свою же ногу. Еле-еле удержав равновесие, она выпрямилась и хлёстко запружинила.       — Это тётя разрешила мне прийти, — она вскинула руки, будто то могло придать её объяснениям весомости. — Разрешила познакомиться с гусями! Познакомишь же?       — С гусями… — как-то неверяще нахмурилась Мара.       — Да! — подтвердила её немой вопрос Агнес.       Та сморщилась. Просьба ей пришлась не по нраву.       — Плохая это идея, госпожа…       — Что? Почему?       — Опасно, — заявила она, после чего добавила: — Да и негоже госпоже Вашего положения с птицей всякой возиться…       Принцесса расстроилась.       Ну почему этот мир был так несправедлив?       Да и кто это сказал? Кто сказал, словно госпожи появлялись на сей свет только ради того, чтобы глупо хихикать в платочек и менять десятки неудобных одеяний? Кто сказал, что для госпожи допустимы были одни лишь занудные балы да болтовня с надушенными портными в четырёх стенах? Если бы всё так и было, то леди Квист, как и её императрица-сестра, никогда не взмыла бы столь высоко, никогда не поравнялась с мужчинами, которым по особой причине, не ясной малолетней Агнес, всё это было доступно.       «Буду такой же! — заключила она и бойко свела брови. — Буду сильной. Самой сильной!»       — Тётушка… кхм… Тётушка разрешила! — отчётливо и авторитетно, откровенно подражая интонации старшей родственницы, сообщила она. — А гуси… они не опасные. Они добрые!       У Мары нервно дёрнулась нижняя губа — дёрнулась так, точно поблизости завоняло чем-то предельно гадким.       Что-что?! Она не ослышалась?! Это гуси-то были добрые?.. Их гуси?! Да… прямо-таки очень добрые. Только вот щипались они неоправданно и дрались чаще положенного.       Но чего стоило слово дворовой девки против слова главы усадьбы? Правильно, ничего.       Женщина устало выдохнула. Как же ей всё это досадило…       — Раз леди Квист разрешила, — промычала она, не скрывая своего неодобрения.       Зачем ей было упираться? Хозяйка-то не против, а девчонка явно унаследовала от той своё упрямство и теперь всё равно не отстала бы, пока своего не добилась. Толку ей тогда было мучить себя бессмысленными уговорами?..       Несколько мешкая, словно нарочно, она раскидала грязные юбки, закатала рукава и, ещё немного потоптавшись, всё же отперла проеденные термитами двери сарая; широко распахивать их она не стала — мало ли, ещё зверьё разбежится, а ей прикажут гоняться за ними… Заняться ей, что ли, было нечем? Ещё не хватало потом собирать эту нечисть поганую по задворкам.       — Вот, госпожа, — она подозвала принцессу к себе. — Можете аккуратненько поглядеть в щёлочку.       Счастливая, Агнес вприпрыжку прильнула ко входу, готовая к созерцанию. Но возрадовалась она зазря: стоило ей покоситься сквозь ту мельчайшую щёлочку, как она тотчас осознала, насколько посредственно желанных гусей было видно. Где-то в углу, в самом тёмном закутке полуразваленного хлева, торчали разве что чьи-то шеи да белые хвосты. А остальное…       А остального и не было!       Девочка возмутилась. И возмутилась искренне:       — Нет, это не то, Мара, — воспротивилась она и гулко фыркнула: — Не хочу я глядеть в щёлочку, хочу подойти близко!       У-ух! Да что за хитрости такие? Так нагло ей давно не врали! Какие тут гуси? На половинчатые перья она могла полюбоваться и в занюханном веере тётушки, а знакомство с настоящими гусями должно было преподнести ей нечто уникальное и неповторимое! Нечто особенное!..       — Боюсь, ближе — нельзя, госпожа: опасно, — упорно продолжала твердить Мара.       Осторожно подцепив собеседницу под плечо, она потянула ту назад, но Агнес непокорно вырвалась.       — Пусти! — заныла она. Подчиняться она не намеревалась. — Мне можно!       Её собственная реакция до глубины души ошеломила даже её саму — столь прямолинейное непослушание случилось с ней в первый раз, — но она безгранично негодовала над запретом. Да и кто запрещал-то? Мара?!       В самом деле, госпожой она была или кем? Это ведь ей следовало выбирать, что ей можно, а что — нельзя. Ей!!!       Ей, дочери императрицы мира, а не какой-то там, как говорили другие леди, дворовой бабе!       Ни с того ни с сего взбеленившись, Агнес в красках рванула за шаткую ручку и, когда перед ней образовался достаточно широкий проход, впрыгнула туда, как волшебники в сказках извечно прыгали в мерцающие порталы.       — Госпожа! — забасила Мара.       Зря.       Агнес буквально влетела в этот несчастный хлев с таким рвением, с каким до неё туда не влетал ещё никто, кроме оголодавшего скота.       Стоило ей очутиться внутри — и пол под ней затрещал, а шеи да хвосты, которые она видела минутой ранее, совершенно внезапно куда-то подевались, исчезли. Вместо них, бесшумно нарастая, отовсюду вытянулись, как камыши среди бездонного болота, длиннющие головы с пёстрыми апельсиновыми клювами и ввинченными глазками.       У Агнес перехватило дух, когда сотни таких глаз уставились на неё беззастенчиво.       — Гаг! — брякнула одна из голов.       Девочка сообразила: вот же они! Это были её гуси! И они её приветствовали!       — Га-га! — ответила она им и от перевозбуждения резво замахала кистями, заимствуя их повадки. Помещение наполнилось вознёй. — Га-га!       В ответ птицы выгнули свои цветастые носы ввысь и, хлопая крыльями, буйно загорланили что есть мочи. Со всех сторон полетели перья.       Принцесса, окончательно превратившаяся в обычного любопытного ребёнка, потеряла дар речи — не может быть!.. Пух, светлый и нежный, как клочки облаков? Пух, летящий прямо вниз?.. Разве не о нём писал автор «Четырёх сезонов», когда рассказывал о проделках Химонуса? Разве не его превозносил, именуя снегом?       Да, это был он, он! Иначе быть не могло!       — Снег… — упоенно зашептала Агнес.       Она не верила тому, что лично узрела.       Ох, какая же это всё-таки была красота — просто чудо… И всё совсем так, как говорилось в книжке!       До чего же сегодня выдался прекрасный день: столько красот, столько чудес, столько открытий!..       Надеясь дотронуться хотя бы да одной снежинки — в сказке они были холодными-холодными и от касаний человека превращались в воду, — она поднялась на носочки.       — Идёмте, госпожа, довольно, — вмешавшись в процесс веселья, строго вымолвила Мара.       Её предложение больше напомнило Агнес приказ.       Прерванная от игры, она обиженно хмыкнула:       — Не указывай мне!       Но слуга никак не унималась.       — Хватит, госпожа, — почти что ругалась она. — Пора идти!       Девчонка разъярённо топнула.       — Мы просто играем!       — Они не играют, они злятся! — уже без стеснений цыкнула Мара, уповая на то, что ей всё же удастся пристыдить свою неусидчивую леди или хотя бы чуть умалить её нрав…       Но было уже поздно.       Гуси откровенно взбесились.       Рассвирепевшие, они содрогнулись, закачались и заверещали — в скачке подорвались и понеслись на Агнес так, словно были не милыми косолапыми птичками, а натуральным стадом быков, пред которым от души помахали алой тряпкой. Виляя справа налево, со сдавленными воем бросая перья в воздух, они как будто собирались атаковать, и во всём их поведении не мелькало ни грамма дружелюбия.       Принцесса поняла, что оступилась.       Перепуганная до полусмерти, она завизжала и, потеряв рассудок, шуганулась назад.       Мара придерживала её сзади, но толку от того не было — она только мешала ей нормально убежать.       На последнем шагу, почти добравшись до дверей, Агнес споткнулась о ногу слуги. Около полуметра она, как тряпичная кукла, пролетела вперёд, пока, напоровшись кистью на торчащий из проёма гвоздь, не разорвала плоть.       На землю полетели капли крови.

***

      — Поверить не могу! — смущённая и до блажи заинтригованная, Дженнет прикрыла расширившийся рот ладошкой. Её розовые продолговатые пальчики задрожали от искрящегося восторга. — Чтоб прям вот так…       От подобных подробностей у неё в груди всё переворачивалось.       Любовные сплетни, неуместные томные разговоры по душам за дружеским бранчем, нежные танцы с привлекательными сыновьями господ, рука в руку, под луной… Так жили леди из высшего общества — юные девушки, от баронессы до принцессы, до дебюта не знавшие взрослых взаимоотношений и ныне крайне стремящиеся как можно лучше зарекомендовать себя в обществе. Дженнет Маргарита никогда не была одной из них — никогда не устраивала чаепитий с подругами, никогда не разделяла симпатий молодых лордов, никогда не сияла на балах… Собирать девочек на чай ей не разрешали, мальчишкам она, блёклая моль на фоне принцессы Атанасии де Эльджео Обелия, просто-напросто не нравилась, а на балах она терялась где-то по углам, пока Её Высочество плясала в самом центре с самым завидным женихом Обелийской империи, с Иезекиилем Альфиусом. И то, что он был женихом вовсе не принцессы Атанасии, а принцессы Дженнет, не волновало ни Атанасию, ни самого Иезекииля.       Да, такой судьбой небеса одарили Дженнет Маргариту.       Дженнет Маргариту, не существующую на самом деле.       Как бы там ни было, ей оставалось только терпеть, пока, подобно гусенице, она наконец-то не обернётся из фальшивой куколки Дженнет Маргариты в прелестную бабочку, в принцессу Дженнет де Эльджео Обелия. И пусть мечты на возвращение блудной дочери домой пока что были отложены в дальний ящик, с появлением в её жизни леди Хиггинс Дженнет в кои-то веки перестала ощущать себя прокажённой.       С леди Хиггинс Дженнет, напротив, ощущала себя особенной.       — Так и было, так и было! — Сесилия отняла от губ чашку. Возвращённая обратно на стол, та отдала всё своё тепло воздуху, а комнату заволокло звоном соприкасающегося фарфора. — Когда он подошёл ко мне, у меня чуть сердце не выскочило из груди!.. — она засмеялась. — Впрочем, Вам ли мне о том рассказывать? Уверена, у Вас и самой есть не менее удивительные истории с приёмов.       — Что Вы… Нет у меня таких историй… — отнекивалась Дженнет.       И она не врала. Никаких интрижек у неё и впрямь не было — да и с кем, в самом-то деле, у неё могли случиться интрижки? С кем? С её троюродным братом, с Иезекиилем?        С Иезекиилем, который на прощание целовал её в лоб, как покойницу?!       Сесилия гортанно захихикала, как если бы услышала стенания собеседницы наяву.       — Не стесняйтесь же, Дженнет. Вы — леди приятной наружности, леди прекрасных манер… Прямо-таки завидная невеста! Наверняка на балах женихи, эти назойливые мальчишки, Вам и шагу сделать не дают? Разве не так?       Дженнет хотела её разубедить — непременно хотела сказать, что в этих словах не притаилось ни грамма правды, ни крохи истины, но её прервали.       В гостиную зашла горничная.       — Леди Маргарита, Вам пришло письмо.       Дженнет изумилась: ей? Письмо? Ей уже так давно никто не писал писем…       — Ох, от кого же оно? — не столько интересуясь, сколько вороша мысли, она плавно забрала из хватки горничной бархатистый конверт с сердечками.       — На послании стоит печать Изумрудного дворца, — служанка ввела её в курс дела и, не получив новых указаний, после поклона быстренько удалилась.       Девушки дождались, пока в комнате повисла тишина. Они остались вдвоём.       — Ого, оно что, от принцессы Атанасии? — первой начала Сесилия, когда дверь за горничной окончательно захлопнулась.       — Наверное… — Дженнет задумчиво тронула сгибом фаланг губу. — Извините, что отвлекаюсь на посторонних. Письмо я, право, позже вскрою, а сейчас… На чём мы с Вами остановились? — она виновато улыбнулась.       Она уже вздумала отложить письмо, но леди Хиггинс внезапно вмешалась:       — Не стоит заставлять Её Высочество ждать! — заявила она со знанием дела. — Вдруг там что-то важное?       — Да, но…       Дженнет ещё раз покосилась на послание.       О небо, это так некрасиво, так некультурно… но её гостья действительно была права. Вряд ли принцесса Атанасия писала ей о погоде или отчитывалась о своём настроении, размышляла она. Безусловно, сама она трудилась, силилась наладить былое общение, но всё-таки тяжело было отрицать того, что они с сестрой мало-помалу отдалялись друг от друга. И вряд ли в конверте лежал простой ответ на её собственное обращение.       — Хорошо, — сдалась девушка.       Робкая и до конца не уверенная, она зашуршала бумагами — распечатала весточку. Оттуда она вытащила текст, с обратной стороны которого уже прочерчивались выведенные элегантной рукой Её Высочества буковки, ровные, как круги в учебниках по математике, и обомлела — сообщение оказалось куда больше, чем она предполагала. Разворачивая лист, краем глаза она зацепилась за строчку, которая точно подтверждала: невероятно, но это и впрямь был ответ на прошлое письмо! Принцесса прочла его! Прочла и ответила!       Боги, её милая младшая сестра не забыла про неё! Что могло быть лучше? Вот здесь она, так по-детски чутко вырисовывая сердечки вместо точек, любопытствовала о том, как же Дженнет проводила свои будни, а тут, ближе к середине, делилась впечатлениями о прошедшем праздновании своего шестнадцатилетия…       Ах, лепота…       Завороженная и счастливая, Дженнет понемногу отключалась — погружалась в чтение, но погружалась не до конца: прерываясь и постоянно окидывая тревожным взором гостью, она всё время зажималась, боялась, что её драгоценной собеседнице станет неуютно или, что ещё хуже, скучно. Никак, ну никак у неё не выходило нырнуть в омут сестринской любви с головой.       Опыта в позиции хозяйки у Дженнет не было. До леди Хиггинс она собственноручно принимала лишь сестрёнку (да и та оставалась в поместье Альфиусов нелегально), поэтому она, примерив новую роль, чувствовала себя некомфортно.       Как всё успеть? Как удовлетворить абсолютно всех?       Едва ли не потея от усердия, она повысила скорость чтения, но, когда перед глазами стали пролетать целые абзацы, поняла, что идея была дурацкой.       Сесилия, кажется, смекнула.       — Не торопитесь, прошу Вас. Ничего страшного, я подожду, — стала успокаивать её она. — Вы же с Её Высочеством как сёстры.       Дженнет застеснялась.       — Благодарю.       Забота, которой она ни от кого не получала раньше, разожгла под её рёбрами нерушимый костёр преданности.       Сесилия же немедленно принялась наблюдать за ней — за тем, как распахивались её веки, исписанные паутинкой вен, за тем, как смешно, с девчачьей эмоциональностью, подлетали ввысь тонкие брови, и за тем, как письмо от принцессы вызвало в ней такую бурю эмоций, какую сама Сесилия, быть может, не испытывала никогда. Послание явно было длинным, и взбудораженное лицо Дженнет всего за несколько минут успело изобразить весь спектр доступных ему выражений.       Сесилия невольно залюбовалась.       Тогда она опустила взгляд ниже. Там, под ключицами у девчонки, копошились, вились ежевичные черви-кометы, и с каждым мгновением они, мерцая, теряли свою подвижность — то вскипали, то ссыхались вновь, пока их огни не потухали всецело.       На моменте, когда Дженнет была готова поднять взор, — верно, она добралась до последней строки — её мана дала осечку и стихла.       «Мерзость какая…» — изумилась Сесилия.       Неужели и у неё в сердце сидела такая же штука?..       Нет. Быть того не могло.       Некий голос на периферии твердил ей: «До чего же чудны проказы матушки природы!..»       И она с ним соглашалась.       Довелось же случиться такому, что в одном цветнике, едва ли не от одного семени, уродились три разношёрстных растения: прекрасная в своём изяществе роза, маленький, но ясный, плодоносный подсолнух и гнилой сорняк…       Хотя порой и плоды одного древа бывали ничуть не похожи друг на друга.       Если не чудо нелепость это, то что?       — Принцесса устраивает чаепитие! — неожиданно воскликнула леди Маргарита.       Её синяя радужка засияла глубокими красками.       Счастливая, как ребёнок, Дженнет аккуратненько встряхнула лист и — не то с блаженством, не то с облегчением — опустошила лёгкие.       — Столь скоро? Не прошло и месяца, — наигранно дуя губы, отозвалась Сесилия. — Должно быть, Её Высочеству не хватает Вашего общества, Дженнет. Она Вами очень, очень дорожит.       От таких откровений леди Маргарита скуксилась от неловкости. Трясущимися руками она, лишившаяся дыхания, прижала к груди идеально ровный конверт — она вскрыла его до того архитектурно, что не оставила на его ломкой поверхности ни единой трещинки. Становилось очевидно, что любая подачка от принцессы для неё была словно дар божий.       «Бедное дитя», — покачала головой Сесилия, но вслух не сказала ничего. Да и нечего ей было сказать.       — Принцесса и Вас, леди Хиггинс, изволила видеть.       — Нас?..       Сесилия неминуемо удивилась.       Принцесса Атанасия упомянула её имя в личном письме для подружки? С чего это?       Уж не заподозрила ли она что-то?..       — Да-да, именно так! — Дженнет продолжала что-то щебетать в своей манере. — Но это чаепитие — не наша личная встреча, а общий сбор, помните их?.. Как и на предыдущих чаепитиях, принцесса Атанасия будет ждать на своём приёме почти всех дочерей знатных домов…       «А-а, вот оно что…» — перевела участившееся дыхание Сесилия.       Дочь императора не называла имён — она оповестила о застолье в целом.       Тогда Леди Хиггинс поспешила перевести тему:       — И… Вы этому мало рады, правда?       Дженнет недоумевающе выпучилась.       — Прошу прощения?       — Больше Вы обрадовались бы одиночному приглашению, не так ли? — леди Хиггинс потеребила кружевные манжеты. — Вы, случаем, не ревнуете?       У Дженнет едва волосы дыбом не встали.       Ревновала ли она… принцессу? Её сестру?       Она запнулась.       Ну… С таким сложно было примириться, но… Походу, да. Немного. Немного она ревновала. Ревновала, а ещё расстраивалась из-за того, что который год подряд не получала положенных ей привилегий…       О Всевышний, да она ведь и сама была принцессой, а за внимание сестры ей приходилось биться так же отчаянно, как и другим леди! Простым леди, даже близко не годящимся императорской семье в родственники! Где же тут правосудие? Как тут не ревновать?       — Я… — девушка прочистила горло. — Это наглая ложь. Я буду рада любому вниманию, оказанному принцессой, — подвела итог она и поторопилась подчеркнуть: — Совершенно любому.       Конечно, в чём-то она соврала — а как иначе? Тут сколько ни говори — одних слов будет мало. А правды в этих словах найдётся ещё меньше.       Кончиком сокрытых под перчатками пальцев Сесилия обвела края блюда.       — Не стоит стыдиться своих чувств, Дженнет. Все мы ревнуем, когда кто-то отнимает время наших любимых… – обрисовывая каёмку, с некой печалью поделилась она.       Дженнет только сейчас отметила, что неотъемлемой частью гардероба её подруги почти всегда были перчатки — короткие, длинные, плотные или же абсолютно прозрачные, с тесьмой рюшей у основания. Ничего необычного в том она не видела: перчатки — один из элементов наряда истинной леди, но этим элементом девочки её возраста часто пренебрегали. И, по мнению Дженнет, очень зря: леди Хиггинс была неопровержимым доказательством того, насколько явно определённые фрагменты влияли на изысканность конечного образа.       Леди Хиггинс тем временем продолжала:       — Пусть Вас утешает мысль о том, что принцесса Атанасия каждый день заполняет своей нежной ручкой страницы того прекрасного дневника, что изволила принять от Вас в подарок, — она резко оборвала речь и с подняла глаза выше. Её ресницы дрогнули. — Она же… приняла его. Так ведь?       Дженнет будто очутилась перед лицом своего учителя по танцам, который с первого же дня занятий пугал её так, что ужас не отпускал её по сей день.       — Д-да… — подозрительно робко подтвердила она. И не солгала. — Вот… посмотрите, — она выставила вперёд весточку от сестры. — Её Высочество как раз прислала ответ на одном из его листов.       Сесилия еле сдержалась, чтоб не скривиться. На бумаге, которую ей продемонстрировала леди Маргарита, не осталось и духа от наведённого на неё проклятия. Заклинание было слабым, с накопительным эффектом, и быстро выветривалось, когда предмет, на которое оно было наложено, редел.       «Какая пустая трата… — с лёгким раздражением отметила Сесилия, но виду не подала. — Надеюсь, эта бессовестная не все листы из него повыдирала».       Она сладко улыбнулась.       Так или иначе, на письме и впрямь виднелась парочка клочков светло-васильковой маны, маны правящей династии. Значит, дочь Клода, как минимум, контактировала с дневником. Уже всё было не так безнадёжно.       «Если она продолжит в том же духе, то совсем скоро…» — девушка в предвкушении прикусила губу.       — А… Что Вы решили?— перебила её Дженнет.       — М?.. — леди Хиггинс непонимающе вскинула бровь.       — Вы примите приглашение принцессы?       «Глупый, наивный ребёнок», — сощурилась она и тут же парировала:       — Боюсь, меня Её Высочество всё же не ждёт: никаких писем, помимо Вашего, я не получала.       Но всё пошло наперекосяк — выслушав оправдание, собеседница немедленно одарила её снисходительным взором.       — Не стоит беспокойства. Принцесса как раз спрашивает про Вас в этом письме. Спрашивает, не соблаговолите ли посетить её раут.       — Что?!       Сесилия едва не выронила чашку.       Пропади оно всё пропадом! Так всё-таки клятая девка де Эльджео Обелия уже обо всём догадалась? А это издевательское приглашение, которое она специально написала на выдранной из дневника бумаге, было не что иное, как насмешка? Плевок в лицо неудавшимся козням?       Аргх, что за напасть!       Сесилия враждебно расправила плечи.       Поговаривали, точно у императора Клода в услужении имелся какой-то особо одарённый маг — тот талантливый мальчуган, который запросто вылечил принцессу, когда её могущественная мана не подчинилась детскому организму; тот таинственный гений, имя которого не рассекречивали посторонним и который лечил самого императора от недомогания… Вероятно, это он, тот безымянный, руку приложил? Или это сам император вновь проявлял его хвалёную бдительность?..       — Буду рада видеть Вас, леди Маргарита. Вас и Вашу подругу, — уткнувшись в письмо, цитировала последние строки Дженнет. — Увы, не имею с ней связи…       С плеч до локтей Сесилии битым стеклом рассыпались мурашки.       — Принцесса вспоминает обо мне… удивительно, — с самой собой изъяснялась она, а на языке не вертелось ни одного доброго выражения.       Нехорошо это было.       Очень нехорошо.       Ему не понравится.       Девушка кашлянула.       — Выглядит так, будто Её Высочество намеренно не ищет со мной связи с глазу на глаз. Будто у неё сложилось неверное представление обо мне… — у неё дёрнулся нерв на лбу. — Возможно ли, что Вы рассказали госпоже про меня нечто нелепое?       Дженнет побелела. Упрёк в интонации собеседницы ранил её до глубины души.       — Что Вы! Как можно! — ахнула она. — Я не посмела бы клеветать на Вас или нести в общество что-то неприемлемое… — лепетала она, размазывая во рту горечь обиды. Ещё никто и никогда не звал её, честную наследницу властителя Обелии, лгуньей. — Принцесса Атанасия знает Вас как мою подругу — вот и просит меня взять ответственность. Простите, если я Вас задела…       Сесилия сцепила челюсти.       Она на самом деле переборщила?..       Нет, нет — всё! Хватит истерик!..       Ей необходимо было остановиться — отношений с Дженнет рушить сейчас никак нельзя. Несмотря на то, что Он велел её не трогать, Дженнет лучше кого-либо подходила на место марионетки.       — Нет, — леди Хиггинс отмахнулась. — Прошу, будьте добры забыть мою грубость. Это мне следует пред Вами повиниться. О моём роду и обо мне как о его представителе ходит много злословий. Быть может, это глупо, но они всё ещё ранят меня, — она спряталась за худой ладонью и карикатурно стёрла слезу.       У Дженнет вмиг засвербело под сердцем.       — Это ужасно…       Невольно она вспомнила те отвратительные россказни, которыми с ней недавно поделился Иезекииль. Безумные, далёкие от реальности россказни, словно семья леди Хиггинс была сослана из Обелии прочь… Им она не верила. Да и как им верить, если одна Хиггинс собственной персоной сидела здесь, прямо перед ней?       А ещё Сесилия Хиггинс недавно почтила своим присутствием Императорский дворец, когда Её Высочество праздновала шестнадцатиление! Разве в список гостей принцессы могли попасть предатели, подверженные ссылке?..       — За что… за что люди так поступают с Вами?       Смятенная, она быстро замолчала.       Не зная, куда себя деть, она то лихорадочно повертелась, то потрогала полуопустевшую посудину, то помацала дуги её бортиков — поёрзала. Будто от чар, кружечка под её кистью запела не свойственным ей лязгом.       Кутерьма-шаль, разжившаяся в её нутре, заставила Сесилию отчасти смягчиться, хотя это и не было ей присуще. Она одёрнула морщинящиеся материалы наряда, взгромоздилась поудобнее и стиснула руки в замок.       Что ж… Будущее империи вряд ли рухнет, если один из побегов сорняка кто-нибудь да осведомит о гадостях, творящихся вокруг. И если сорняк выдержит, то… может, он принесёт даже больше пользы?       Сесилия приготовилась вещать.       — Однажды, много лет назад, один из нас оступился. За это общество его порицает до сих пор. И нас всех, невиновных, — вместе с ним.       Дальше погружаться в прошлое она не рискнула.       — О… Как плохо…       Дженнет, с каждой секундой всё сильнее увязавшая в диалоге, потрепала распустившуюся ленточку, перехваченную поверх её запястья.       Ей хотелось бы подтолкнуть гостью, выспросить у неё что-то ещё, но золотая воспитанность твердила: давить на личные темы — дело неприличное, и поступать так единокровной сестре принцессы не пристало.       Леди Маргарита вздохнула.       Какая же всё-таки из неё выходила дурная леди…       Наверное, когда принцесса Атанасия доберётся до правды, она, бедная, расстроится: ей будет стыдно, кошмарно стыдно и обидно, что столь высокую ступень рядом с ней отныне займёт некрасивая-несуразная, необразованная и чуждая к культуре особа. Дружить — это ведь одно, а представлять семью — это другое, совсем другое…       Тем не менее, Дженнет почему-то ни на минуту не сомневалась, что её принцесса, даже если на кон была бы поставлена её личная выгода, помогла бы ей. Такая уж она была, её сестра, — жертвенная и самоотверженная, по-императорски роскошная и, помимо всего прочего, с большим, чистым сердцем. Быть может, Дженнет излишне фантазировала, но она была уверена: сестра буквально возложила бы на алтарь себя, лишь бы облегчить судьбу другого.       — У всех должен быть шанс оправдаться и исправиться… — тихо пробормотала Дженнет, но Сесилия её услышала.       — Вы правы.       — Надеюсь, справедливость Вас не покинет.       — Да будет так.       Повисла пауза.       Леди Маргарита решила, что ей как хозяйке вечера следовало безотлагательно отвести неловкий момент.       Она вдруг одухотворённо подпрыгнула.       — Так… не шанс ли то? Давайте попробуем всё исправить? Я хорошо знаю принцессу — она с радостью поможет очистить Ваше имя, — она заикнулась. — И-и и-имена Вашей семьи! Если Вы объясните ей ситуацию, она обязательно всё поймет…       Захлебнувшись в непостижимом экстазе, она сжала кулаки.       Да, по-другому быть и не могло! Если не принцесса Атанасия, то кто тогда всех спасёт? Только на неё и можно было положиться — на сильную, на честную, на справедливую…       Когда-то она даже будет править настоящей империей!       Вообще-то Дженнет была старше… и старше значительно — на год, а не на пару минут. И она, и принцесса появились на свет зимой, но Дженнет мир принял в первом месяце года, а принцессу — в последнем. Сейчас это мнилось странным, но когда она, малютка Дженнет, уже постепенно начинала вставать на ноги, ещё более юная принцесса Атанасия лишь училась держать голову без посторонней помощи. Так ведь и должно быть, верно? Старшие должны превосходить младших, это нормально, Дженнет была в этом убеждена. А потом, когда Дженнет уже исполнилось шесть и она самостоятельно прочла первую сказку, за что очень хвалила себя, дядюшка Роджер неожиданно донёс до неё поразительную весть: её младшая сестра шокировала всех тем, что каким-то образом к пяти годам умудрилась изучить уже целых три языка.       Три языка.       В пять лет.       С тех пор Дженнет отстала от сестры и до сих пор так и не догнала.       Хотя, по правде говоря, она и не пыталась её догнать — после того случая у неё отпало всё желание обучаться. Дядюшка же, напротив, стал активно пичкать её прочими искусствами, но никаких плодов, кроме изнеможения и отвращения ребёнка к учёбе, это не приносило. Поэтому и он тоже вскоре смирился.       Несмотря на нелюбовь к наукам, Дженнет глупой, однако, не была и, естественно, вполне чётко осознавала, что с таким багажом знаний принцесса Атанасия куда лучше вписалась бы в в рамки престолонаследника, чем она сама. От этого ей даже почти не было обидно — пусть она и старшая, но трон ей никогда нужен не был: да и зачем, если она и так была рада всего-то прожить счастливую, пышную жизнь и скончаться в титуле принцессы?.. Семейное тепло, доступные рукам драгоценности и пёстрые убранства, каких не было бы ни у кого другого, да мраморный будуар, заваленный весточками от поклонников, которые не чаяли бы в ней души, — вот и всё, о чём она грезила. Большего она не просила.       Большее — чин и ответственность, власть и риск, трон и постоянный страх — пусть унаследует Вторая.       Вторая, которая в один день перестанет быть Первой и единственной.       — На чаепитии принцессы я представлю Вас вновь, не бойтесь, — размазывая по волшебному перстню просочившийся пот, леди Маргарита приступила с построению плана по спасению подруги. — Потом я уведу Вас и принцессу от девочек и…       — Боюсь, мне не удастся посетить приём Её Высочества, — вмешалась в её размышления собеседница.       Дженнет пару раз туповато моргнула.       —По-почему… — не уразумела она.       Сесилия отставила подальше блюдце, будто уже готовилась к отбытию. Её виноградная радужка потемнела.       — Видите ли, моя милая тётушка больна. Кроме неё, у меня никого нет. И… мне совсем не хочется её оставлять одной, — призналась она.       — Какой ужас! Надеюсь, Ваша достопочтенная тётушка идёт на поправку?..       — К несчастью, прогнозы лекарей неутешительны. Поэтому я стараюсь проводить с ней как можно больше времени. Пока она… — девушка прикрыла часть лица платочком.       — Соболезную…       Дженнет стало стыдно. В её памяти моментально всплыли леденящие чутьё картины: мрак платья, колкость ссохшихся стеблей цветов, сдавленных в её руке, и холод слёз, отпечатавшихся на распалённых щеках, — похороны её тётушки, на которые её так и не пустили Альфиусы.       Она никому бы не пожелала таких страданий, которые в тот период пережила сама.       Вот кто её за язык тянул? Вопросы печального характера необходимо было сразу примять, пока они не разрослись до состояния катастрофы, а теперь…       — Если б я знала, я бы не стала Вас отвлекать и столь самонадеянно требовать Вашего внимания… — она пустилась в пляс с извинениями, но извиняться было поздно.       Зато час идеально подходил для прощания.       — Не волнуйтесь. Немного развеяться тоже бывает полезно, поэтому я и приняла Ваше предложение, — Сесилия двинула стул и привстала. — Но, думаю, в чём-то Вы да правы — мне уже и впрямь пора.       — Я провожу Вас.       Девушки поднялись из-за стола.       Дженнет как главная вышла вперёд. Сесилия — за ней.       С каждым шагом острые каблуки Сесилии, сотрясающие пол, звонили всё громче и отчаяннее. Или, возможно, это только Дженнет так казалось — казалось, что от стука этих каблуков в её ушах гремела бушующая гроза. Гроза неловкости.       У её подруги ведь случилась беда, такая беда, а она, глупая не-принцесса, нагло навязывалась…       «Нельзя же так, Дженнет! — роптала она на себя. — Эгоизм — страшный порок! Нужно больше переживать о других!..»       И, когда они с подругой приблизились к выходу в коридор, она действительно запереживала.       Юбки госпожи Хиггинс были мягкими, бархатными и ластились к плитке, как по обычаю ластились дети к любящим их родителям. Платье Дженнет же, уже довольно старое, гласно и безбожно шуршало — шуршало так, что самой Дженнет становилось ещё более неудобно: материалы, которые когда-то ей крайне нравились, ныне в её глазах выглядели до неприличия дешёвыми, и характерный звук лишь подчёркивал их третьесортность.       Она только сейчас задумалась — почему-то у неё слишком давно не появлялось новых платьев… И не одних лишь платьев, но ещё и украшений: ни поясков, ни нежных шляпок, ни зеркальных серёг, ни даже ожерелий, — ей не доставалось ничего. Возможно, дядюшка Роджер так пытался приучить её к скромности… но Дженнет не считала, что это был действенный способ. Правда в том, что за последний год герцог почти перестал с ней носиться: он отказался от попыток выучить её этикету да дворцовым умелостям, о необходимости которых твердил столько лет, мало разговаривал с ней, редко следил за её поведением и даже уже не отчитывал, как это было прежде. Она, его двоюродная племянница и воспитанница, будто впала в немилость.       И это очень её расстраивало.       Как такое возможно? Неужели дядюшка совсем оставил надежды на неё? Неужели он позабыл о том, что его священный долг — это вернуть драгоценную принцессу Обелии в её семью?..       Подобно оскорблённой, Дженнет поджала губы.       Наверное, она ещё долго огорчалась бы из-за всяких предрассудков, но, добравшись до холла, внезапно упустила нить мыслей.       Что ж, упустила — ну и хорошо! А то она бы так довела себя до сумасшествия.       У дверей Дженнет наткнулась на Иезекииля.       — Добрый день, — расшаркался он.       Но расшаркался вовсе не перед ней.       Когда Дженнет обернулась, она увидела, что леди Хиггинс уже склонилась в почтительном приветствии.       — Доброго Вам дня, господин, — выпрямившись, доброжелательно кивнула она.       Кивнула и ни на секунду не посмотрела на Дженнет…       Как будто той никогда и не существовало.       Иезекииль разогнулся. Только тогда Дженнет смогла хорошо разглядеть его — сегодня он был по-особенному красив: в новеньком серебрящемся камзоле с изящной вышивкой, с позолоченными тесьмами, тянущимися к левому плечу, к эполету, и с отличительными изумрудными узорами по бокам рукавов, отсылающими к гербу дома Альфиус.       Это примерка, поняла леди Маргарита. Примерка нарядов, вероятнее всего, перед предстоящим балом в честь шестнадцатилетия юной маркизы Ирейн, куда и Иезекииль, и сама Дженнет несколько дней назад были с почётом приглашены.       Девушка опомнилась.       Стоп…       Раз уж Киль примерял обновки, значит, дядюшка одобрил предложение леди Елены? Значит, и ей, одинокой Дженнет, тоже скоро выпадет возможность встретиться с портными?       Она вздохнула.       Да даже если ей не перепадёт платья — плевать! Одного посещения раута было бы достаточно. У неё ведь тоже в следующем месяце настанет день праздника, ежегодное торжество…       Хотя она уже сегодня наверняка знала, что семнадцатилетия, как и прошлогоднего шестнадцатилетия, вряд ли дождётся. Осознание снизошло на неё на балу у принцессы — Дженнет узрела, каково это, быть принцессой, и поняла, что у неё такого никогда не было и не будет. Как и в прошлом году, когда ей не досталось ни пира, ни подарков. Зато принцессе Атанасии, говорят, император тогда целые покои предоставил: подношений для Её Высочества было до того много, что пары полок для них банально не хватило. Другие девочки и их леди-матери на каждый День Рождения Её Высочества присылали сундуки с платьями и драгоценностями, отец же, не жалея для любимой дочурки ничего, выделял ей обширные дворцы с высокими расписными потолками, а послы пригоняли гнедых лошадей, запряжённых в романтичные позолоченные двуколки…       А что для Дженнет? Что Дженнет получала на свои праздники?       Что она получила на шестнадцатилетие?..       Книжку.       Она получила книжку!!!       Киль, её самый близкий человек, — человек, который должен был знать её лучше кого-либо, — подарил ей одну из тех заумных книг, которые так любил сам. Наверное, этот подарок обязательно понравился бы принцессе Атанасии, начитанной и влюблённой в науку девушке. Но… нет, только не Дженнет.       Разве Иезекииль забыл, что Дженнет не была такой? Разве не помнил, что Дженнет никогда не была книжным червём?       Дженнет была не зубрилой, она была настоящей принцессой — принцессой, которая днями напролёт могла бы кружиться в танце и обхаживать гостей. А гости эти бы так её любили, так любили… Они бы благоговели перед ней, с восхищением опускали головы… и улыбались. Много улыбались.       А пока что улыбаться приходилось лишь ей — каждый божий день улыбаться дядюшке, без унижения улыбаться окончательно бросившему её Килю, улыбаться отцу, который даже не догадывался, что он был её отец, улыбаться даже принцессе, которая, верно, уже давно остыла к их дружбе…       Поэтому Дженнет, как и всегда, сделала не то, чего требовала её топазовая душа, а то, что было должно для Леди Маргариты.       — Хорошо выглядишь, — почти естественно похвалила Иезекииля она, задирая уголки губ так мило, как умела. — Серебро на рукавах подчёркивает белизну твоих волос.       Иезекииль в кои-то веке повернулся к ней.       Она воодушевлённо поправила заломы на подоле — приготовилась добиться ответного комплимента. Раньше Киль часто твердил, что она неотразима, что на приёме она будет самой красивой, что в день дебюта, когда император примет её, взойдёт ещё одно солнце…       Ах, ну почему же он больше её не поддерживал? Почему не нежил её имя на своих устах?       Вот бы ещё хоть раз услышать доброе слово из его уст, вот бы!..       — Благодарю, — ответил он, но без энтузиазма — так, будто пытался поскорее отделаться от неё, но не сойти при этом за невежу. После он сразу же вернулся к диалогу с леди Хиггинс, ещё не успевшему толком начаться. — Вы уже покидаете нас?       Та хихикнула.       — Прошу прощения. Мне следовало поздороваться с Вами раньше. Начинать встречу с прощания — признак дурного тона, — она подмигнула.       Дженнет зарделась.       Это же не нервный тик? Леди Сесилия что, и впрямь подмигнула Иезекиилю? Как стыдно!       — Ничего, в другой раз успеется. Полагаю, Вы у нас — частая гостья.       — Ваш дом крайне любезен, — девушка ещё раз поклонилась. — Как и Вы, лорд Альфиус.       — Тогда позволите ли Вы мне ещё немного побыть любезным и проводить Вас? — юноша тоже не унимался.       Напряжённая, Дженнет переводила глаза от троюродного брата — к подруге.       — Как Вы отметили, я здесь — всего лишь гостья и не могу запретить Вам распоряжаться Вашей свободой. В этих стенах.       Иезекииль загадочно скосил взор.       — Думаю, мы не поняли друг друга. Во дворе я заметил Вашу карету: распахнутая и без сопровождения. А за окном темно — опасно. В таком-то экипаже…       Сесилия отзывно прищурилась.       — Мне лестно получать подобные предложения, но всё же я не имею совести утруждать Вас.       Будто в подтверждение слов гостьи, Дженнет вцепилась в плотный манжет братского мундира. Она надеялась, что Иезекииль поле такого захвата хоть как-то отреагирует на неё, но и в этот раз она осталась незамеченной. По какой-то причине, объяснение которой ей никак не удавалось найти, он был без меры увлечён беседой с леди Хиггинс.       — Что Вы, это моя личная инициатива, — усиленно доказывал ей он. — Ни одному воспитанному мужчине не пристало отпускать беззащитную леди в дальний путь без сопровождения.       У Дженнет всё поплыло под веками.       Почему Иезекииль настолько любопытствовал о леди Сесилии? Зачем собирал те данные-сплетни? Неужели он… влюбился в неё? И… и та разведка была на уровне хулиганского дёргания за косички?       Нет-нет-нет, фу! Хуже наказания и не придумаешь!!!       Дженнет ещё могла простить сестру — как-никак, сестра у неё была одна — за то, что та отняла у неё Иезекииля, единственного во всём мире парня, который всегда был на её стороне, но вот принять предательство от подруги она была не готова.       — Леди Хиггинс же отказала… — Дженнет повторила фразу гостьи чуть громче.       Тогда Иезекииль наконец-то обратил на неё внимание. В его обычно спокойном взгляде промелькнул не то странный морозец, не то серебряное недовольство.       — Да будет так, — отступил он, и Дженнет с облегчения свеяла грудь.       Не надо ему было никуда ездить — не надо…       Возможно, портные ещё не покинули поместье — пусть лучше он, её верный жених, поможет ей с выбором фасона! Это же было куда интереснее, куда безопаснее! Да и они вдвоём уже давно не проводили время…       Леди Хиггинс, как назло, разговора обрывать была не намерена:       — Благодарю за понимание, — она изобразила подобие оскала. — Но я была бы счастлива, если бы Вы помогли мне забраться в карету. Мой кучер стал стар и слаб — он возит нашу семью, сколько я себя помню, и уже истратил свои силы. Не хочу его лишний раз тревожить.       Киль никак не отреагировал на её просьбу — лишь молча подал руку.       — Вы очень добры,— отметил он, и та с признательностью присела.       Когда леди Хиггинс вложила в его хватку свои тонкие пальчики, всего на мгновение чёрный гипюр на подвороте её платья загнулся, и белое запястье оголилось.       На нём, протянувшись во всё предплечье, смертью горел голубой шрам, которому явно был уже не один год.       Девушка без лишних прелюдий поправила столь значимую для неё деталь.       Иезекииль комментировать увиденное не стал.       В конце концов, для молодой незамужней леди, у которой ещё вся жизнь впереди, не было ничего ужасней телесных увечий.