Это был мир, полный хмельного наваждения. Мир небыли, грёз и обмана. Мир фантазий. И фантазии здесь были п
одлиннее любой реальности.
Лукас осмотрелся.
Где он был?.. Везде и нигде одновременно.
Сквозь пелену, накатывавшую из-за головной боли, он ощущал зной Императорского города, слышал шелест листьев, обрамлявших кусты в личном саду Её Высочества, морщился от беспрерывных ветров, извечно дёргающих флюгер на крыше лачуги садовника, и порой улавливал след чужого присутствия…
А может, и не чужого.
Всё здесь было как во дворце. Но при этом совершенно иначе.
— Куда же ты меня завела, принцесса? — сокрушаясь, бормотал Лукас, и страх, давно неведомый, давно позабытый с возрастом, вновь окутывал его от макушки до самых пят.
Шаг вправо, шаг влево — и нос тут же забивало мешаниной ароматов. Томлёные и пряные, резкие и нежные, кислые и по-детски сладкие, они переливались, как детальки в калейдоскопе, и миг от мига становились всё насыщеннее. Некоторые из них принадлежали женщинам, другие же, поназойливей, — мужчинам. Все они, нотки маны, сила магии, были уникальны, как и их владельцы, но находилось и то, что их связывало, некий единый корень…
Кровь О’Бела. Плоть славы.
Лукас, чувствительный, не знал, куда себя деть. На территории дворца он всегда ощущал некую переполненность — странную отзывчивость маны, которой, что бы он ни творил, вновь и вновь хватало на любые его деяния. Стоило, однако, покинуть зону императорских владений, как ресурсное русло тотчас беднело — мелело, терялось, размывалось. Природных запасов маны ему сполна хватало для того, чтоб удовлетворить потребности и любопытство, но то, как организм насыщала земля О’Бела, не было сравнимо ни с чем. Лукас полагал, что дело было в истоках правящей семьи: родные земли питали принцев и принесс, а принцы и принцессы в тот же час питали родные земли. Так они создавали натуральный источник активности, эдакий вечный двигатель, от которого волей-неволей — даже не осознавая этого — кормились и другие обитатели двора. А когда династия проредилась, с ней проредился и источник. Наверное, потому-то Лукас, очнувшись от векового сна, и не вкусил тогда былой сласти чаровницкого рудника, — и иссох вместе с ним, подобно слабому старику. Здесь же, куда бы его ни занесли ноги, веяло безграничной мощью — не подвластными судьбе детством, молодостью и взрослостью… Рассветом крепости и неудержимостью, бурной жизнью — бурной и дикой настолько, что даже смерть ей была нипочём!.. Будто бы Императорский город был лишь отражением этого места, зеркальным ему, совершенно не годящимся даже в подмётки. Копией, подделкой…
Коротким этапом.
Лукас сцепил зубы.
Кажется, он ступил туда, куда ступать явно не стоило. Ни ему, ни кому-либо ещё.
Как такое было возможно? Тем, чьё время уже вышло, было положено покоиться в земле — не текли впредь их ручьи, и не шумели голоса, не бились их сердца, и уж точно не дышала их энергия… И тем не менее поток живых, слившихся с потоком мёртвых, сшибал с ног.
Нити маны, все удивительно целые и неподъёмные, завязывались в клубок, и каждая из них была столь яркой и невыносимо дурманящей, что отличать их друг от друга становилось всё тяжелее. Лукас не мог знать наверняка, сумеет ли он отыскать среди них ту, что привела бы его к принцессе… Но он был обязан хотя бы попробовать.
Не придумав ничего лучше, он решил сориентироваться на месте и двинулся вглубь сада, к дворцу.
Свежесть природы мазнула его по ногам. Опустив взор в землю, он заметил, что трава была не кошена, но при этом не выглядела неухоженной — сочные, стойкие и по-здоровому зелёные, её ворсинки торчали бодро, как солдатики, и тянулись концами в солнцу. Окружающая среда здесь в целом изобиловала пышностью и весельем: лето, которому было предопределено бесконечное господство, дарило миру шанс на безбедное существование и, с просьбою или без, открывало всяк прибывшему второе дыхание. Кустарники, обсыпанные розами, разросшимися до размера лилий, загораживали проход… Лукас словно очутился на страницах сказки. И эта сказка была написана для его принцессы.
Собрав волю в кулак, он рискнул навлечь на себя божью кару.
Каждое касание оставляло след. А раз одно из таких касаний уж больно напомнило ему касание Её Высочества, то не придавать этому значения было никак нельзя.
Ухватившись за его след, столь же мягкий и податливый, но притом бойкий и сумасбродный, Лукас приказал своей мане буйствовать… И та понесла его вперёд, ведомая отпечатками чужого быта, точно матёрая ищейка. Водоворот колдовства поглотил его. Впиваясь в его жилы, пространство разверзлось пред ним и, прокусив источник маны, насытилось его могуществом. Лукас успешно перенёсся.
Но нестабильный поток закинул его дальше, чем ему бы хотелось.
В себя он пришёл на отшибе — далеко-далеко, за каким-то дрыщавым-корявым забором, какого прежде почему-то не встречал, хотя был уверен, что за годы проживания подле четы де Эльджео Обелия выучил каждый сантиметр дворца… Верно, он себя переоценил. В том, куда подевался чёртов замок, который должен был послужить ему конечной точкой, он вообще разобрался только после того, как его соблаговолило покинуть головокружение. Случилось это совсем не сразу — магия здесь работала активнее. Сначала это казалось Лукасу приятным дополнением, но потом он сообразил, что и отдача у местных заклинаний была выше. Настолько, что при менее безобидном творении могла бы переломать тело пополам и ещё на четверть.
Поднявшись с земли и отряхнувшись, Лукас сделал вывод, что дальнейший путь он, пожалуй, преодолеет на своих двоих. Испытывать себя на прочность особо желания не было — по крайней мере, пока на примете имелась одна невыполненная задача.
Тонкая, но вполне чёткая тесьма маны, до безобразия схожая с маной принцессы, подозрительно богатела. С каждым сделанным шагом Лукас поражался тому, как чётко она держалась, как льнула к нему и зазывала.
Это была принцесса, убедил он себя. Это не мог быть никто, кроме неё. А значит, по воле случая его унесло на правильный путь. Он наконец-то отыскал её!..
Загребая поблёскивающими на свету туфлями грязюку, он побыстрее забрался вверх по холму. Крутой и неудобный ни для подъёма, ни для спуска, тот то вынуждал тропинку петлять, то ронял Лукасу под ноги камушки — так, невзначай, но будто бы с надеждой, что он нет-нет да споткнётся, нет-нет да покатится вниз, прочь от тех, кому он мог помешать…
Его гнали, понимал он. Как понимал, что ни за что отсюда не уйдёт.
Склон покорился ему не без труда. Чтобы взобраться наверх, ему, не привыкшему к излишней физической активности, пришлось пожертвовать чистой рубашкой и ровным дыханием. Но оно того стоило — угомонив беснующееся сердце и отлепив приставшую к телу одежду, он покрутился по сторонам… и скоро вгрызся взглядом в то, что столь отчаянно искал.
Эврика!
Посреди раскинувшейся полянки стоял битком набитый стол, широкий и семейный. А за столом, ломящемся от еды и цветов, гордо восседали орлы — и все, как на подбор, с золотыми волосами и горящими топазовыми глазами.
Старые и молодые, мертвецки безразличные и по-живому неуёмные, представители императорской семьи дружно трапезничали. Кольцом они обнимали принцессу. Принцессу и ещё одну девушку чуть постарше, такую же блондинку, но явно не принадлежащую к семье кровно. Та, ласково покачивая головой, гладила Её Высочество по плечам и что-то приговаривала. Её украшения, значительно отличающиеся от обелийского стиля, полюбовно пели, разбиваясь друг о друга и очаровывая всех вокруг.
Когда Лукас направился к ним, все обедающие, точно стая птиц, услышавших громкий звук, резко повернули к нему головы. По его спине тут же пробежался холодок: даже столь старому человеку, как он, не могло не стать жутко в такой момент. Люди разных эпох, разных возрастов и поколений, собрались в одном месте. И он, их придворный маг, их наставник и защитник империи, был лично знаком с доброй дюжиной из них. Многих он уже успел позабыть, к многим остыл, к многим и не имел никогда никаких привязанностей, однако некоторые отпечатывались в его памяти надолго. И не в лучшем свете, как, например, император Кайлум, который тоже находился среди присутствующих. На дальнем краю, с дочерями.
Но
без сына.
Лукас вздрогнул, подумав о юных магах. Вспоминать годы службы при императоре Кайлуме ему было сложно. Уставший от императорский семьи и от жизни в целом, он волочил своё существование лишь по привычке. С тех пор минуло поболее века, но за все эти годы он ни разу не скучал ни по прежнему повелителю, ни по обязанностям, которые тот на него взвалил. Здоровье, обучение, защита и воспитание — Их Величество обращались в Башню по поводу и без. Кайлум был неплохим императором, но стать достойным отцом для своих отпрысков так и не сумел. Лукас утомился, приставленный к старшим принцессам. На принца у него банально не хватило сил — и он, бросив всё к чертям, предался крепчайшему сну. Он всё-таки был магом, а не нянькой, и подобное отношение к себе находил уничижительным.
Затаил ли император на него обиду?.. Неизвестно — об этом Лукасу оставалось только гадать. Быть может, тот и впрямь осерчал: в конце концов, его предали, пренебрегли его распоряжениями, обрушили его авторитет…
Но он это заслужил.
Принцесса сощурилась.
— Лукас? — одними губами прошептала она, но тот услышал её.
Он не мог не услышать.
Растерянная, она отвернулась, но всего на миг — вся сжалась, напряглась и заволновалась… а потом снова посмотрела на него, и в её мерцающей радужке промелькнуло сомнение.
«Не признала?» — замедлился Лукас, но, казалось, сомнения всё же покинули её, когда он снова двинулся ей навстречу.
Её щёки, как и прежде, налились краской — так, словно она знатно отвыкла от него, словно это не он целовал её несколько дней назад, словно не она таяла в его объятиях, позволив себе передохнуть. Всё это было вздором, всё — нелепостью. Он вообще-то давно уяснил, что его принцесса была той ещё штучкой… но, по правде говоря, сегодня её смущение откровенно повергло его в ступор: она, ровно сумасшедшая, торчала посреди проклятых трупов, но почему-то тревожили её не они, а он, её верный компаньон, друг и любовник. Как будто он никогда не вытаскивал её из передряг. Как будто не он лечил её, готовя травяные отвары, когда Её Обжорливому Высочеству случалось по-королевски запоносить… Уж кого-кого, а
его ей напугать точно не получится!
Точно святыню, солнце в благоговении обливало застолье ясным светом, и всё прочее рассыпалось в пыль, ничтожную, презренную, недостойную. Нарушая сладкий сон барханов, Лукас продолжал приближаться.
Скоро в туманном взоре принцессы промелькнул былой огонек. Не покидая стола и даже не шевелясь, она робко улыбнулась. Что-то постороннее засквозило в этой улыбке.
Лукас насторожился.
Это была улыбка, в которой смешались страх, искренняя радость, благодарность и милое стеснение…
А ещё — обещание.
Лукас поклялся, что отыщет её. Поклялся и себе, и ей.
И она в нём не разочаровалась.
* * *
— Это безумие, — Иезекииль прикрыл глаза ладонью. — Хуже момента не представить. Неужели мы правда пойдём на это?
Роджер привстал, расправляя замявшиеся полы камзола, а потом вновь опустился на место. Карету затрясло, когда старый кучер нарвался на очередную кочку.
— Это не безумие. Это приказ.
— Это скользкая дорожка, отец. Раз всё для
Него, всё ради
Него… Где же тогда
Он сам? Притаился, смалодушничал пред карой? Какой же он вождь? Почему
Он не с нами?
Герцог немного помолчал, но потом, решив, что сын уже стал достаточно взрослым, чтобы всё понять, ответил:
— Мы исполнители, Иезекииль. Нам и нести этот крест.
Он тяжко вздохнул, припомнив, как Иезекииль в свои одиннадцать лет заявил, что отдаст жизнь науке в противовес службе, и как с тех пор они с ним спорили. Как не соглашались друг с другом, как по чуть-чуть шли на компромисс. Наука… Это ведь действительно был достойный путь к достижению истины, и Роджер, хоть и не был доволен выбором сына, всё равно гордился тем, что тот, повзрослев, стал твёрдым и бравым. Про себя он всегда хвалил его. Хвалил и за успехи в учёбе, и за отдачу на спортивных состязаниях, и за то, что тот никогда не зазнавался, был внимателен к окружающим. Пусть Роджер и не привык говорить о таком вслух, но он любил Иезекииля и уважал за настойчивость — за наличие собственного мнения, за свободолюбие, за верность себе и своей семье. Потому и берёг его как зеницу ока. Как своего единственного преемника, как наследника и последователя. Однако он, человек далеко не глупый, не мог отрицать: было и то, что Иезекииль пока не мог осмыслить. В силу возраста, в силу отсутствия опыта.
Хотя, возможно, Роджер глубоко ошибался? Возможно, он сам по неведомой причине превратился в того, кому было не дано понять простейших вещей?..
Хмурый и серьёзный не по годам, юный лорд воспротивился ему:
— Голова — на крест? Не лучший обмен, отец. Я велю развернуть экипаж.
Он начал подниматься, но тотчас шлёпнулся обратно — отец гаркнул на него, как дряхлый ворон:
— Сядь! — Золото в его уставших глазах забурлило, но после холодный нрав постепенно укротил минутное буйство эмоций. — Довольно демагогии. Это политика. Здесь либо всё, либо ничего… Поэтому я и хотел, чтобы ты остался дома. Если что-то пойдёт не так, ты должен быть в безопасности. Должен быть непричастен… Слышишь? Ты слышишь меня, сын мой? Как доберёмся, ни в коем случае не выходи из кареты.
— Если ты рискуешь, то и я буду.
— Не выходи из кареты! — прикрикнул Роджер.
И Иезекииль присмирел. Воля отца была для него законом.
Пусть законы порой и нарушались.
Дженнет, доселе хранившая безмолвие, поёжилась. Она не любила, когда дядюшка ругался. Особенно если объектом его гнева становился его сын — этого она не выносила даже больше, чем когда он злился лично на неё. Она была неидеальна: плохо училась, в детстве частенько капризничала, не умела заводить друзей и очаровывать окружающих, как принцесса Атанасия, — иначе говоря, разочаровывала по всем фронтам. А вот Иезекииль… Иезекииль был словно герой, спорхнувший со страниц романа! Талантливый, красивый, добрый… Дженнет мечтала однажды выйти за него замуж. Даже боялась, что из-за своих причуд опротивеет дядюшке, и тот не выдаст её за него, хоть и обещал. Тогда она перестала прилюдно хныкать и больше никогда ничего не выклянчивала. А со временем он и впрямь стал относиться к ней терпимее — либо сообразил, что влиять на неё бесполезно, либо действительно научился уступать ей и принимать её такой, какой она выросла.
По крайней мере, сегодня он был с ней совершенно спокоен.
— А ты что скажешь? — обратился он к ней. — Мы готовили тебя к этому так долго… Жаль, что не вышло раньше. Может, в том есть и моя вина. Но дальше, Дженнет, тянуть уже нельзя: чем дольше вы остаётесь порознь, тем сложнее будет вернуть тебя в лоно семьи.
— Я понимаю.
— Тогда ты должна понимать, что теперь ты обязана быть безупречной. Отныне ты не леди Дженнет Маргарита. Ты принцесса Дженнет де Эльджео Обелия, кровь от крови императора. Кровь от крови принцессы Атанасии. И сегодня ты скорбишь по своей умирающей сестре.
— Принцесса Атанасия не…
— Не перебивай, — герцог пригрозил ей пальцем. Иезекииль на фоне нервно заёрзал. — Когда настанет час, ты должна будешь плакать, Дженнет. Много плакать. Ты справишься с этим? Ты сделаешь это для нас? — его змеиная радужка вспыхнула, засочилась жгучим ядом, прыткой мудростью. — Для меня… Для нас с Иезекиилем. Для леди Розалии, которая не дожила до этого прекрасного момента. Для самой себя — для сестры, для отца, для матери.
— Для тётушки Розалии…
Дженнет пропустила вдох. Упоминания тётушки всегда давались ей нелегко: это была первая, а потому самая травмирующая трагедия для неё. В детстве она со дня отъезда и до дня приезда той с нетерпением ждала, когда же она, леди Розалия вернётся, когда же одарит новыми безделушками, когда же осыплет комплиментами и развеселит забавными историями… С её прибытием у грустной Дженнет снова появлялась надежда… Но скоро, желая того или не желая, она узнала, что надежда — это ложь.
Тётушка каждый раз клялась ей, что не могла бросить своих обязанностей. А Дженнет однажды догадалась, что никаких обязанностей у неё, на самом деле, не было.
Герцог Альфиус кивнул.
— Верно, Дженнет, для тётушки. Разве она не велела тебе быть прилежной? Не велела стараться на благо общей цели? Ведь ты наше сокровище. И тебя пора передать в сокровищницу, во дворец. Ты готова?
Ещё не забывшая минувшей перепалки, Дженнет сглотнула и тихо произнесла:
— Я не знаю.
— Врёшь, — безапелляционно заявил гергоц. — Ты всё знаешь. Иначе не просила бы нас собираться в путь. И не надела бы лучшего платья. Ты готова, Дженнет.
— Не знаю, — повторила та, опустив голову.
— Так давай я тебе расскажу, — прогремел он, — что бывает с теми, кто не хочет знать своего будущего.
Дженнет испуганно вздрогнула. Она боялась будущего — для неё оно было как в тумане. Ах вот бы у неё был дар, вот бы жизнь изредка открывала ей хоть горстку своих целей… Уж очень ей хотелось узреть, что принёс бы ей этот страшный день и что ей стоило делать — как поступать, как не поступать… В голове у неё вертелись смутные образы: себя она видела в саду, с чашкой цветочного чая и книгой в руках. А рядом с ней — мужчину, который называл себя её отцом. Но каким он был, её отец? В этом у неё не было никакой уверенности. Кроме того, что он обладал светлыми волосами и топазовыми глаза, она более ничего не ведала. Будет ли он ей рад? Примет ли в семью? Или, может, от трудности характера сочтёт её недостойной?..
А потом Дженнет вдруг осознала, что в тех самых снах, в образах и в силуэтах, она видела и себя с такими же светлыми волосами и с топазовыми глазами.
Себя ли она видела?
Было ли это нормально?
Или она сходила с ума?
Дженнет сжала ладошки в кулачки.
Нет, право, что за глупости! Это был
её путь. Пускай когда-то его у неё и украли.
Дядюшка же был благоразумен — он видел её насквозь: она прихорошилась потому, что возжелала успеха, и села в карету потому, что вознамерилась воплотить свои потайные желания в жизнь. Она, конечно, никогда не была дурочкой… но, обманывая и себя, и окружающих, чувствовала себя именно так. Всё должно было измениться ещё несколько лет назад — тогда, на дебюте. Но не изменилось. И никто — совсем никто — не разгадал её загадки: не спросил себя, почему леди Дженнет была так грациозна и стройна, почему принцесса Атанасия принимала её как родную сестру, почему во дворце она бывала чаще, чем дома… Никто ничего не заметил. Никто не восхитился.
Да, Дженнет не славилась умом — учителя чаще доводили её до слёз, чем до завершения задачки. Да и при принцессе, чего лукавить, она могла позволить себе лишнего: позабыть манеры, поддаться эмоциям… Ну и что с того? В самом-то деле, она же не была виновата, что кто-то счёл её «дурочкой»? Не её вина была в том, что она росла без отца… Без отца, который всему бы её научил, как научил принцессу Атанасию! Который рассказал бы ей, как обстояли дела во дворце! Который объяснил бы ей, как правильно вести себя с подданными, как — с прислугой, а как — с друзьями! Которому бы она могла поведать о своих мечтах… И который в ответ бы ей поведал то, о чём она желала знать больше всего на свете…
О матери.
Она долго ждала этой возможности — возможности отплатить всем-всем за заботу, за поддержку, за веру в неё. Возможности исполнить своё предназначение. И засиять среди тех, кто был ей предназначен судьбой.
— Извините, дядюшка, — в приливе самоуверенности сведя брови, она задрала подбородок. — Я всё сделаю.
Ведь настала пора перестать довольствоваться грёзами и позаботиться о реальности. Своими руками.
— Не переживай, Иезекииль, — воодушевилась она, улыбаясь. — Всё будет хорошо. Ведь я нужна Его Величеству. А Его Величество нужен мне.
Она ждала, что и он приободрится… Но этого не случилось.
Ей не понравилось то, как Иезекииль посмотрел на неё. С искренней жалостью.
* * *
— Какой красавец…
— Красота, соразмерная уму, — самая благородная красота. Другим людям в нашей обители места нет.
— Господа, не сомневайтесь: колдун Чёрной Башни служит Обелии уже не один век!..
Статные и высокородные, орлы галдели отнюдь не по-статному и не по-высокородному: кто-то восклицал во всю мощь, кто-то клонился к чужому уху и шептал — шептал, шептал, срывая с языка злословия, точно старая дева… Глухой гул разлетался от тарелки до тарелки, и Лукас, застывший в культурном шоке, всё больше убеждался, что не было, в сущности, никакой разницы, орёл пред ним предстал или курица, — птица была птицей, и по-птичьи она пищала, зарываясь клювом в перья.
— Принцесса, — обратился он к Её Высочеству.
Однако не учёл, что принцесс здесь было не две и даже не три.
— Да, господин колдун? — в унисон закудахтали они все, и у Лукаса против воли дёрнулся глаз.
Там, где часы, пробив в последний раз, навеки остановилось, каждая из них была жива, но каждая была и мертва. Атанасия же сидела средь них, как бедная родственница на кладбище. Меж пальчиков она сжимала маленькую поминальную конфетку, уже подтаявшую, а оттого пачкающуюся, и без устали глядела на него, на Лукаса, — то ли не могла поверить своим глазам, то ли ждала от него стремительных действий…
А об этом его просить было не нужно.
— Принцесса Атанасия, — приложив ладонь к груди, он поклонился конкретно ей. — Извините, что прерываю Ваш покой. Но Ваш компаньон просит дозволения переговорить с Вами.
— Господин маг…
— Ах как он уважает Вас, внученька.
— Компаньон… да сам колдун Чёрной Башни? Ну и повезло же Вам!..
— Вот бы и мне такого компаньона…
Гам загремел вновь.
Никогда ещё Лукасу не было так некомфортно — никогда он ещё он не чувствовал себя настолько пропащим. Но раз неспящие и небодрствующие — голые потоки энергии — принимали его за своего… значит, таковым он и был. Старый и безнадёжный. Не мертвец, но и не жилец.
«Об этом ли ты мечтал, Учитель? — он задумчиво пожевал язык. — Этого ли хотел добиться с Паутиной Забвения?..»
Высокий голосок прервал его мысль.
— Давай же, доченька, — иностранка опять погладила принцессу по плечу. Сковырнув со стола салфетку, она, как с ребёнком, оттёрла талый шоколад с её ногтей и подтолкнула: — Твой компаньон столько раз выручал тебя. Не вынуждай его томиться, хорошо? Иди, ну же…
И принцесса вмиг поднялась.
Её не смутило то, что мать без каких-либо рассказов вызнала их с Лукасом историю, как не смутило и то, что та уже давно распрощалась с дыханьем. Омут колосящейся маны затянул её в свои сети и, пополнив ею ряды отрешённых солдат, подчинил себе — изнежил, подавил её волю, залюбил, а потом позабыл и бросил в отстранении. Принцесса потеряла себя в этом мире, а мир потерялся в ней.
Подав ей руку, Лукас повёл её туда, откуда пришёл.
Газон жалостно захрустел у него под каблуками, когда он затопал, стремительно понёсся к цели. Её Высочество же ступала бесшумно.
Почему-то Лукасу мерещилось, что он терял время…
О том, как работал механизм Паутины, ему было неизвестно, но он подозревал, что раз ему распахнули дверь в одну сторону, то должны были принять и в обратную, — такому правилу следовал закон баланса, закон справедливости, присущий каждому магическому всплеску. И этот закон влёк его к забору — к не существующему в реальности.
Почему принцесса не почувствовала его, выход, тропу побега? Почему не проверила самостоятельно? Почему не испугалась мертвецов? Почему смутилась в столь ответственный момент, когда должна была кинуться Лукасу на шею и воскликнуть: «Ты пришёл за мной!»
Почему не вернулась домой?..
Лукас еле держался, чтобы не обрушиться на неё с упрёками. И чем больше они отдалялись от стола, тем сильнее его тяготила гнетущая неизвестность.
Всё происходящее было неестественно, несправедливо и неприятно. Как назло, ещё и принцесса не заводила диалога самостоятельно. Лукас чувствовал, что у неё потели ладошки, а потому не давил — немой как никогда, он безмолвно следовал своему долгу: вёл её назад, к миру, которому она принадлежала по-настоящему. К миру, где её ждали родные и близкие и где по ней проливали слёзы небезразличные. Она была нужна им, жаждал вразумить её он. Была нужна отцу, няньке, рыцарю, друзьям и подданным… Она была нужна ему, Лукасу! И не здесь, за чертой мирозданных чар, а там, во дворце Обелии, где они вместе провели весёлое детство и где должны были провести не менее весёлую взрослую жизнь.
Добравшись до искомого истока, Лукас почти что запихнул в него принцессу…
Но та вдруг упёрлась пятками в землю, вздыбилась, как непокорный рысак, запротестовала:
— Нет! Лукас, нет!
Выдернув руку из его хватки, она попятилась.
Лукас же замер в недоумении.
— Что такое?
Он не ожидал такой реакции. Он ожидал энтузиазма, спешки, страха оборвать дорогие сердцу связи… Но не ужаса — нежелания покинуть столь жуткое пространство. Нежелания вытаскивать ногу, наполовину увязшую в грунте
могилы.
— Нам пора, — он приподнял брови. — Оставаться здесь опасно, ты же понимаешь?
— Ты что… Нельзя их так бросать, — принцесса отдалилась от него ещё на несколько метров. — Зачем ты притащил меня сюда? Разве ты не знаешь, что тут бывать нельзя? Надо вернуться к семье. Я должна вернуться… И ты тоже.
— Мы и возвращаемся. К твоей
настоящей семье.
— Нет. Куда ты меня тянешь?.. Мне д
oлжно быть здесь, рядом с семьёй. Рядом с древом моего дома… И тебе тоже, Лукас. Куда ещё тебе надо? И надо ли?..
Откинув кудри, прилипшие к взмокшей от беготни шее, она взяла его за сжатый кулак осторожно, словно он, как дикарь, вот-вот мог сгрести её в охапку и утащить с собой. Лукас тотчас ослабил нажатие, и она смогла переплести их пальцы.
— Принцесса… — постепенно осознавая происходящее, он терял дар речи.
— Не глупи, Лукас. Нас все уже заждались. Наши места были предопределены судьбой.
Лукас ошалел. Ему всё стало ясно.
Он не сможет вывести её, смирился он. Все эти люди, включая принцессу, так часто при жизни делились энергией с землёй… что невольно стали её частью.
И он — тоже.
Лукас, проведший подле здешнего источника столетия, пустил корни больше, чем кто-либо.
