Томные воды

      Он повторял это себе как мантру: не может быть, не может быть, не может быть…       Но реальность твердила иное: может.       Атанасия сидела перед ним как раздетая — смущённая, обескураженная и растерянная. Под его пристальным взором она тушевалась, ёжилась и всё не утомлялась переспрашивать:       — Что ты делаешь? Я в полном порядке.       Но этого ему было мало. Без устали он продолжал осматривать её: нити её маны, дрожь её рук, блажь её улыбки… Атанасия была не Атанасия. Как минимум, в той мере, в какой Лукас её знал. Беззаботная и легкомысленная, она иной раз глуповато хихикала и поддавала его носком, когда он наклонялся ближе приличного. Отказавшаяся от бремени учёбы, от бесконечной пляски в обществе светских подхалимов, от груза обязанностей и от гнёта сварливого папаши, она потеряла тяжесть в своём взгляде и превратилась в обычную девчонку. Глаза её теперь светились юношеской весёлостью, а губ не покидала лёгкая придурковатая ухмылочка.       — Нас же ждут, Лукас, — с искренним недоумением напоминала она ему. — Что ты тут устроил?       — Молчи, — фыркал он на неё в ответ и, прижав большой палец к трепещущей венке на сгибе её локтя, вдыхал в неё жизнь.       Или пытался… Потому что здесь ему вдыхать, вероятно, было уже нечего.       Что ему оставалось? Он злился, томился — бесился: впервые в жизни у него не получалось разобраться с чем-то, связанным с магией. Он вонзался в разгадку и тут же обжигался — ошибался. Точно дилетант, он не мог сыскать причины своего проигрыша: сколько бы ни анализировал информацию, сложить пазл воедино не удавалось. Как будто некто всевластный намеренно играл с ним, прятал от него недостающую частичку…       Лукас суетился как никогда. Сосредоточенный, он крутил Атанасию, точно куклу, — спереди, сбоку, сзади. Биение маны у её висков — какое оно? Движение потока — ровное ли? Омут сознания — насколько чист, насколько податлив?.. Хотя не в его праве было судить её: он ведь и про себя не мог такого сказать.       Уже ни на что не надеясь, он поднёс очередной прибор к её переносице. Камень на кончике того замерцал как звезда на ночном небе — показал стабильность и энергетическое постоянство. Как и все предыдущие приборы до него.       Наличие Башни упрощало задачу. Удивительно, но местный мир не поглотил столь опасное для него творение. Каждое приспособление, каждый пергамент и каждый экспериментальный островок — всё было прежним, напитанным опытом и могуществом создателей; все вещи лежали там же, где и всегда. Запах, температура и даже атмосфера одиночества, укрепившаяся здесь за сотни лет и сотни трагедий, теплились в стенах будто призраки — неупокоенные, вездесущие, непокорённые. Однако даже их мудрость не упрощала решение задачи.       Лукас отшвырнул бесполезный инструмент и выругался себе под нос.       — Без толку. Всё без толку.       Атанасия же — видимо, она привыкла, что он часто бывал в плохом настроении, — только пожала плечами.       — Ну и ладно, — ничуть не озабоченная своей проблемой, она поднялась с нагретого стула. Тот заскрипел, отъезжая к стенке. — Ты в первый раз привёл меня сюда. Значит… Здесь ты живёшь, да?       Она прогулялась вдоль прихожей.       Лукас, совершенно не заинтересованный в диалоге, тихо хмыкнул:       — Какая разница? — и снова уткнулся в пособие в надежде найти хоть что-то стоящее.       Безрезультатно. Как он и предполагал.       Вздохнув, он откинулся на спинку кресла и раздражённо захлопнул книгу. Слой пыли спорхнул с неё песчаным облаком, словно её не трогали веками. Хотя, наверное, так и было. Всё-таки это судьба Башни — сиротливо мариноваться в собственной изоляции. Этого не могли изменить ни время, ни пространство.       Но Атанасия не обращала на это внимания. Она вообще ни на что не обращала внимания. Упершись в своё, она упрямо гнула первоначальную линию:       — Мне любопытно. Спальня может многое рассказать о человеке.       — Каким образом?       — Это же быт. Достаточно посмотреть на вещи, которые лежат на виду: то, как они лежат, и почему они там лежат. Это ведь всё от привычки.       Точно в подтверждение, она покрутила головой, выцепляя из увиденного детали, признаки жизни, признаки уюта — то, что могло подать ей знак, что могло поведать ей о чём-то неизвестном. Но это было непросто: богатством мелочей помещение не отличалось. Заправленная постель, не тронутая ни человеком, ни часом, полуоткрытые гардеробные шкафы с пустыми вешалками, голые карнизы… Никаких тебе расчёсок или резинок, зеркал — обычных вещей, которые имелись в комнате абсолютно каждого человека… но не имелись у Лукаса. Впрочем, откуда им было взяться? Он ведь всё решал с помощью магии. Верно, отсутствие энергии без сна он тоже компенсировал колдовством, раз уж не сминал простыней. И всё же кое-чего не заметить было нельзя: например, обилия знаний, от которых буквально некуда было деться. Продвигаясь по стенам, Атанасия раз за разом спотыкалась обо что-то — о стопки книг, о горы свитков, сваленных в кучи в разных углах, о мириады чертежей и рун, змеящихся по краям листов ровно гадюки. Учебники, древнейшие фолианты и дневники старцев — может, они и не говорили об особенностях личности Лукаса, зато в который раз доказывали, насколько умён и любознателен он был.       Это был Лукас. Всё, на что Атанасия натыкалось, было Лукасом — воплощением его страстей, стремлений и переживаний.       Когда она обернулась к нему, он уже охладел к теме беседы. Равнодушный и безучастный, он листал желтеющий томик и что-то выискивал в каждом предложении и в каждом слове. Атанасия была бы рада ему помочь, но не могла.       — Лукас, — вновь обратилась к нему она.       — Что?       — Пошли. Здесь, конечно, здорово, но все так хотят с тобой пообщаться…       Тот откликнулся не сразу: сначала что-то пробормотал про себя, подчеркнул пару предложений, а потом резко встал, громыхнув книгой о стол.       — Переживут, — заявил он и, отбрасывая полы плаща, прошёлся вперёд. — А ты туда больше носа совать не вздумай.       Он хмыкнул.       Стоило ему подступиться, как Ати тотчас вздрогнула. В его алой радужке заплясали огоньки гнева. Он был рассержен своим неуспехом, догадалась она, пусть ни единый мускул на его лице не выдавал его истинных эмоций. Она хорошо его изучила. Лукас переживал неудачи тайно, не торопясь делиться ими со всем миром, — такой он был человек. Скрытный и недоверчивый. А оттого ещё более притягательный.       Атанасия прикусила губу. Настроения препираться у неё не было. Разве для неё это в новинку? Она всё равно всё вывернет по-своему, так чего лишний раз ёрничать…       Холодный и невозмутимый, Лукас пожирал её взглядом. Она размышляла: стоило ли ей возразить? Стоило ли всё-таки надавить, развязать спор?.. Но чем дольше они удерживали зрительный контакт, тем меньше её тянуло препираться. Лукас не стал бы терзать себя без повода, она в этом не сомневалась. Поэтому она, решив не затевать перепалки, лишь безобидно спросила:       — Почему? Мы ведь всегда там сидим. Можно и во дворец перебраться, полагаю… Но тогда это уже не будет так душевно.       — Что в этом душевного?       — В общении с родственниками? — она нахмурилась.       Компаньон недолго смотрел на неё беспрерывно, а потом сжал переносицу большим и указательным пальцами и устало вздохнул.       — Да. С родственниками…       Что-то в его тоне прозвучало до того скептически и угрюмо, что Ати на миг даже стало обидно: семьёй она дорожила и колкости по отношению к родным воспринимали болезненно. Но обижаться на Лукаса было глупо — казалось, он и сам был на неё обижен… Правда, чем конкретно она его расстроила, Атанасия так и не сообразила. Ну да ладно. Может, это и не она была виновата в его дурном расположении духа.       Позвав её с собой, он уселся обратно. Несчастный стул под ним затрещал и закачался — старый, как и всё здесь, поклялся отдать богу душу в любую секунду… да не исполнил обещания. Когда же Лукас смело положил на стол локти, зашатался уже и тот. Разбросанные по дряхлой поверхности вещи загремели: колбы ударились друг о друга, кипы научных трудов зашелестели, норовя вот-вот рассыпаться, а одна из пробирок и вовсе юркнула к краю стола.       Лукас её не остановил.       Осколки усеяли пол хлопьями мокрого снега.       Атанасия затаила дыхание от неожиданности, но виду не подала и с места не сдвинулась.       Она не представляла, как себя вести. Ей было так легко, так чудесно… Но Лукас зачем-то старался превратить всё лёгкое в сложное, всё чудесное — в отталкивающее и низменное. Отчего-то он чудился ей ужасно измученным — совсем не таким, как прежде. Всегда статный и по-божественному непоколебимый, сегодня он был по-человечески изнурён и подавлен, и даже его прекрасная алебастровая кожа, которой Ати, откровенно признаясь, завидовала детской завистью, как-то поблёкла. А вместе с ней поблёкла и его саркастическая натура.       Атанасия не узнавала его. Что же с ним стало? Бедный Лукас! Её Лукас! Лукас, который безбожно подтрунивал над ней всё детство и даже не брезговал в шутку поколотить! Лукас, на которого все жители двора бессовестно накидывали море обязанностей, и он с гордо поднятым подбородком справлялся даже с теми проблемами, которые никогда его не касались! Лукас, который изволил стать для Ати первым другом и рискнул доверить ей своё сердце!       Её Лукас, которого никогда ничего не тяготило и который из-за чего-то теперь поддался измору…       Осторожно прокрадываясь на носочках, Ати обошла морось стекла и устроилась рядышком с ним.       Она не понимала его замешательства и вряд ли сумела бы посодействовать… Но она уж точно будет винить себя, если не постарается хотя бы приободрить его.       — Это… Это обмен опытом, — начала она. — Когда прадедушка и прабабушка рассказывают мне о своей молодости, о своём правлении… Это как если бы я училась на их ошибках. Я слушаю их и отмечаю себе, как надо поступать и как не надо. Они дают мне наставления, вразумляют и обучают… — она ласково взяла Лукаса за руку, уповая на то, что у неё и впрямь выйдет переменить его дурной настрой на благой. — Поэтому я так хочу быть с ними. Я хочу перенять от них так много, сколько получится. Ты ведь должен это понимать: я вижу, сколько книг ты прочёл. Прочёл ведь? Не отвечай, я и так знаю. Для меня это то же самое… только ещё ценнее. Это всё вживую. Это взаправду.       Она странновато хихикнула — натужно, нервно и по-неприятному сладковато.       Лукас чуть наклонился.       — А потом?       — Что «потом»?       — Потом, когда ты наберёшься опыта. Когда наслушаешься их… Потом ты позволишь и мне вразумить тебя?       Он нагнулся ещё ближе. Словно в порыве, он хаотично заправил золотистый локон ей за ухо, но тот тут же выскочил. Тогда он попытался провернуть желаемое ещё раз, но непослушная кудряшка снова выбилась из охапки и насмешливо заплясала, пружинясь и переливаясь — будто бы издеваясь над ним. А вместе с ней над ним издевался и весь мир.       Лукас сцепил зубы.       — Потом ты позволишь мне вызволить тебя отсюда? — закончил мысль он.       Осознание пришло к нему с озарением: он не сможет спасти свою принцессу. Не он создал этот мир, не он превозмог смерть — и не ему было выбирать, кому и куда следовало здесь ступать. Принцессе, стало быть, придётся выбраться отсюда самостоятельно — это так, и этого не переменить. Но что, если Лукасу удастся побыть тем, кто выведет её? Если ему удастся побыть для неё маяком, светом в конце туннеля?..       Она улыбнулась ему. В этой улыбке горели тепло, любовь и доверие. На мгновение Лукас обрёл надежду…       Но потом Её Высочество вновь открыла рот:       — Вызволить откуда? — и неловко заморгала.       Нет.       Он присмирел. Всё было напрасно. Всё попусту. Бесполезно. Кем же был тот злостный манипулятор, который убедил людей в том, что надежда должна умирать последней? Это ведь наглая ложь! Вероятно, этот человек просто не общался с принцессой, иначе ни за что не сболтнул бы такой ерунды.       Её Высочество продолжила:       — Ты привык жить в спешке, да, Лукас? — она потрепала его по рукаву. — Но сейчас всё спокойно, сейчас нет нужды бежать, понимаешь? Нас все ждут, все скучают… Так почему же ты хочешь сбежать? — молвила она, будто заворожённая.       Лукас потёр лоб, ероша чёлку.       Конечно же… На что он рассчитывал? Он не мог стать маяком, если уже был частью моря. Вместе с экипажем он барахтался на волнах не в состоянии изменить курса. Это было подвластно лишь капитану…       Он воззрился на принцессу       А капитан, походу, сошёл с ума.       — Говоришь, твои родственники соскучились по мне?       Он стиснул её ладошку крепче.       — Это так.       — А ты?.. — он многозначительно сощурился. Пересилив уныние, он заставил себя принять привычный облик — нахальный и самоуверенный. Ощутив на себе маску надменности, он отметил, что ему действительно полегчало. — Ты соскучилась?       Её Высочество немного помолчала… а потом рассмеялась, как обычная девушка, простодушно и без лукавства.       Ничего не отвечая, она без стеснения, что было ей несвойственно, чмокнула его в щёку и только после этого подала голос:       — Вот теперь узнаю тебя! Идём же!       Лукас, отчасти прибалдевший от её открытости, с опозданием воспротивился:       — Нет, — хмыкнул он. — Им и без тебя нормально. А мне без тебя никак.       Он грустно покривил линию губ. Если он не мог вызволить принцессу отсюда, так пусть хоть побудет с ней немного перед отбытием. Пусть она придаст ему сил, пусть напомнит, за что он боролся и почему нельзя было лишаться самообладания. Пусть она станет его мотивацией и самой главной его наградой.       Схватив её креслице за ручки, он притянул его к себе. Принцесса, ошалевшая от такого поворота событий, резко вжалась в сидушку. Её коленки упёрлись в основание стула Лукаса, прямо между его ног.       В голове промелькнуло что-то — не то мысль, не то воспоминания, не то фантазия, которой не было суждено осуществиться. Образы восстали, как птица феникс восстаёт из пепла, и Ати оробела.       Всё это было так ей знакомо и одновременно так чуждо… Как будто Лукаса не было с ней рядом всё это время. Как будто их приключения проходили не здесь, а в далёком-далёком краю, в совершенно ином измерении… Там, где она уже когда-то бывала, но куда позабыла дорогу теперь.       — Ты скучала по мне? — переспросил Лукас.       Она растерянно захлопала ресницами.       — Я не успеваю по тебе соскучиться: мы же всегда рядом.       — А когда не рядом? Тогда ты скучаешь по мне?       — Когда не рядом? — она задумалась. — Ну… Наверное.       От этой близости ей стало некомфортно: под всепоглощающим взглядом Лукаса она словно теряла себя. Хоть они и проводили всё время вместе, почему-то Ати померещилось, что она действительно отвыкла от хамского упрямства, которое было присуще её компаньону. Он что-то ждал от неё — даже требовал, пусть и безмолвно, — таращился на неё, ровно ястреб, а она лишь мялась да тупила взор вместо того, чтобы огрызнуться или съязвить, как делала всегда.       Обычно Лукас был таким… несдержанным, взбалмошным, непредсказуемым. По жилам его текла раскалённая сталь, и он без усилий ковал из неё всё, о чём только мог помыслить, — маг, властитель, кузнец. Ныне же он угомонил свой норов и притих, будто зверь, замерший в засаде. А Атанасия лишь беспомощно хоронилась, гадая о его намерениях.       Он ведь любил её… Любил, так? Даже несмотря на то, что в ящике до сих пор прятал письмо, адресованное другой девушке. Другой принцессе. Неясно только было, каким числом оно датировалось. Атанасия не могла утверждать, в каком году родился Лукас, но в том, что он был намного — намного! — старше неё, она не сомневалась. У него была длинная и насыщенная жизнь до неё. И у неё тоже была жизнь до него. Правда, не такая уж длинная и явно не такая насыщенная… Но какая-то всё же была.       Когда Лукас опять взял её за руку, большим пальцем он пробежался по её костяшкам, и она смутилась. Грудь обрамило теплом.       Кажется, ей и впрямь этого не хватало. Очень не хватало.       — Я по тебе тоже скучал, — он медленно подался вперёд, и его дыхание легло ей на скулы. — Давай побудем вдвоём?       Ати отвернулась, чтобы случайно не задеть его носом.       — Ладно… Только недолго.       — Недолго, — согласился он, и по его губам тут же скользнула фирменная ухмылка.       Он постоянно так ухмылялся, когда его голову посещали идеи, об исполнении которых Ати в теории могла бы потом пожалеть. Могла бы, но, как водилось, не жалела: Лукас был тот ещё пройдоха, однако о ней и о её благополучии всё-таки заботился. Безбашенный и непокорный, в одиночестве он неистовствовал, как настоящая буря, а потом возвращался назад и по-детски беспечно воровал печенье с её стола, будто до этого ничего не происходило. После каждого его выкрутаса Атанасия поражалась: как он умудрялся сочетать в себе несочетаемое? Дурость — с мудростью, энергичность — с бескрайней ленью… Как медаль, он вертелся бесконтрольно, подставляя под чужой глаз ту свою сторону, какая в момент была ему выгодна. Верно, это был его уникальный талант.       — И… чем ты хочешь заняться? — Ати покосилась на него из-под ресниц.       Ответ уже был ей известен, но отчего-то ей хотелось услышать это именно от Лукаса. Услышать — и удостовериться. Удостовериться в том, что всё это было обоюдно, что это не было надумано ею в странном приливе чувств. И он понял её.       — А чем занимаются парочки?       Когда он сократил расстояние ещё на несколько сантиметров, Атанасия бессознательно захихикала.       Вот он, Лукас в своём истинном обличье. Кроет вопрос вопросом… Так беспечно и по-мальчишески ребячливо заводит разговор о какой-то ерунде, хотя сам ещё пять минут назад корпел над тяжеловесным фолиантом, точно безумный гений. Человек-флюгер. Взрослый ребёнок.       — Парочки? — уточнила она.       Зачем? Сама понятия не имела. Может, чтобы растянуть эти мгновения ещё чуть-чуть.       — Да.       — Парочки… — отринув смущение, Ати в последний раз глубоко вдохнула и окончательно приняла ситуацию. Задушив страх, она задрала подбородок и, ничего более не пугаясь, заявила: — Любят друг друга.       Должно быть, это звучало примитивно. Но реальность на то и реальность, чтоб быть примитивной, разве нет? Люди вообще довольно простые создания — дай только повод вывернуться наизнанку, дай повод испытать что-то яркое, что-то серьёзное, захватывающее. А потом — здравствуй, зависимость. Зависимость от эмоций, зависимость от бесчувственности, зависимость от безграничной свободы. Атанасия не была виновата в том, что она испытывала подобное подле Лукаса. Она не была виновата в том, что её человеческая суть — её зависимость — вспыхнула раньше, чем она ожидала. И нисколько не торопилась затухать.       Ати непроизвольно сжала подол. Шёлк забился в щелях её кулака.       Подушечками Лукаса мазнул по её щеке. Это произошло быстрее, чем она успела прийти в себя. Быстрее, чем она успела подготовиться морально.       Она повела плечами.       Интересно, а все ли девушки слабели рядом с возлюбленными? У всех ли по локтям проносился инородный морозец, пока сердце сковывало в тисках? У всех ли менялась температура тела — бросало ли всех то в жар, то в холод?.. Сколько бы ни минуло дней, сколько бы раз на губах не отпечатался след поцелуя, Ати не удавалось унять жуткого волнения, что накрывало её вновь и вновь. Будто это вовсе никакая и не любовь была… а самая натуральная болезнь.       И как не каждая болезнь поддавались лечению, так не с каждой любовью можно было совладать.       Чем же люди лечили любовь? И лечили ли вообще? Наверное, это вопрос задавали себе многие: те, кто пережили разочарование в отношениях, те, кто боялись привязаться к кому-то вновь, а вместе с ними — те, кто и не знали-то любви до сих пор. Могла ли большая любовь быть исцелена, как хворь? И если любовь — это хворь, то почему она была так прекрасна?..       Ати сглотнула.       Пора было прекращать мучить себя — она же всё-таки была не мазохистка. Раз Лукас не пугался недугов, то и ей не стоило. А значит…       Когда Лукас поцеловал её, она не стала его отталкивать. Осторожный, он медлил, словно спрашивал у неё разрешения, пусть для них обоих уже давно было очевидно: она больше не откажет. Он был ей за это благодарен. Не напирая и не властвуя, он делился с ней нежностью — такой нежностью, о существовании которой никто не ведал; он раскрывался лишь с ней, с Атанасией, и Атанасия принимала его прямодушие, отдавая своё взамен.       Честная с собой. Честная с Лукасом.       Он отстранился всего на секунду, и Ати по наитию откинула голову влево, обнажая шею. Раз, два, три — с каждым его вдохом и с каждым выдохом его хриплое дыхание пронизывало её кожу, и Атанасия всё сильнее склонялась вбок, позволяя ему впитать амбре её маны, надышаться её природным ароматом. Кончик его носа щекотал её, задевая бьющуюся жилку. Хотелось встрепенуться, хотелось дать телу необходимую разрядку, успокоить разбушевавшиеся нервы. Она соединила челюсти, впилась ногтями в подлокотники, заскреблась, громко вобрала в себя воздух… и, наконец, расслабилась. Сдалась.       Поймав её за подбородок, Лукас прильнул к её губам снова. Длинными пальцами он зарылся в копну её кудрей, и золото потекло по его рукам так, как если бы он вонзил зубы в запретный плод. Его вмиг омыли соки жизни, соки страсти, соки желания. Он и раньше обнимал свою принцессу, но никогда — так, как сейчас. В диковинных восточных одеяниях, с обнажёнными плечами и убранными от лица волосами, она была настолько раскалена, настолько разгорячена местным колоритом, что Лукас, мерно выводя незамысловатые узоры у неё за ушами, не только обжигался, но и невольно воспалялся сам. Как мехи раздували пламя на углях, так и принцесса ободряла тлеющие головешки в его груди — всё, что осталось от его детского небезразличия к окружающим. От его причастности к семье. От причастности к людям.       Лукас грезил, как коснётся её талии. Он дурел, мечтая о том, как упрётся белеющими костяшками в ряд её выступающих рёбер, как огладит прогиб позвоночника, лопатки… Трогать её стало его прямой потребностью. Трогать и наслаждаться этим — наслаждаться ей, — вжимать её в себя, вкушать и смаковать её драгоценное внимание. Боготворить её и мстить за то, что она смогла сделать его ничтожным. Никто прежде не мог. А она смогла.       Безрассудство. Она толкала его на безрассудство.       Казалось, пространство, до корней напоенное смертью и раздольем, действовало и на Лукаса тоже. Здесь всё было по-другому. Здесь он ощущал Её Высочество острее. Это был уже не их мир, не их рутинные качели: издёвки и доверие, обиды и примирения. Здесь её равнодушие не терзало его до боли — оно отчаяннее гнало припечатать её к стене. Здесь её отречение не втаптывало в грязь его гордость — оно будило в нём азарт, намерение добиваться. Здесь её метания не гнили у него внутри, словно нарыв, — они давили на него, побуждали укрепить напор, взахлёб заталкивать в себя её ложь и отвечать на это лишь правдой.       Лукас постепенно безумел.       Присутствие принцессы всегда сводило его с ума — это уже не было для него чем-то удивительным. Теперь всё в этом месте пропахло ею: все углы, все полки, все книги на этих полках. Пустая комната, утратившая человеческий след много лет назад, вновь вдоволь насытилась чьим-то присутствием, и всё повторялось: человек, нога которого ступила в Башню, снова был дорог Лукасу как никто. Судьба насмехалась над ним? Может, проверяла? Ведь сложно было вынести это во второй раз. Сложно было не свихнуться.       Это уже было не то привычное помешательство. Это было нечто большее.       — Лукас…       Атанасия распахнула веки. Императорские топазы засверкали, ослепляя, оглушая, ошеломляя. Лукас видел их уже тысячу раз, но в девятьсот девяносто девять предыдущих не терял своего имени, своего прошлого, своего предназначения. В её смоляных зрачках, расширенных из-за темноты помещения, чертился силуэт могущественного колдуна: длинные волосы, кровавые глаза, апатичного вида физиономия. Кто он был такой? Лукас когда-то знал его. Но это было очень давно.       — Однажды ты перестанешь узнавать себя, — убеждал его Учитель. — Помяни моё слово, когда встретишь особенного человека.       Предполагалось, что дети должны были превосходить родителей, а ученики — учителей. В это жизнь и заложила смысл эволюции; сменяя друг друга, поколения развивались и прогрессировали, двигали мир к лучшему. Шатры занимали места простеньких шалашиков, современное оружие — места палок и копий, а ребёнок, которому отец когда-то подсказывал, как правильно держать ложку, через пару десятилетий уже начинал и сам помогать ему приспособиться к новому времени. Сколько им требовалось для того, чтобы расправить плечи? Несколько лет? Изумительно. Лукас разменял сотни, прежде чем понял, что Учитель старался до него донести. И он ещё считал себя лучше людей… Такие вещи тяжело было осознавать. Гораздо легче — вариться в сладкой иллюзии.       Как варилась ныне принцесса.       — Чёрт бы Вас побрал, Ваше Высочество…       Его разморило, когда она уложила запястья ему на грудь — нерасторопно, ласково, вовсе не опасливо. Что-то неразборчиво пролепетав, она позволила ему дотянуться онемевшими руками до её локтей и встала, когда он дёрнул её ввысь. Стулья задребезжали, отброшенные назад. А вместе с ними задребезжал и разум.       Балансирующий на грани здравомыслия, Лукас усмехнулся.       Всё пропало.       И он пропал.       Он загляделся на принцессу. Загляделся в последний раз, прежде чем забыться в человеческом беспамятстве. Изучающе рассматривая её, Лукас подмечал каждую деталь: топорщившийся волосок у её виска, блеск украшения на шее, — всё, что только удавалось обнаружить. Всё, что он боялся упустить.       Было душно. Было много лишних телодвижений. Было то, о чём никто из них больше никогда не заикнётся.       И то, что повторится ещё не один раз.

* * *

      Лукас не помнил, когда очнулся. Не помнил, когда пришёл сюда. А может, он и не приходил? Может, рассудок сыграл с ним злую шутку? Или ноги привели его на то же место сами, без его ведома?..       Он попытался подняться, но собственный вес уронил его обратно, на постель. Чистую, идеально заправленную, как и всегда. На ней не пестрело ни вмятины.       Всё здесь снова было пустым. Пустым и одиноким, как и прежде.       О'Бел не был милосерден к колдунам. Лукас убедился в этом на себе. То, что раньше его радовало, теперь приносило едкую боль. Ей не было ни конца, ни края.       Лукас не мог уничтожить тех, кто забрал у него принцессу: для этого пришлось бы уничтожить всю Обелию. Лукас не мог уничтожить всю Обелию: принцесса ни за что бы ему этого не простила. Он не мог ничего сделать, чтобы исправить произошедшее. Но и сидеть без дела — тоже.       Отчаяние и горечь, которые он выжег у себя из груди давным-давно, вдруг снова дали о себе знать. Они заклокотали в нём, взвыли — и сменились полноценной злобой.       Ко всему миру.       Сколько ещё он должен был мучиться, спросил он себя. Когда же судьба, наконец, наиграется с ним?..       Но ответа не последовало. А после злоба перетекла уже в ярость.       Лукас взмахнул рукой, и то, что боязливо томилось в нём столько лет, разом вырвалось наружу. Мана затрепетала, заголосила, заносилось из стороны в сторону. Не сдерживайся, нашёптывало ему подсознание, и он — маг, колдун, чародей — тому наконец-то внял. Могущество хлынуло у него из вен. Волны гнева обдали всё вокруг необузданным потоком — до того мощным, что мебель вмиг перевернуло, а выбитые окна запустили сквозь клочки стекла солнечный свет, ясный и неискажённый…       А потом всё кончилось.       Обрывки витража, когда-то нанесённого Учителем, замерцали на полу, как капли. Капли крови и слёз.       Дыхнуло свежестью.       Лукас, опустошив лёгкие, сжал руку в кулак и утёр со лба струйку пота. Кислород постепенно обуздал в нём ненависть.       Что он творил, поразился он. Этим принцессе было не помочь.       Принцессе. Принцессе. Принцессе…       Он прикрыл веки.       Какой же он был дурак. Просто помешанный дурак. Помешанный настолько, что на мгновение ему даже примерещилось, что он вновь мог улавливать её запах… Что горошинка её маны, совсем крохотная и почти незаметная, действительно могла остаться здесь, в его обители. И этого ему сейчас ужасно не хватало.       Он распахнул глаза.       Нет.       Ему не померещилось.       Отбрасывая и отпинывая бардак на своем пути, Лукас подобрался к столу, вывернутому ножками к потолку. Безбожно выпотрошенный, тот лежал в горе бумаг. Рядом с ним валялись вылетевшие в падение ящики.       Битые колбы захрустели под подошвами, когда Лукас присел у одного из них. Его внимание привлекло старенькое письмо, которое он когда-то хотел написать для принцессы. Ориентируясь на её любимый женский роман, он бесстыдно сдирал со страниц книги высокопарные строки… пока, перечитав накрапанное, не понял, что отправить такое позорище было выше его сил. Заперев эту ересь в безопасном месте, он забыл о неудачной попытке переписки и больше никогда о том не вспоминал.       Но если он не отдавал принцессе конверта и даже не заикался о существовании оного… откуда тогда на нём было столько её маны? Отпечатки её присутствия колосились с такой жизнью, что Лукаса тянуло удавиться.       Он поднял письмо с земли.       И тут же влез пальцем в жирную кляксу чёрной магии.