Отражение: Миссия.

Получив багаж и пройдя таможню, Себастьян включил телефон и обнаружил восемнадцать пропущенных звонков от Томаса, мужа матери. Он тут же перезвонил ему. — Жоржетта в больнице, — не поздоровавшись, сказал Томас. — Врачи говорят — все. Поторопись. — Какая больница? — Себастьян сунул в руки Барнса ручку чемодана. Томас назвал госпиталь. — Мама умирает, — коротко сказал Себастьян, закончив разговор. — Я еду к ней. Отвези домой детей и вещи, Баки. — Я отвезу детей и приеду, — Барнс расслышал весь разговор и понимал, что сейчас Себастьяна ни в коем случае нельзя оставлять одного. — Пойдем, поймаем тебе такси. Барнс коротко сжал пальцы Себастьяна, чтобы хоть как-то поддержать, аэропорт был не тем местом, где стоило пытаться обнять и успокоить. — Мы тоже хотим к бабушке, — сказала Мика. — Давайте мы с papoi доедем до дома, закинем вещи и приедем в больницу. Тут разница по времени минут двадцать. — Или вы поезжайте, — предложил Лекс, — а мы метнемся домой и к вам. — Три чемодана я один как-нибудь до дому дотащу, — решил Барнс. — Так что езжайте в больницу без меня, я позже приеду. Он понимал, что дети тоже хотят хотя бы попрощаться, и не мог лишить их этой возможности. — Все, езжайте, дольше будем спорить, — и легко забрал себе все три чемодана, порадовавшись, что сам ездит с рюкзаком, который не занимает руки. Всю дорогу до госпиталя, где лежала мама, Себастьян пытался держать себя в руках: с ним же были дети. Он снова позвонил Томасу, вызнавая подробности. Подробности были просты: инсульт. Жоржетта была уже очень стара, здоровье и раньше ее подводило, и никакие выверты современной медицины не могли помочь. Кровоизлияние в мозг случилось прошлым вечером. Томас вызвал скорую, Жоржетту отвезли в госпиталь, но она впала в кому и, по словам врачей, уже не очнется. Себастьян утер слезы кулаком и убрал телефон. Господи, хоть бы успеть попрощаться! Томас, постаревший лет на двадцать и совершенно потерянный, сидел в палате и держал жену за руку. Себастьян сел с другой стороны кровати и взял Жоржетту за вторую руку, морщинистую и прохладную. Тихо попискивали приборы. Жоржетта оставалась без сознания. Лекс и Мика осматривались: раньше им не доводилось бывать в больницах. Они выросли очень здоровыми детьми и никогда ничего не ломали. Только к стоматологу ходили аккуратно раз в полгода. Вид бабушки, плачущий дед, разбитый горем отец напугали их. Но Лекс и Мика держались. Кардиомонитор пищал все реже и реже. Жоржетта умирала. Барнс приехал через полчаса. Спокойный, собранный, уверенный в себе, он успел, казалось, в последние минуты, просто чтобы поддержать, потому что сделать он ничего не мог. Обняв обоих детей, Барнс подошел к сидящему у кровати Себастьяну и сжал его плечо, давая понять, что он рядом. Что он будет рядом все время. Кардиомонитор издал протяжный непрерывный звук. По экрану побежала прямая полоса. Томас несколько минут, не веря, смотрел на жену, а потом разрыдался, закрывая лицо худой, морщинистой, в старческой гречке ладонью. По лицу Себастьяна одна за другой катились слезы. — Бабушка умерла? — тихо спросила Мика. — Да, дорогая, — Барнс притянул Мику к себе и обнял, погладив по голове. Он вообще был в растерянности, кого успокаивать, и чувствовал себя бесчувственной скотиной, но это была не его мать, не его бабушка, хотя он и любил Жоржетту. Барнс не представлял, как сейчас можно было помочь Себастьяну, а как успокаивать Томаса, он вообще не представлял. Он наклонился, касаясь губами макушки Себастьяна, и молча обнял его. Прибежала медсестра, потом пришел врач. Они что-то говорили, Себастьян не понимал, что. Мама, его мама, которая была с ним всю его жизнь, умерла. И теперь надо было что-то делать, а он не знал, что. Отключили кардиомонитор, убрали какие-то еще приборы, капельницу, и сказали, что они могут попрощаться. Барнс понимал, что дальше будет организация похорон, сами похороны, поминки и куча сочувствующих людей. Для него это были первые светские похороны, своих бабушек и дедушек он не помнил совсем, а родители и сестры умерли, когда он был Зимним Солдатом. Барнс молча стоял рядом с Себастьяном, просто давая понять, что он тут, он с ним и готов помочь, поддержать. Быть с ним так и сколько он захочет. Себастьян вышел из палаты, только когда врач настоятельно напомнил, что тело пора перевезти в морг. Обнял за плечи Томаса, вывел в коридор. — Жоржетта хотела кремацию, — дребезжащим голосом сказал Томас. — Никакого бальзамирования, ничего… — и старик снова расплакался. — Я займусь этим, — пообещал Себастьян, совершенно не представляя, что делать. — Мелкие, — Барнс позвал детей, прижал к себе и отпустил. — Езжайте домой и закажите ужин. Не знаю, когда мы с татой вернемся. Мика утирала слезы, а Лекс обнимал сестру, но был мрачнее тучи. — А с дедушкой все будет хорошо? — всхлипнула Мика. — Не знаю, дорогая, — честно ответил Барнс. — Не знаю. Отправив детей домой, Барнс подошел к Себастьяну с Томасом. — Я организую похороны, — сказал он, потому что ему сейчас было проще всех общаться со всеми агентами и прочими людьми, от которых зависело качество похорон. — В какой церкви Жоржетта хотела бы поминальную службу? — Она была атеисткой, — ответил Себастьян. — Не верила в бога. — Значит, без поминальной службы, — согласился Барнс, который привык к атеистам, да и сам давно не верил в Бога, но католическое воспитание все равно брало свое. Похороны были хлопотным делом, особенно, как ему казалось, выбор одежды. И он был уверен, что никто из них не смог бы выбрать последний наряд, а был ли у Жоржетты заготовленный, спрашивать язык не поворачивался. — Томас, давайте мы отвезем вас домой, — предложил Барнс, потому что был на машине, а оставаться в больнице не было никакого смысла. У дома их уже ждал похоронный агент, весь в черном, с ненастоящим сочувствием на лице. Зато этот человек точно знал, что делать. Он забрал любимое вечернее платье Жоржетты, выслушал все пожелания, надавал кучу полезных советов. Барнс предельно внимательно выслушал агента и выставил за дверь как можно скорее. На лицах обоих мужчин, сидевших в гостиной, было написано горе. И Барнс не знал, как оставить Томаса одного, хотя хотел забрать Себастьяна домой, попытаться обнять, укрыть от жестокой реальности хотя бы ненадолго. Но муж Жоржетты тоже нуждался в помощи, но как помочь ему, у Барнса не было никаких идей. В дверь постучали, и Себастьян впустил соседку — старую подругу Жоржетты, ветхую старушку, которая жила с правнучкой и десятком кошек в доме через дорогу. Старушка, имя которой вылетело у Себастьяна из головы, заворковала над Томасом. — Поехали домой, — мертвым голосом сказал Себастьян Баки. — Я так устал. — Конечно, — вздохнул Барнс, обнимая Себастьяна и целуя его в висок. — Конечно, поехали домой. В машине молчали, и это пугало Барнса больше всего на свете. Себастьян не говорил с ним, а он не знал, что сказать ему. Дома Себастьян свернулся клубочком на постели в спальне и закрыл глаза. Он не спал и не плакал. Он пытался свыкнуться с тем огромным горем, которое поселилось в нем. Пытался — и не мог. Жоржетта была стара, и никто не живет вечно. Она давно сделала все распоряжения на случай смерти: приготовила гробовую одежду, отложила деньги, оставила завещание. Она не хотела доживать в доме престарелых, и Томас не хотел. Их обошли стороной почти все старческие болезни, даже память у Жоржетты была отличная. Еще в июне они ездили к ней в гости, поздравить с днем рождения. А теперь она умерла. И Себастьян не знал, как ему жить с этой пустотой в душе. Пустотой там, где шестьдесят шесть лет его жизни была мама. Поговорив с детьми, попытавшись как-то объяснить им ситуацию, хотя они и так сами все понимали, Барнс пошел к Себастьяну. Он молча лег рядом, обняв мужа и прижав его к себе, уткнулся ему в шею и просто лежал, пытаясь согреть своим теплом его душу, и просто ждал, чтобы Себастьян поговорил с ним. Но Себастьян так ничего и не сказал. А потом просто уснул. Отключился. Он не спал с тех пор, как в пять утра проснулся в Праге. В последние годы он плохо спал в самолетах. Барнс сам был готов расплакаться от того, как плохо Себастьяну. Он не спал всю ночь, обнимая, прижимая к себе любимого мужа, боясь выпустить из объятий, боясь, что ему станет плохо, слушал его сердце. С ужасом осознавал, что и Себастьян не вечен, что сколько бы ни было у них времени, его все равно меньше, чем ему бы хотелось. Закрыв глаза, Барнс просто дышал Себастьяном, просто хотел быть еще ближе, чем это вообще было возможно, а когда открыл глаза, перепугался, почти до истерики: Себастьян был полностью седой. Волосы, еще вчера темные, яркие, стали молочно-белыми. — Лапушка! — Барнс резко развернул Себастьяна к себе, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, хотя за окном еще было темно. — Я сплю, — буркнул Себастьян. А потом память о вчерашнем дне обрушилась на него, как камнепад, и он разрыдался, прижимаясь к груди Баки. Барнс даже не пытался его успокоить, просто прижимал к себе, обнимал, гладя по спине, по молочно-белым волосам. Он прекрасно понимал, что никакие слова не изменят того, что случилось, и он может только быть рядом, чтобы помочь пережить тот кошмар, в который сейчас погрузился его любимый муж. Жоржетту кремировали через два дня. Томас вручил Себастьяну урну с прахом. Он так сдал с момента смерти жены. Забывал, что делал минуту назад. Забывал мыться и бриться. И все время плакал. — Найди мне дом престарелых, — попросил он Себастьяна. — Продай мой дом и определи меня туда. Я… я не могу. По завещанию Себастьяну осталась вся библиотека матери. Ее перевезли. Томас переселился в дом престарелых, который Себастьян оплатил на три месяца вперед. Дом выставили на продажу, личные вещи упаковали и отправили на склад долговременного хранения. Все свое домашнее вино Томас раздарил соседям. Себастьяну досталась только бутылка ежевичного вина. Даже без идиотского вопроса “как ты?” было видно, что Себастьяну плохо. И что с этим делать, Барнс не знал, он даже иной раз боялся что-то сказать, опасаясь нарушить хрупкое душевное равновесие Себастьяна, которое появилось после похорон Жоржетты. Белые волосы стали словно флагом о поминовении, который Себастьян не собирался спускать, наотрез отказываясь краситься, когда Барнс аккуратно об этом спросил. — Лапушка, — Барнс обнимал свернувшегося на кровати Себастьяна, который, похоже, пребывал в глубокой депрессии, — я могу что-то для тебя сделать? — Да, — ответил Себастьян. — Вели Лиссе записать меня к психиатру. И сходи туда со мной. Я один… просто не дойду. Не могу собраться. Но я должен. Ради детей. Ради тебя. — Конечно, мой хороший, — Барнс поцеловал Себастьяна в висок. — Я люблю тебя. К психиатру они попали через три дня, Лиссе как-то удалось срочно записать Себастьяна к нужному врачу. Запись была на утро, и Барнс просто выдернул его из кровати и запихал в душ, принимаясь самостоятельно намывать. Конечно, Себастьян мог сделать это и сам, но он был настолько потерянным, что Барнс боялся, что он просто залипнет. Врач задавал вопросы и наблюдал. Медсестра сделала экспресс-анализ крови. — Возможно, вам придется принимать антидепрессанты всю оставшуюся жизнь, — сказал врач, выписывая рецепты. — Вот рекомендации по приему лекарств. Жду вас через десять дней. Где-то через неделю антидепрессанты начали действовать, и Себастьян немного ожил. — Мне надо восстановиться к декабрю, — сказал он как-то, передвигая по ладони белые, розовые и желтые таблетки. — Съемки. — Я могу тебе чем-то помочь? — спросил Барнс, с ужасом глядя на то, как Себастьян угасал, и только таблетки помогали ему жить дальше. От этого было тяжело и больно, Барнс чувствовал себя совершенно беспомощным. Себастьян отдалился от него, и он не представлял, как снова стать ближе. — Не оставляй меня, — попросил Себастьян. — Я невыносим, я знаю, но… не оставляй меня. — Совсем рехнулся? — ласково спросил Барнс, они сидели на диване, и он распластал Себастьяна на себе, глядя ему в глаза. — Я не оставлю тебя, даже если ты попытаешься меня прогнать. Я люблю тебя, лапушка. И буду с тобой, чего бы мне это ни стоило. — От меня сейчас совершенно никакого толку, — тихо сказал Себастьян. — И все умирают. — Давай ты будешь пить свои таблетки и перестанешь нести всякую чушь? — предложил Барнс. — Господи, Себастьян, — Барнс устроился с ним на диване, обнимая, вжимаясь в него. — Это ты не оставляй меня, пожалуйста, лапушка. Я рехнусь без тебя. Барнсу было безумно больно, но он готов был на все, чтобы Себастьяну стало лучше. Через месяц Себастьяну и вправду стало лучше. Психиатр оказался отличным и препараты подобрал достаточно быстро. Тренировки и интервью, рекламные съемки — правда, с таким цветом волос Себастьян рекламировал высокую моду для активных пенсионеров. Он нигде не комментировал свою седину и не отвечал на вопросы о смене имиджа. Седина, надо сказать, Себастьяну очень шла. Облагораживала. И никто больше не спрашивал о том, почему он так молодо выглядит в свои шестьдесят с лишним. Теперь Барнс выглядел объективно моложе Себастьяна, и по этому поводу даже возникали вопросы, которые так и остались без ответов. Из страстного любовника Себастьян превратился в сворачивающуюся индифферентную тушку, но Барнс каждую ночь просто обнимал его, прижимал к себе, желая просто защитить, согреть своим теплом, ничего не прося взамен. Он слишком любил Себастьяна, чтобы требовать от него чего-то, он просто ждал, когда к его мужу вернется жизнь, потому что не мог позволить ему тихо умереть, оставаясь живым. Барнс эгоистично не хотел отпускать Себастьяна, потому что знал, что без него сам умрет. Кончится, просто забудет, как это — жить. — В этом году мы будем праздновать День Благодарения у себя, — сказал Себастьян в середине ноября. — Грустно, правда? — Очень, — Барнс обнял Себастьяна и поцеловал в висок. — Хочешь, не будем ничего праздновать? — Это традиция, котик. Будем праздновать. То, что у меня депрессия, не повод лишать детей привычного праздника. Барнсу было плевать и на День Благодарения, и на все остальные праздники разом, он хотел только, чтобы Себастьяну стало лучше, ждал этого, как не ждал никогда и ничего. — Хорошо, — улыбнулся он, забираясь пальцами в волосы мужа. — Значит, будем праздновать.