Шанс для двоих

Две души, всё уже испытавшие И к последнему кругу пришедшие, Тосковавшие и страдавшие, Но друг друга всё же нашедшие.

Изнуряющий допрос своего же сотрудника закончился в абсолютной тишине. Необычно задумчивая Гвен молча сняла с Янто наручники и ушла с Оуэном и Тош, попрощавшись лишь кивком головы. Харкнесс-босс так же молчаливо отнёс полиграф в архив и, вернувшись наверх, гордо удалился куда-то на подъёмнике с фильтром восприятия. Джонс же остался сидеть на месте, смущённый и совершенно растерянный. Осознание того, чтó он вспомнил, накрыло только сейчас, когда прошла первая радость после обретения себя самого и своего прошлого и не было больше необходимости защищаться и доказывать остальным своё происхождение. Теперь он просто не знал, как себя вести и что будет дальше... Прошлое, настоящее и будущее странно перемешались в голове, оставив Джонса в растрёпанных чувствах... Наконец, через некоторое время взяв себя в руки, валлиец встал и неуверенно, можно даже сказать, немного напуганно, преодолел те пару метров, которые отделяли его от дивана. Остановившись в шаге напротив всё ещё безмолвно и неподвижно сидящего капитана, глядящего на свои сцепленные в замок руки, он негромко позвал: — Джек... Тот вздрогнул и поднял взгляд. Капитан только сейчас осознал, что вся команда тактично исчезла, оставив их наедине. Харкнесс был в самом настоящем шоке, он просто не понимал, как реагировать на происходящее. Неужели и вправду здесь, сейчас — его Янто, которого он так давно потерял... это невозможно... так не бывает... в это просто невозможно поверить — и всё же Джек верил, верил, потому что он так давно и яростно этого желал... Капитан медленно встал и приблизился к валлийцу почти вплотную. Янто нерешительно сглотнул и опустил взор. — Джек... — ещё тише пробормотал он, судорожно выдохнув. — Сколько времени прошло? — После второй тысячи лет я перестал считать, — надтреснутым голосом ответил Харкнесс. Он чувствовал, как его сотрясает нервная дрожь, как неистово колотится сердце от подобной близости, а к горлу подступают предательские слёзы. — Вчера ночью... когда мы ещё не знали, кто я, ты сказал... — Джонс осёкся, словно подбирая слова или боясь озвучить, боясь, что, если он скажет это вслух, его догадка перестанет быть правдой. Джек осторожно и очень-очень нежно коснулся щеки валлийца кончиками пальцев, и Янто поднял голову, встречаясь взглядом с синими глазами своего капитана. — Всё, что я сказал вчера, было правдой. Я прожил не одно тысячелетие, но всегда помнил тебя, Янто Джонс, и всё это время я любил... и до сих пор люблю. Я люблю тебя... — голос срывался, но Харкнесс всё продолжал и продолжал говорить. К концу речи из глаз брызнули слёзы, и он не желал их сдерживать. Это были слёзы счастья, и робкая надежда, загоревшаяся в сердце, с каждым новым вздохом крепла, всё больше перерастая в уверенность. Янто здесь, рядом, живой — и весь мир сузился до размеров Хаба, и нет ничего бóльшего, что можно было бы желать. И Джек коснулся его губ своими — так же бережно, как и гладил по щеке, всё ещё не до конца веря в реальность своего персонального чуда. И, когда почувствовал ответное движение — робкое, едва уловимое, словно валлиец всё ещё сомневался, — душу затопила безудержная, пьянящая нежность, которая столько лет не могла найти себе выхода. Джек разорвал поцелуй, но только для того, чтобы прижать Янто к себе, крепко, не оставляя ни единого миллиметра между ними, и в то же время так нежно, будто бы кофе-мальчик был сделан из хрусталя. Джонс просто задохнулся от настолько бережных и сильных объятий. Джек никогда раньше так его не обнимал... от этих прикосновений словно гора свалилась с плеч, и напряжение, с которым он жил всё то время, пока искал свои воспоминания, неожиданно отпустило. Слыша тихие всхлипы капитана над своим ухом, валлиец почувствовал, что и сам плачет, уткнувшись в такое родное и такое надёжное плечо. Ноги отказывались держать, но Янто не боялся упасть: одной рукой Джек обнимал его поперёк спины, вторая, большая и тёплая, легла на затылок, и пальцы легко поглаживали курчавые волоски у основания шеи. — Что я делал бы, если бы всё вспомнил, а тебя рядом не было?.. — прошептал Янто. Джек для него всегда был константой, сохраняющей равновесие мира, за него всегда можно было с уверенностью держаться, что бы ни происходило. Даже умирать в его объятиях было совсем не страшно, нет, он не боялся смерти, он просто не хотел расставаться со своим любимым... — Не стоит... об этом... хороший мой... — горячо шептал Харкнесс, покрывая безудержно нежными поцелуями всё, до чего только мог дотянуться: шею, ухо, щёку, скулу, глаза, нос, линию челюсти... Казалось, капитан решил не оставить ни одного миллиметра кожи не зацелованным. — Я здесь, с тобой, я пришёл к тебе... я так скучал... я люблю тебя, о Боже, Янто... я так люблю тебя... Джек тонул в прикосновениях к этой коже. Он больше не мог противиться своим чувствам и желаниям, захлестнувшим его с головой. Хотелось любви, ласки, нежности, хотелось почувствовать своего любимого, впитать в себя и самому отпечататься в нём навсегда, хотелось подарить удовольствие, а не просто взять своё, как он часто делал это раньше. Но теперь, когда он узнал, каково это — терять, когда однажды уже потерял, он понял, что не сможет причинить Янто боль. Никогда. Только не ему. — Я тоже люблю тебя, — тихо отозвался Джонс, прижимаясь теснее и всё ещё сглатывая слёзы. Неужели это не сон, и его капитан действительно рядом, целует так страстно и одновременно так бережно? Неужели это Джек Харкнесс шепчет такие неистовые тёплые слова любви, одновременно продолжая покрывать поцелуями каждый новый обнажающийся участок кожи? Чем он, Янто Джонс, заслужил быть таким любимым самым невероятным человеком во всех мирах? Джек тяжело дышал, привлекая к себе уже наполовину раздетого Янто, прижимая его к своей груди. Джонс трясущимися руками стянул с него рубашку, оглаживая бока широко раскрытыми ладонями, желая почувствовать его сразу всего. Харкнесс склонился и запечатлел собственнический засос на нежной шее любимого. Завтра все будут знать, ради кого валлиец вернулся из мёртвых, когда увидят эту красную отметину. Пусть видит вся Вселенная, потому что больше никто не посмеет отобрать у капитана его чудесного кофе-мальчика. И сам он больше никогда не позволит себе быть грубым, или жестоким, или безразличным. — Прости меня, — всхлипнул Джек, снова привлекая к себе Янто и неистово целуя. — Прости, я был таким эгоистом... — В твоём положении это был единственный выход... я бы называл это скорее инстинктом самосохранения... — Не оправдывай меня... я не заслужил... — горько произнёс Харкнесс, расстёгивая ремень на костюмных брюках. — Я не уберёг тебя... — Тебе не за что себя винить, хватит, — Джонс нежно припал к губам любимого, успокаивающе гладя его по плечам и рукам. Капитан благодарно застонал, углубляя поцелуй, ласково переплетаясь языком со своим валлийцем. Они разорвали поцелуй только для того, чтобы помочь избавиться друг другу от мешающей одежды и улечься на старенький торчвудский диван. Они заново узнавали друг друга, раскрываясь навстречу после столь долгой и тяжёлой разлуки. Янто никогда ещё не видел Джека таким трогательным, одновременно улыбающимся и плачущим и так ярко реагирующим на каждое прикосновение. Постепенно ласки капитана становились всё более горячими, но не грубыми, он исследовал губами тело своего валлийца, несдержанно постанывая с каждым вздохом. Харкнесс зацеловал его до самых кончиков пальцев на ногах, обвёл языком косточки щиколоток, дразняще лизнул возбуждённую плоть, прежде чем вернуться наверх, к лицу Джонса. Джек гладил его по волосам и вглядывался в раскрасневшееся, такое привлекательное и до невозможности любимое лицо, приподнявшись на локте. Он так и замер, пристально глядя на Янто; тот удивлённо переспросил: — Что такое? — Какой же ты прекрасный. Ты самый изумительный человек на свете... — выдохнул Джек в губы Янто, спускаясь руками на бёдра любимого. — Я так мечтал всё это время увидеть тебя... хотя бы раз... Ты — всё, что у меня есть. — И ты... ты просто невероятен, — прошептал в ответ валлиец, прогибаясь в пояснице, когда чуткие и умелые пальцы начали растягивать его. Джонс стонал, прокладывая по коже капитана дорожку из влажных поцелуев. Сейчас он как никогда чувствовал себя в безопасности, на своём месте, важным, нужным, как и всегда было, когда он оказывался во власти Харкнесса. — Ты тоже всё, что у меня есть. Ты — мой мир... Джек в ответ глубоко поцеловал Янто, одновременно медленно входя в него. Янто с невероятной лёгкостью подался навстречу, без боязни раскрываясь, доверяясь, как делал это всегда. Джек чувствовал это безоговорочное доверие сейчас особенно остро и с каким-то сладким ужасом думал: “Как я мог не замечать этого раньше? Как мог позволить себе отвернуться от него, не выслушать, не обнимать чаще, почему был так слеп? Больше никогда, никогда я не допущу подобного... я всегда буду с ним”. И валлиец, будто слыша эти мысли, захлёбывался одновременно смехом и слезами и вскрикивал каждый раз, когда Джек задевал внутри чувствительную точку. Джек потерялся в ощущениях, он забыл, где начинается Янто и заканчивается он сам... и это было всё, чего он желал, желали они оба — насытиться друг другом после долгого и тяжёлого одиночества, сойтись, превратиться в одно целое и больше никогда не расставаться вновь. Они двигались медленно и плавно, желая растянуть долгожданное единение настолько, насколько это вообще возможно. Янто обнимал Джека ногами за талию, блуждая ладонями по телу, прикасаясь везде, где только мог дотянуться. Джек сгорал от этих умопомрачительно ласковых прикосновений мягких пальцев: так умел только Янто, нежный и хрупкий кофе-мальчик с невероятно храбрым и горячо любящим сердцем. За одну только такую любовь можно без сомнений отдаться и потеряться в нём навсегда, но Джек теперь хотел не только принимать любовь. Он хотел дарить её сам, изливая на валлийца всю свою необузданную, безумную нежность. Капитан приподнялся, заглядывая в затуманенные страстью серые глаза. — Джек... — застонал Джонс, откидывая голову на подлокотник дивана, и звук этого голоса поднял Харкнесса на вершину наслаждения. Извиваясь в сладких судорогах любви, Джек толкнулся ещё глубже, и подтолкнул своего любимого к краю. И словно сквозь пелену расслышал протяжный крик удовольствия Янто. Впервые за долгое время Джек чувствовал себя по-настоящему живым. Его переполняло невыразимое счастье, способное свести с ума. Харкнесс привстал, и Янто недовольно замычал, пытаясь привлечь капитана обратно к себе. — Я никуда не уйду, — тихо усмехнулся Джек, поднимая с пола шинель. Потом он лёг рядом с Джонсом, накрывая их обоих колючеватой тканью. Валлиец тут же расслабился, уткнувшись носом в плечо любимого. — Я люблю твоё пальто, — шепнул он, расплываясь в блаженной улыбке и умиротворённо прикрывая глаза. Для капитана это было настолько замечательное зрелище, что он не удержался и поцеловал Янто снова в припухшие от долгих и жадных поцелуев губы. Тепло его тела в кольце рук Джека, его запах, биение его сердца под ладонью, подрагивающая тень от ресниц на щеках, его улыбка — невозможно было представить, как капитан смог существовать без этого столько времени... Харкнесс улыбнулся тоже, спокойно и счастливо. Джонс вздохнул и посмотрел в лицо Джека, такое открытое, такое сияющее, и едва ли был способен поверить, что причина этой ласковой улыбки только в нём одном. — Джек... как ты умудрился помнить?.. — А ты не догадываешься? Я люблю тебя, вот и весь секрет. Мне уже однажды пришлось ждать встречи с тобой около двух тысяч лет... — Когда это? — непонимающе нахмурился валлиец. — Помнишь, я говорил, что Грэй и Джон Харт закопали меня живьём? Так вот это было в 27 году нашей эры. Ещё даже Кардиффа не существовало. И когда я вернулся, я продолжал любить тебя. Сейчас мне пришлось ждать нашей встречи дольше, но это того стоило. — О, cariad! — восхищённо выдохнул Джонс. Он и не представлял, что может чувствовать себя настолько счастливым и уверенным в своём счастье. Это было больше, чем просто любовь. Для Янто любить Джека означало жить им, потеряться в нём, забыть весь мир для него одного. Но Джек, кажется, не собирался требовать ничего подобного — теперь капитан просто хотел быть рядом, наслаждаться присутствием своего валлийца в каждом мгновении своей жизни — и не боялся своих желаний. — Прости меня, Янто, — сокрушённо сказал Харкнесс, взяв лицо любимого в ладони; в его улыбке засквозила печаль. — Я не ценил тебя... теперь всё будет иначе, обещаю. — Я же уже сказал: перестань, — шепнул Янто в ответ. — Всё, что я делал для тебя, было не ради того, чтобы получить от тебя что-то взамен. Любят ведь не потому, что хотят чего-то. И я прекрасно тебя понимаю. Ты бессмертен, тебе было страшно привязываться... — Так и скажи, что я был трусом, — хмыкнул Джек, проведя носом по щеке Джонса. — Что я не хотел смотреть в лицо своей любви, что играл с тобой. — Но это не так. То, что ты чувствовал, было абсолютно... естественно. Теперь я понимаю тебя гораздо лучше, чем когда-либо. Взгляды лежащих рядом встретились: голубой и серый, полные любви и желания быть вместе так долго, как только это возможно. Сердце капитана дрогнуло от последних слов валлийца: в водовороте ощущений он уже успел подзабыть, что Янто теперь бессмертен, и перспектива провести вечность в одиночестве пугала его так же сильно, как когда-то и самого Джека. — Я люблю тебя сильнее, чем кого бы то ни было за свою долгую жизнь, — откровенно признался Харкнесс. Он больше не боялся говорить так открыто, признаваться и Янто, и самому себе в своих чувствах. И дело было даже не в том, что Джонс теперь бессмертен. Нет, Джек по-прежнему беспокоился о нём, боялся его потерять, и даже если бы Янто остался смертным после того, как выпал из Разлома в параллельной реальности, капитан бы не стал скрывать свою любовь. Он прижал своего валлийца теснее к себе, запечатлевая на его губах глубокий, тягучий поцелуй. — Моё чудо. Мой Янто. — Твой, — подтвердил Джонс, нежно улыбаясь. Джек устроился на его груди, позволяя рукам любимого ласково поглаживать себя по волосам и практически мурлыкая от удовольствия. Янто чувствовал себя невозможно уютно. — А ты мой, Джек. — А я твой, — согласился капитан, впервые за долгое время проваливаясь в спокойный и мирный сон, не вызванный алкоголем, не потревоженный кошмарами. Просто потому, что Янто Джонс был рядом.