Причинность

В подвале не было окон, так что Арамис не мог даже предположить, был ли наверху день или ночь. Внутри было холодно, а может, его просто знобило: в любом случае, молодой мушкетер мог только скорчиться на узкой скамье, плотнее запахиваясь в плащ. Он догадывался, что представлял собой в тот момент весьма жалкое зрелище, но это его совершенно не заботило. Когда дверь в камеру открылась в очередной раз, он предпочел не открывать глаза. Но сделать это все же пришлось, когда он услышал командный тон де Тревиля. Сам капитан королевских мушкетеров пожаловал, чтобы посмотреть на своего недостойного подопечного. Арамис почувствовал холодок где-то в груди: у него было слишком мало сил для противостояния, да и не хотел он больше оправдываться. Если граф сочтет его виновным, так тому и быть. — Проснитесь, господин Арамис, — его голос был довольно холоден, но в то же время не слишком, и юноша устало удивился. Он был уверен, что Жан-Арман не поскупится на нелестные высказывания в его адрес. Впрочем, вполне возможно, его презрение было настолько велико, что отбивало всякую охоту к ругательствам. — Вы успели встретиться со своим другом? Он что-нибудь передал вам? — голос начальника был сосредоточенным, деловым, торопливым, но — теперь мушкетер был в этом уверен — лишенным ненависти. — Вспоминайте же. Что он вам сказал? Откуда получил информацию? Мысли тяжело ворочались в голове. О каком друге шла речь? Неужели де Тревиль говорил о пожилом разносчике писем Аделарде, к которому он направлялся на обед до того, как случилось непоправимое? Какое это могло иметь значение? Чужие пальцы крепко сжали его воротник. — Почему вы молчите? Арамис из последних сил попытался сосредоточиться, поднимая дрожавшую кисть и кладя ее поверх руки своего капитана. — Я не знаю, — пробормотал он, с трудом выдавливая слова из горла. — Я не успел… встретиться… с ним… Пальцы де Тревиля теперь обхватывали его подбородок, упорно заставляя юношу смотреть перед собой. — Ну же, не время отчаиваться. Вы уверены, вы точно уверены? — Да, — сглотнул Арамис, бессильно опуская веки. — Почему это… так важно? Ответа он уже не расслышал. Он чувствовал только, что лежит на чем-то жестком, а вокруг творилась какая-то суматоха, но отголоски чьих-то вскриков, топот ног, чужие прикосновения — все это осознавалось с трудом. Молодой человек чувствовал липкий пот, пропитывающий мушкетерский костюм, а каждый новый вдох давался труднее предыдущего. Он отчетливо понимал, что умирает, но почему? Может быть, это милость свыше — дать ему умереть сейчас, прежде чем он почувствует на себе все унижение позорного разоблачения? Арамис знал, что это был грех, тяжелый грех — желать собственной смерти. Впрочем, его падение началось уже давно — с тех пор, как он впервые начал мечтать об Атосе. Вот и сейчас ему упорно слышался его голос. — Арамис, ответьте мне, сейчас же! Мушкетер с трудом пошевелился. Неужели он действительно рядом? Зачем? А потом он снова будто нырнул в прорубь, а когда вынырнул, почувствовал, как шершавая от многочисленных тренировок ладонь поглаживала его по взмокшему лицу. — Ну же, мой друг, не сдавайтесь, — говорил Атос тихо и размеренно, и Арамис послушно открыл глаза, но вместо лица старшего товарища перед его взглядом маячили лишь странные цветные пятна. Он хотел было ответить ему, спросить, что происходит и почему все вокруг суетятся, но из горла вырвался только свистящий хрип. Кромку глаз непривычно обожгло, но он зажмурился, не давая слезам выйти. Он не будет плакать перед Атосом, никогда. Юноша почувствовал, как его с необычайной легкостью подняли и понесли куда-то, но он уже отчаялся понять хоть что-либо из происходившего. Очень хотелось спать, но он не мог позволить себе это сделать, потому что Атос по-прежнему был рядом, и Арамис хотел насладиться этой близостью так долго, насколько это было возможно. — Вы не посмеете оставить меня одного, — говорил Атос, и молодой человек подумал, что тот ошибался, потому что он вовсе не останется один, ведь очень скоро вернутся Д’Артаньян и Портос, и, ах да, они уже не смогут попрощаться с ним. — Простите, — Арамису казалось, что он так и не произнес это слово, но старший мушкетер, очевидно, разобрал его, потому что вдруг повысил голос в отчаянии: — Нет, это вы меня простите. Все должно было… все должно было быть не так, я не догадался, не успел. Проклятье! Я больше не допущу своих ошибок, слышите? — он легонько потряс друга за плечи, но тот больше не слышал, и только почувствовал, как Атос поцеловал его, поцеловал прямо в губы, но он, конечно, не мог быть уверен в том, что это не было лишь игрой воображения.