***
Кто-то от них бежит, кто-то их ищет. Большинство их сторонится, а некоторые из них не могут вылезти. Странные состояния — сущая загадка для человека. Но их странность очевидна лишь тем, кто привык мыслить узко. Кто не знает, как можно одновременно хотеть и не хотеть. Странные состояния невообразимо нормальны, а обычные получаются из них путём наложения и смешения. От любви до ненависти один шаг, и один же — в противоположном направлении. Всё определяют лишь добавки, оставляя в тени главное — неравнодушие. Отдельное удовольствие — дарить странные состояния. Когда женщине одновременно приятно и неприятно, и она не знает, что выбрать, но умоляет продолжать… Как, например, при щекот…***
--…ке… Я внезапно очнулся. Что происходит? Я у умывальников и щекочу… Машку? А она делает вид, что убегает, и смеётся своим звонким голоском? Осознание всего этого пришло только после того, как я завизжал не своим голосом и побежал в сторону домика. Стоп-стоп, ещё раз. Ещё раз. Я встретил Стэнда, у меня был выбор, что с ним сделать. Затем меня внезапно накрыло и я перешёл в трансовое состояние, в ходе которого началась котовасия? Нет, стоп, я что-то упускаю. Точно, что я мог сделать со Стэндом? Порасспрашивать. Или потроллить. Вроде ничего особого. Тогда почему я впал именно в такое состояние именно с такими мыслями, и почему всё закончилось, как закончилось? — Ты продолжаешь меня удивлять. Притом с утра пораньше. — Я тоже хочу тебя подразнить. И в отличие от прошлого раза, не беззлобно… А? Я резко обернулся к нему. На его лице возникла гримаса изумления — уж больно резко отличался тон моей фразы с моими широко раскрытыми, словно озарёнными глазами. — Ты ведь понимаешь, что это значит? — сказал я, подходя к нему. — Неа. — Лагерь — это система, основанная на выборах. Весь вчерашний день я насмехался над выборами, которые предлагал лагерь. И ты видел, что случилось? — Ты побил сам себя? — Да нет же! Я сделал не относящийся к делу выбор с утра — и лагерь его внезапно поддержал! — В смысле? — Я выбирал — расспрашивать или троллить тебя. Потом меня накрыло… — И ты пристал к невинной пионерке. — Ну да. Так вот: я выбирал не между действиями, а между состояниями, понимаешь? — И что? — А то, что я выбрал одно из состояний, оно развилось в транс и стало действием! — Да, теперь я понимаю. — Я о том же. — Вчера я думал, что ты просто слегка двинутый. Прости, что я в тебе сомневался!.. — он словно утёр слезу, я пожал плечами. — Ты идиот, каких свет не видывал!!! — Семён! — услышал я голос Одэвочки. — Поторопись, линейка скоро. — А, да, точно. Стоп… Я забыл свои средства личной гигиены в умывальнике! Можно я быстро сбегаю и прибегу на линейку? — Ладно… Но быстро! Сложно сказать, что испытывала Одэвочка после вчерашнего. Вроде бы как ни в чём не бывало, а вроде и в глаза не смотрит, а взгляд отягощённый. Интересно. Потом проверю. Как оказалось — зря торопился: опоздал на линейку — а там, судя по доносившимся обрывкам речи Одэвочки, ничего путного. Так что я, стараясь, чтобы меня не заметили, прошёл мимо. Я снова прокрутил в голове события вчерашнего дня и этого утра. Так или иначе, Стэнд прав: у меня нет никаких причин считать, что утренний инцидент связан с изменениями лагеря. Как-никак, я нередко умудряюсь что-то недоглядеть и возникают забавные инциденты, как, например, с главной златовлаской лагеря. Так что, пока не получу детального подтверждения своей догадке, её лучше рассматривать как возможную. В столовой оказалось не так уж и много пионеров. Видимо, все поели ещё до линейки, что ли? Так или иначе, я заметил одиноко сидящую Нылку за завтраком. Внезапно передо мной возникла Жуча, библиотекарша: — Бери завтрак и садись. Разговор есть. Я было хотел спросить, приказ ли это, но почувствовал неладное. Я могу согласиться или отказаться, пойти к Нылке или не пойти. Ситуация выбора. Нужно что-то придумать… Внезапно разум начал затуманиваться, словно меня начинало крыть. Это состояние было странной смесью отторжения и приятия, страха и мечтаний, паранойи и шизофрении. И долго находиться в этом состоянии я явно не мог. Плюнув на всё, я выбрал одно из двух…***
Шизофрения, расколотость ума. Таинственный и опасный недуг, когда мышление раскалывается на множество малосвязанных друг с другом частей, которые то собираются вместе, то расходятся снова. И вместе с тем в этом состоянии нет ничего неестественного. В жизни мы постоянно носим маски. Это способ нашего выживания в противоречивых требованиях общества. За маской улыбки нужно скрывать гнев, за маской строгости и гнева — гордость и радость. Маски помогают нам сдерживаться друг перед другом, но они же лишают нас близости. Порою маски так плотно прилегают к человеку, что при их смене он будто становится совсем другим. Хулиган в одном месте становится домашним мальчиком в другом, и даже не замечает этого. Кто же этот человек на самом деле — хулиган или домашний мальчик? Этот вопрос неправильный. Его мышление, его самосознание расколото на множество частей, из которых он собирает себе маски, каждый раз показываясь то так, то эдак. Поэтому личность переходит в маску, а маска образует личность. Так же и с Нылкой. Нылка — лишь имя, которое я дал маске. Рана — имя другой маски. Лишь исключительные события позволят разбить маски и собрать из кусочков…***
--…то, что называют целостной личностью. Находясь в трансе, я краем сознания улавливал, что происходило. Я сел за стол к Нылке, начал ей что-то втирать и попутно есть её завтрак. Нылка уже стала Раной и свирепела с каждой секундой. — Так вот, я это к чему… — я растягивал каждое слово, поднимаясь и отходя. — Мне нравится Нылка — тихая, печальная девочка, которую надо взять на ручки и пожалеть… Рана поднялась со стула. Её пока спокойный, но полный решимости взгляд не предвещал ничего хорошего. — Но Рана — ока какая-то более… живая и настоящая, что ли. Этим она мне нравится даже больше. Ладно, я пошёл… Девушка закрыла лицом руками и побежала в мою сторону. Я едва успел отскочить — она, уже став Нылкой, на полной скорости вылетела из столовой. Судя по всему, я сделал что-то не так… В любом случае, мне есть о чём подумать.***
Что есть сознание? Возможных ответов много, как и форм, в которых существует сознание. Оно подобно механизму, которым пытается управлять наше Я. Но механизм этот сложен и глючен. То, что в повседневной жизни кажется надёжным, невероятно уязвимо и работает с кучей ошибок, а то, что кажется багом, может быть невероятной фичей. Все элементы сознания взаимосвязаны, и устранение одной кажущейся ошибки может обернуться сотнями других. Но самое сложное — понять, где кончается Я и начинаются механизмы сознания, и где кончается ошибка и начинается норма. Мои трансовые состояния для многих кажутся ошибкой, но для меня это естественный способ мыслить. В них я могу контролировать ход основного потока мыслей и его взаимодействия с реальностью. С их помощью я могу решать весьма сложные и нетривиальные задачи, и я достаточно подготовлен, чтобы переходить из них в «нормальное» в нужный момент. Иногда случаются курьёзы, но и на старуху бывает проруха. Судя по всему, лагерь отслеживает выбор не только действий, но и внутренних состояний — оказываясь в ключевых для системы моментах, я выбираю направление потока мыслей в трансовом состоянии, и лагерь принимает это за выбор предложенных им вариантов.***
Естественно, меня такое не устраивает от слова совсем. Но раз так, то нужно придумать и меры противодействия. А для этого мне нужна правильная обстановка. Вот так я и дошёл до медпункта. Как раз и правильная обстановка, и хорошая компания. Тем более мне после вчерашнего надо было показаться. Наверное. На пороге меня как раз встретила Виолестра. — Привет… пионер. Никак подлечиться пришёл? — Предположим, да. А что-то изменится, если я скажу, что я просто гулял? — Тогда я скажу, прогульщик, что у меня для тебя есть ответственное поручение. — Раздеться для проверки зрения? — Можешь начинать прямо здесь, я разрешаю, — улыбнулась она. Удар ниже пояса, однако! — Вы мне поможете составить опись лекарств, которые сегодня привезли, — сказала она, но улыбка с её лица так и не сползла. Из-за спины Виолестры выглянула Нылка, всё ещё красная от произошедшего в столовой. Вот вроде охота сказать, что я думаю про это поручение, а вроде охота продолжить ничего не значащие заигрывания с медсестричкой… О нет!..***
Мы ценим правду, и мы её боимся. Мы осуждаем ложь, но мы не можем без неё. В некотором смысле ложь для нас ценнее правды. Притом, что правда бесценна. Если все будут говорить только правду, люди не уживутся друг с другом. Мы смягчаем правду, обильно разбавляя её ложью, дабы упростить себе жизнь. Но постоянная ложь убивает доверие. Без которого жизнь не легче, чем с одной только правдой. Для себя я нашёл выход из дилеммы: я стремлюсь всегда говорить правду. Иногда я её даже и придумываю. Но если правда слишком груба, я могу и промолчать. Но вместо меня может сказать и моя задница: «Привет, я его задница! И пока!..»***
Очнулся я, когда практически прибежал на площадь. К счастью, там было немноголюдно, поэтому можно было спокойно выругаться. Всё-таки очень неприятно, когда собственный разум выкидывает такие штуки. Положение спасет невероятная атмосфера безопасности лагеря: за мои мелкие проделки никто мне ухо не откусит. Также, судя по прошлому разу, часть сознания продолжает работать даже в трансовом состоянии. А значит, я всё ещё могу вернуть контроль над моим разумом даже в важные для лагеря моменты. Но, как это ни ужасно, мне придётся ещё пару раз «накрыться». Пока я собирался с духом, до ушей дошли какие-то звуки, доносившиеся со стороны сцены. Музыка, значит. А что я могу в плане искусства?***
Искусство — игра с формой и сутью. Собирая правильную форму, ты кажешься более искусен, чем выдавая неоформленную суть. Но в истинном шедевре они едины и неразрывны. Кто-то создаёт головой, ища сути для формы. Кто-то пишет сердцем, плевав на условности. Есть и те, за кого творят вещества — но это лишь лотерея. Результат зависит не только от того, кто и как творил, но и от того, для кого творили и как он это воспринимал. Поэтому говорят: чтобы создать мир, нужно минимум двое — один творит, дабы показать другому. Почему бы не устроить поэтический вечер? В нём бы мы создавали друг для друга миры, а под конец, обессилев, все вместе пребывали в единстве поэтических миров друг друга, в единстве формы и сути. Взять, к примеру, детские стихи. Они таковы, потому что написаны детьми, или потому, что для детей? Ответ всегда посередине: они написаны с толикой детской непосредственности. Например: О сиськи, сиськи, Жопы, жопы… А? Стихотворение детское: его один поэт написал в детстве, сам для себя (то есть для детей), и в этих строках заключена та самая детская непосредственность. Но хватит о ней. Впереди нас ждёт вечная двойственность романтики. Когда они порознь, они не могут друг без друга. Когда они вместе, они не могут друг друга выносить. Воистину, война — второе имя романтики! Например, вот: Я на тебе — как на войне, А на войне — как на тебе. Но я устал. Окончен бой. Беру портвейн. Иду домой… Каково? Что-то не так? Но это же и есть настоящая суть романтики! Не может быть всё «так», всё «как надо»… Ну да ладно. Я вижу, если не берёт ни детская непосредственность, ни двойственность романтики, то нужна возвышенная целостность, подобная пути к светлому будущему. В ней снимается двойственность, но сохраняется непосредственность. Именно ей посвящены монадные стихи!..***
Это неловкое чувство, когда тебя уже отпустило, и ты отчётливо вспомнил, что ушёл на сцену, где играла Двачесска, притащив с собой зачем-то Одэвочку и нескольких пионеров, задвинул перед ними речь, читал стихи, получал возмущённые комментарии и даже вроде адекватно на них реагировал… Но та часть разума, которая всё это осознала, не успела остановить ту, что начала озвучивать те самые монадные стихи. И потому, не успев продекламировать и пары строчек, я был с позором изгнан со сцены. … Спустя время все мы оказались в столовой. Я после случившегося сидел мрачнее тучи. Тем более что слухи уже начали ползти. Сидевшая рядом Нылка краснела и еле жевала свою еду. Внимательно следя, чтобы её никто не отобрал. Пионерка, до чьего имени у меня не доходили руки, демонстративно смотрела в другую сторону. Лишь Улькета сохраняла жизнерадостность и пыталась разрядить обстановку: — Семён, ты ведь пойдёшь на танцы? — Какие?.. — спросил я ошарашенно. Вот чего мне точно не надо — так это лишних свидетелей, особенно если меня так кроет. — Сегодня вечером, на площади… — негромко, но внятно сказала Нылка — Нет, мне там появляться не стоит. Не обижайтесь, девчонки, но мне и первой половины дня хватило… Блондинистая молчунья прыснула, отобразив на лице осведомлённость о произошедшем ранее, но вновь демонстративно отвернулась. — Приходи, будет весело, — ехидно сказала Улькета. — Будешь смотреть, как я там опозорюсь? — вернул я колкость. — А то! — подмигнула она. Я посмотрел на неё тяжёлым взглядом. Она невозмутимо поёжилась. — Ну это, конечно, можно, — ответил я, внезапно смягчившись. — Правда, боюсь, это несколько сорвёт танцы всем остальным… Я заметил укоризненный взгляд разносчицы порядка. — Вот скажи, что ты хочешь — вместе со всеми повеселиться или устроить там трэшугарисодомию, например? — продолжил я разговаривать с Улькетой. — Всё хочу, — ответила она, недолго думая. — И чтобы за это ничего не было? — я приподнял бровь. — А то! Я потрепал её по волосам. Краем глаза я заметил слегка удивлённый и даже заинтересованный взгляд самой ответственной пионерки. Я непроизвольно распушил хвост. — И я бы не отказался. Но — что-нибудь одно. Мне вот тоже приходится выбирать… Так, девчонки, я не знаю, что произойдёт через несколько секунд, заранее прошу прощения… И что же произойдёт?***
За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. Тогда зачем гнаться? Каждый заяц — одна из возможностей, вроде похожих, но имеющих свои преимущества. И потому за ними гонятся. Притом возникает желание реализовать сразу обе возможности, даже если ресурсов хватит впритык. Умный поймёт, что лучше выбрать одного из зайцев, чем потратить ресурсы на обоих и не поймать ни одного. И устремится за ним сквозь столы и стулья, по пионерам и вожатым, сметая всё на своём пути… А мудрый решит иначе. Все возможности таят в себе оборотные стороны. И пословица о двух зайцах может обернуться загадкой о двух стульях. А потому погоня может оказаться бессмысленной, ибо каждый из зайцев заведёт тебя на стул — но заранее неизвестно, на какой именно. Вывод: не нужно гнаться за двумя зайцами: отказ от погони, даже не в пользу размышления, способен навести на новые возможности. Например…***
Я зажмурился и замотал головой. Кажется наваждение прошло. Зато, открыв глаза, я завизжал и с испугу забрался на дерево. И да: не важно, откуда тут дерево и что я делаю в лесу. Важно то, что я очнулся на Улькете!.. Та, увидев мою реакцию, стала ржать как скотина. Я тем временем отдышался и понял, что ничего криминального не произошло. Просто после обеда мы с ней дежурили в столовой и она спёрла конфеты. Я побежал за ней… остальное можно додумать. — Ну ты и визжишь! — еле сказала она, надрываясь, пытаясь меня скопировать и надрываясь от смеха ещё сильнее. Я тем временем сполз с дерева и к ней присоединился. Но, отдышавшись, конфеты всё равно отобрал. Странная штука — время. Вроде бы мы с Улькетой ничего и не делали — но почему уже время ужина? Впрочем, лагерь, судя по моим глюкам, может немного влиять на восприятие. И ведь правда: я не мог, без должной концентрации и некоторых трюков, вспомнить ничего вразумительного о двух прошедших линейках. Словно происходившее тогда кричало мне: не обращай внимания, там ничего интересного!.. Нужно будет проверить завтра. После ужина осталось время до танцев. Драгоценное время, когда можно немного побыть одному. Яркая зелень, чистое небо. Вечная юность. Бесконечное лето. Просто жить и наслаждаться жизнью. Просто бросить все попытки осознать происходящее и своё место в нём…***
Что бы ни случилось, нельзя переставать мыслить. Это всё, что спасёт меня в конце. Если ты эмоционируешь выше нормы — значит, чего-то не понимаешь. Пока ты не осознал ситуацию, ситуация владеет тобой. А понимание делает свободным. Стэнда удивляет, что со мной происходит, значит, с ним такого не было. Лагерь обладает мощным убаюкивающим действием, отвлекся внимание от происходящих в нём странностей. Чтобы отвлечь Стэнда, было достаточно ежедневной рутины. Я более крепкий орешек, потому система использует более сильные способы заморачивания, заставляя меня желать жить здесь, как обычный пионер. Мои глюки можно отнести именно сюда. А значит, со временем сила воздействия будет нарастать.***
Не найдя ответов на терзавшие меня вопросы, я решил прилечь отдохнуть в домике. Буквально на минуту закрыв глаза, я отключился вплоть до 9 часов — до начала танцев. Само мероприятие должно было быть на площади. Я мог спокойно сходить куда-нибудь ещё. На сцену, например — покорчить из себя музыканта. А можно… Ага. Снова накатывает глюк. Сейчас и посмотрим, кто кого.***
Я — лишь тонкая граница между сложными механизмами моего разума и давлением окружающей реальности. И я вынужден эту границу преодолевать. Сложно сказать, где кончается одно и начинается другое. Где я думаю сам, а где за меня подумает дурилка, заботливо посеянная кем-то. Или где мне решение навяжет реальность. Сложнее всего — когда даже не можешь отличить всё это друг от друга. Мои мысли и решения — сложное взаимодействие внешнего и внутреннего. Я могу лишь назвать их по именам, и тогда они станут понятными. Танцы похожи на кривляния. Особенно в исполнении Улькеты. Но если упорядочить их и найти в них смысл, понять, где работает музыка, где — атмосфера, а где — чувства каждого из участников, то он станет чем-то куда большим. И поэтому я сейчас на танцплощадке, присоединяюсь к попыткам Улькеты развеселить народ. И чуть было не начал изображать всякие странности. Хе-хе-хе.***
Вот так я поймал себя в нужный момент. Ещё немного потренироваться — и поймать меня моими же глюками лагерь не сможет. Быстренько сменив несколько партнёров, я ускользнул в тень и дал дёру, несмотря на окрики Одэвочки. Не при ней же кричать от радости, что у меня получилось! Для этого есть сцена. Выпустив пар изображением, как я пою песенки непереводимого для приличных пионеров содержания, я отправился было спать… Но услышал отдаляющиеся шаги. Это была Двачесска. Проследив за ней, я увидел, что она направляется в музкружок. Притаившись по мере возможностей, я проследовал за ней, сел у окна и стал подслушивать. --…кружка противодействия тлетворному влиянию Семёна объявляю открытым! — послышался голос возмущённой блондиночки. Судя по всему, она была заводилой. — А по-моему, он классный! — подала голос Улькета. Судя по возне, остальные покрыли её жестами «Чур меня, чур!». Странно, но я польщён. — Зачитаем список его проступков, — продолжила заводила. — Он не ходит на линейки, не участвует на добровольной основе в жизни лагеря, саботирует проводимые мероприятия. Вместо того, чтобы записаться в кружки, он каждый день вытворяет хулиганские выходки. Более того, он раздаёт нам разные обидные прозвища, а само упоминание о нём вгоняет вожатую в краску! — Он ко мне приставал! — радостно подхватила Двачесска. — Он меня с утра щекотал у умывальников! — не менее радостно подхватила Машка. Послышался возмущённый, а потом обиженный возглас Двачесски. — Он отказался меня насиловать! — решила продолжить Улькета. Судя по всему, ухмыляясь. — А ещё он со мной дежурил в столовой и даже отнёс обратно конфеты! Воцарилась тишина. Каждая из женщин хотела сказать Улькете, что о ней думает. — А по-моему, мы злимся потому, что он видит нас насквозь, — негромко, но внятно сказала Нылка. Даже из-за стекла я почувствовал доносящийся зубовный скрежет. — Оторвала бы ему уши за это, — продолжила Рана. Все немного успокоились, но осадок остался. — Девочки, давайте соберёмся. Мы здесь не соревнуемся, к кому он приставал сильнее. Меня, например, он трогал за… Она осеклась, поняв, что сболтнула лишнего. Потом ещё раз осеклась, поняв, что прошлую осечку не так поймут. С чувством глубокого удовлетворения я ретировался. В домике меня ждали. — Семён! Ты почему с танцев ушёл? — Ну вы понимаете, Одэвочка, я не мог сдержать радость от того, что я вместе со всеми участвую в культурном мероприятии — и даже ничего не натворил! — Ладно. Давай спать. — Мне кажется, что вы чем-то озабочены. — Ну… Одна мысль не даёт мне покоя. Скажи, Семён: вот мы кто? — Пионеры. — В смысле, мы с тобой? — Ну, соседи. К чему вы? — Кто мы, после того, что было?.. — Да не было ничего! Так, нормальное летнее времяпрепровождение. Походы на линейки, участие в жизни лагеря, приёмы пищи, танцы… Всё в пределах нормы! — Спасибо тебе, Семён. От души прямо отлегло! Она выключила свет. — Вам спасибо, Одэвочка. Вам, кстати, очень идёт это платье. Вы были очень красивы на танцах! — И тебе спасибо, Семён, — это благодаря и тебе ребята стали танцевать! Не знаю, почему, но мы взялись за руки… … Наверное, жаль, что я выпускал пар на сцене. Сейчас бы дополнительный пар лишним не был. А так — всё закончилось как-то быстрее… — Семён… Мы что… правда… — Правда в том, что мы нормальные… Нормальные. А вот остальные пионеры — они… Это всё они! — А? — Устраивают, понимаешь ли, танцы, а мы после этого… Радость сдержать не можем! — Да. Да! Я с тобой полностью согласна! Мы легли спать, обоюдно и громко решив, что такое поведение лечится участием в общественной жизни лагеря.