Зажгите свечи в честь любви

Привычный звон шпаг встретил Дашу. Она приходила каждый день по просьбе Гаврилы — приносила барину обед. «Оголодает совсем, исхудает весь, и злой, как черт, будь он неладен, вернется, еще и нам с тобой достанется!» — приговаривал алхимик, снаряжая Дашу дома. Та в ответ лишь посмеивалась, и отмахивалась руками от заботливого мужчины, сующего ей свой кафтан. Девушка не брала его, не потому, что не было ветра или неприятной вечерней прохлады, а зная, что Гавриле еще предстоит самому ехать по делам, а здоровьице уже не то, что раньше. Даша прошла по знакомому коридору Училища, и остановилась у дверей, привычно ожидая Никиту и его друзей. Алеша и Сашка приняли девушку как родную сестру, да и она любила их всем своим сердцем. — Болваны! — послышалось насмешливое восклицание, и дверь хлопнула. Троица влетела в коридор громко хохоча. Только Алеша казался мрачным. Просмеявшись, Никита набрал воды в ковш, и, испив оттуда, заговорил: — По уложению государя нашего Алексея Михалыча, «О чести и бесчестии», — он глянул на Корсака внимательными большими глазами, — Если ты помнишь, от 1649 году… — Честь береги смолоду! — воскликнул Саша, подмигнув другу. — Как платье снову, — откликнулся Корсак, зло глядя в стену, будто она была причиной всех его бед. — Не почтут ли за честь трое защитников чести из Навигацкой школы поздороваться с девушкой? — с насмешливой улыбкой сказала Даша. Парни обернулись, и к ней тотчас с широкой улыбкой подскочил Белов: — Да простит меня леди, — он галантно поклонился, — Можно ли отведать вкусной пищи глупому своевольнику, коей так вкусно пахнет из Вашей корзинки? Даша рассмеялась, снимая полотенце, закрывающее еду. — Ну попробуйте, Александр Федорович. Сашка в ту же секунду ухватил большой бутерброд с ветчиной и сыром, и шлепнулся на лавку рядом с девушкой. Никита тоже подошел, улыбаясь Даше. — Ты очень вовремя, Подаренка, — он взял из корзиры такой же бутерброд, попутно нацепив на него пару овощей, — Вкуснотища, соли бы еще. -Возьмите, барин, — Даша протянула ему небольшой коробок с солью, - Алеша, а ты не будешь? Корсак лишь насупился еще больше: — У меня тут… я тут… Этот старый скот снова выпустил меня из списков, а вы только жрать и думаете! Девушка лишь похлопала глазами от удивления. — Э, не бери в голову, Лешка сегодня совсем не в духе, — с набитыми щеками сказал ей Саша. — А с самим «старым скотом», ты говорил? — прищурила голубые глаза Даша. — А верно Дашка говорит, — подскочил Белов, — Лешка! Если ты видишь оскорбление своей личности, — он встал, вытирая крошки с лица, — То это надобно пресечь! Потому как жизнь наша принадлежит Родине… — Но честь — никому! — закончили все трое. — Пошли, — кивнул Корсак, направляясь к дверям Котова. Никита подмигнул немного растерявшейся девушке, и она пошла следом за ним и Сашей. Корсак собрался с силами и, постучав, вошел. Друзья сели на лестницу рядом, по пути дожевывая бутерброды. Спустя некоторое время в кабинете Котова раздались крики и шум, и Корсак вылетел из дверей, ударившись подбородком о стену. Никита подскочил, вслед за ним и Саша. Даша откинула золотую косу назад и испуганно глядела на кабинет, пытаясь понять, что там произошло. — Защищайтесь, сударь… — злобно проговорил Алеша и выхватил шпагу. С криками, друзья пытались остановить разбушевавшегося гардемарина. Даша слышала обрывки некоторых фраз, и оставив корзину, тоже ухватила Корсака за локоть, оттаскивая к дверям. «Гардемарины!», «Да мы потонем в ближашей луже!», «Вы разрушили школу, сударь!», — кричал Алеша, пытаясь вырваться и насадить штык-юнкера на острие шпаги. — Лешка, ты ж убьешь его! — повторял Сашка, держа его за плечи. — Лешка, одумайся, Лешка! — вторил ему звонкоголосый Никита. И тут шпага задела напудренный парик, и он слетел на пол, открывая курсантам блестящую лысину надзирателя. Секунда тишины, и грянул такой хохот, что стекла кабинета зазвенели в ответ. Даже Даша не могла удержаться от тихого смеха. Котов, как громом пораженный, застыл, но быстро пришел в себя и отвесил Лешке пощечину. Тот не остался в долгу и с размаху впечатал кулак в морду штык-юнкера. Котов повалился на стол, изрыгаясь проклятиями и бранью. — Зря мы так, Никита Григорьевич, — тихо сказала своему барину девушка. Никита отмахнулся, покатываясь со смеху. Взгляд Котова упал на голубоглазую крестьянку. Маленькие поросячьи глазки прищурились. — Посторонним в школу вход воспрещен, тем более женщине! — он поднялся и сделал угрожающий шаг по направлению к Даше, — Кто такая? Давно розгами не получала? Девушка невольно отступила назад, понимая, в какой просак попала. Нахмурившись, Никита шагнул навстречу штык-юнкеру, закрывая широкими плечами Дашу от его глаз: — Это моя крепостная, сударь. Извольте обращаться с ней вежливо, — негромко, но настойчиво сказал он, кладя ладонь на эфес шпаги. — Ах, какое дело, — поросячьи глазки заблестели от ядовитости, — Правила всем одинаковы, курсант. Или мне стоит обращаться к Вам иначе, великий покровитель? Никита прищурил глаза. — Князь Оленев, если Вам будет угодно, сударь, — в голосе юного князя почувствовался металл. Котов почувствовал, что вступил на неправильную тропинку, и взвизгнул: — Вон отсюда все четверо! **** Жарко растопленная Гаврилой печь согревала весь дом. Никита с листами бумаги сидел на подоконнике, покусывая кончик пера. Стихи никак не шли, голову юного князя не покидали тяжкие раздумья. «Аукнется нам эта ссора с Котовым, ох аукнется. Зря я Дарью не послушал», — проносилось у него в голове. Звезды на темном бархате неба сияли, будто пытались намекнуть, что про них Оленев совсем позабыл, и давно не лежал на сеновале, разглядывая созвездия. Никита смотрел в небо, и не видел, на что он смотрит. Отдаляясь в свои мысли, он совсем забыл о своем существовании в мире материальном, и вздрогнул, когда рядом с ним стукнул подсвечник, возвращая князя в реальность. — Черт возьми, что ты тут делаешь?! — сердито воскликнул он. На него смотрели два голубых глаза, хлопая пушистыми ресницами. — Простите, барин, поздно уже — я Вам свечу принесла. Гаврила Ефимович говорит, зрение в темноте портится… Никита почувствовал совестливый укол. Он развернулся всем корпусом к девушке, в волнении теребящей свою косу. Эта привычка забавляла Оленева. Нет, забавляла она его в годы детства, сейчас она казалась уже родной. — Это ты меня извини, — подмигнул князь крепостной, — Задумался я, Подаренка, вот и дернуло меня за язык. Спасибо, ступай к себе. Девушка улыбнулась и вышла из комнаты, оставив барина одного. Оленев вновь развернулся к окну. «Звезды стали красивее».