Теория

— Очако-чан, с тобой всё хорошо? — Цую с любопытством смотрит на подругу, чуть склонив голову. Если сначала она просто хотела проведать подругу после утренней тренировки и забрать на обед, то теперь вопрос стоит в том, чтобы выяснить, насколько она вменяема и можно ли её вообще вести в кафетерий к другим людям. — Мм, — доносится невразумительно в ответ. — Ты обнимаешься с подушкой и жуёшь уголок наволочки уже минут двадцать. Точно всё в порядке? — Цую в очередной раз тянет за угол подушку, в которую Очако вцепилась мёртвой хваткой, но попытка успехом не увенчалась. Вместо этого её подруга зарывается лицом в подушку, переворачивается набок и сворачивается в позу эмбриона, что-то пища во всё ту же несчастную подушку. — Тебя очень сильно уронили на тренировке, да? — осторожно спрашивает Цую. И снова в ответ невнятное мычание, после которого следует сдавленное хихиканье. — Очако-чан, — пробует Цую ещё раз. Она замечает чуть пониже чужих ушей красные пятна, размытым контуром до середины нижней челюсти. — Ты либо очень счастливая, либо Бакуго бил тебя о стену, держа за голову. Я вижу слабые ожоги. На этих словах Очако резко выравнивается вся красная и икает. У неё на губах гуляет шальная улыбка и глаза сияют. И взгляд виновато-счастливый, что Цую почти уверена, что оба её варианта верны. — Мне конец, — выдавливает из себя Очако, после чего снова пищит, зарывшись лицом в подушку. — Почему? — Цую слишком тактична, чтобы отбирать подушку или повышать голос, но у неё уже закралась мысль позвать для этих целей Мину, у которой нет подобных ограничений. — Кажется, мне нравится Бакуго-кун, — севшим голосом наконец произносит Очако, всё ещё скрывая часть лица подушкой. — Это понятно, — за эти слова Цую одаривают ошарашенным взглядом. — Есть что-то новое? — И он, кажется, не против этого, — не вдаваясь в подробности отвечает Очако, снова падая спиной на кровать. — По крайней мере, я могу судить по… некоторым действиям. — Что же в этом плохого? У нас не запрещено влюбляться, вы только правил не нарушайте, — Цую улыбается и поднимается с кровати, намереваясь за собой и хозяйку комнаты поднять. — Но мы же партнёры, и это может мешать нашей будущей работе! — выпаливает Очако и вздыхает. — Ты так говоришь, будто стажировка не две недели длится, а до конца жизни, — хмыкает Цую и идёт к двери. — Нам нужно поторопиться, Очако-чан, иначе мы не сможем пообедать в академии и придётся тратиться на еду. Стоит ли говорить, что уже через тридцать секунд они идут к лифтам? *** На часах переваливает за девять вечера, когда Очако после душа наконец вползает на кухню, чтобы сделать себе чаю и хотя бы попытаться вникнуть в свои конспекты: стажировка — это святое, но в двадцатых числах мая промежуточные зачёты и неплохо бы начать учить заранее. Очако слишком долго воевала за место в десятке лучших в классе, чтобы так просто провалиться на финишной прямой. Хотя, если совсем уж честно, желания у неё хватит только на то, чтобы притвориться трупом и вырубиться прямо посреди кухни — две тренировки за день опустошили её окончательно. Ноги переставлять получается с трудом, но упрямство — двигатель прогресса, и Очако всё же удаётся включить чайник и даже бросить пакетик в чашку. Опершись руками на столешницу, она чуть качается со стороны в сторону, изо всех сил борясь со сном: завтра последний день перед стажировкой, а домашки море, если не целый океан. Надо всё успеть… — Ты, блять, ещё головой об стол въебись — твоей башке терять нечего! — Очако находит себя в каком-то странном полузаваленном состоянии, когда её резко дёргают за руку, чтобы выровнять положение. Кисть немного жжёт, но в нос бьёт сладковатый запах, и вместо того, чтобы шарахнуться от напарника, она только с удовольствием вдыхает и прижимается носом к чужой футболке. — Урарака, отвали. Руки у Кацуки большие и крепкие, на бицепс удобно класть голову, а если устроить её на груди, то под мерное сердцебиение можно и заснуть. Вот только бы он ещё не ругался — цены бы не было. А почему он собственно ругается и даже пытается её отодрать от себя? У Очако резко распахиваются глаза, когда она осознаёт, что буквально обвила пояс Кацуки руками и прижалась к нему, засыпая в очередной раз. Она тут же отпускает руки и делает шаг назад, ожидая волны воплей. Но ничего не происходит: Кацуки пыхтит в унисон с чайником, и из его ушей вот-вот пар пойдёт. Ему требуется секунд десять, чтобы, стиснув зубы, успокоиться до приемлемого уровня. Очако, взбодренная по самое «не могу», непослушными губами сипит «прости». — Тренировка в семь утра, дурында, а ты все углы собираешь и тетрадками сыпешься, — ворчит он, устало запуская пятерню в волосы. Очако успевает заметить несколько пластырей и сбитые локти — тренировка причуды ни у кого из них легко не проходила. — Вали спать, пока ты ещё ходить способна. — Спасибо за заботу, — Очако хочет дурашливо поклониться, но этот финт едва не стоит ей драгоценного равновесия, хорошо, что за спинку стула ухватиться успела. Вестибулярный аппарат протестует вообще против любого движения. — Мне надо учиться, чтобы быть хорошим героем и не отставать. Я сейчас немного по болевым точкам почитаю и потом… — Ты валишь сейчас! — рычит Кацуки, после чего хватает конспекты Очако. — Я их нахуй повзрываю, если ты… — Ты с ума сошёл! Я, знаешь, сколько времени убила на них! — она пытается кинуться вперёд и спасти свои вещи, но перед глазами всё плывёт и нужно несколько секунд, чтобы снова нормально видеть. Это не на шутку пугает, но уступать она не собирается, поэтому Очако плюхается на стул, закинув ногу на ногу и сложив руки. — Ну, давай, взрывай, — она почти с удовольствием наблюдает охеревание на чужом лице от резкой смены тактики. — Но учти, что я потом присвою твои записи. Мне несложно, если хочешь знать. Её снова ведёт, кренит вправо, прежде чем она замечает это. Усталость снова напоминает о себе. — Твою мать, Урарака, — бормочет Кацуки, наблюдая перед собой человеческую версию Пизанской башни. Очако кренит всё больше. — Не надо мою маму, она хорошая, а ты противный, — Очако показывает ему язык, и едва его не прикусывает: её закидывают на плечо, как мешок с картошкой, и просто уносят прочь из кухни. В панике Очако цепляется руками снова за пояс Кацуки и прижимается лицом к его спине. — Мне надо учиться! — Захлопнись, грёбанная королева упрямства! Ты идёшь спать! — в тон ей отвечает Кацуки, сильнее сжимая неприкрытые шортами бёдра. Очако дёргает ногами в попытке вырваться, но когда её за это шлёпают по заднице (со всего маха приложил, придурок!) и оставляют горячую ладонь на копчике, она решает отомстить ему потом. Когда выспится. А сейчас ей вполне уютно и тепло — неожиданно Кацуки способен плавно передвигаться, а не топая, как обычно, так что её даже не укачивает. - Чистой воды домогательство, - бормочет Очако и тут же вскрикивает. - Не щипайся, я правду говорю! Когда они исчезают в лифте, Цую, наблюдавшая за этим эпичным уходом, поднимает тетради подруги и идёт в общий зал. — Надеюсь, правил они не нарушат, ква, — покачав головой, Цую едва заметно улыбается и берётся за учёбу.