Теория

— Да ты королева стиля. Большего пиздеца придумать не могла? — морщит нос Кацуки, в очередной раз косясь на её обувь. — Тупое сочетание. — Я не собираюсь бегать на каблуках! Я быстрее ногу сломаю, чем вообще догоню кого-то, — глядит на него исподлобья Очако. В её руках бокал с какой-то газировкой, из которого она делает маленький глоток, чтобы хоть чем-то себя занять. Она знала, что не будет ей покоя за её внешний вид, но была уверена, что сначала прилетит за платье, мол, плечи и руки открытые, юбка спереди короткая, да и корсет платья слишком откровенный. Конечно можно рассказать целую историю, как они с Миной на это платье скидывались, потому что обе в одном размере, да и для заданий оно удобное, но… Всё равно сначала кеды под раздачу попали (их, между прочим, целый час чистили!), которые Очако надела на этот приём. Тут в принципе люди поэкстравагантнее одеты! Очако краем глаза замечает, что у её напарника снова открывается рот и, не желая ждать очередного недовольства, выпаливает на одном дыхании: — Верхняя юбка отстёгивается, под нижней — шорты, корсет держится на мне намертво, особенно после того, когда его затягивал ты, поэтому отстань! — и раскрасневшаяся делает ещё глоток газировки — Кацуки только и помог ей с корсетом перед тем, как уйти на разведку, где ждать служебную машину, так что неудивительно, что он только сейчас вымещает своё недовольство — так бы мог и в номере заставить переобуваться под хриплое ворчание. Но вместо этого Кацуки вопросительно вскидывает бровь и прячет руки поглубже в карманы, снова сутулясь. — Урарака, ты больная на голову? Нахуй мне сдалось твоё шмотьё? Если охота светить своими «прелестями», — он издевательски показывает кавычки в воздухе пальцами, — то вперёд. Главное, задание. В какой-то момент у Очако готов пойти дым из ушей от возмущения, потому что Кацуки просто не понимает, что такое заниматься преследованием в платье — у мужчин и так не напряг в одежде, а тут ещё… И что это ещё за воздушные кавычки?! Вдох-выдох. — А мне нравится твоя рубашка — тебе идёт такой цвет, — невозмутимо отвечает Очако, хотя щёки горят таким же бордовым оттенком, что её платье и выше названная рубашка. — Я пройдусь по верхним этажам — вдруг удастся что-то заметить. Если что, я на связи, — она неуловимым движением касается уха, словно поправляя волосы, напоминая про наушник. Очако не сбегает от Кацуки — она стратегически отступает, потому что он прав: от работы отвлекаться нельзя. Их задание: обеспечить безопасность на благотворительной вечеринке, где неожиданно много молодёжи — чаще всего присланная вместо своих добродетельных, но безумно занятых родителей. Очако и Кацуки не выделяются на их фоне ничем, кроме коротких перепалок между собой раз в четверть часа, когда пересекаются для обмена собранной информацией. Вакаяги тоже где-то бродит в своём юношеском обличии, но внимания к себе не привлекает от слова «совсем». Зал огромный, но это не мешает Очако ещё в первый свой обход заметить укромные уголки, в которых можно спрятаться с совершенно разными целями: от поцелуев украдкой до закладки бомбы. Очако старается быть внимательной к мелочам, к ней даже несколько раз подходят знакомиться, потому что уж слишком у неё острый взгляд, когда видит, что кто-то уединяется подальше от остальных. Но Очако не выглядит угрожающей в своём любопытстве, а скорее вежливо заинтересованной, поэтому и притягивает к себе парней, как магнит. Её приглашают потанцевать, приносят напитки, даже зовут на свидания — это до нелепого странно для Очако, которая последние несколько лет проводит в академии, не показывая оттуда носа, что смущение с её лица просто не сходит. — О, нет, извините, я не смогу встретиться с вами завтра, — она снова застенчиво улыбается, глядя в пол, до последнего разыгрывая из себя невинность перед новым знакомым. — Мой молодой человек очень ревнивый — не пускает с малознакомыми людьми, — горло щекочут смешки, потому что даже несмотря на договоренность подыгрывать друг другу, если придётся врать, то Кацуки, наверное, раздробил бы себе все зубы в попытке сжать их, когда ругательства попытались бы вырваться наружу. — Но я могу вас познакомить. Пойдёмте? Ей снова вежливо отказывают, говорят напоследок несколько комплиментов и растворяются в толпе. Очако облегченно вздыхает и идёт к своему напарнику, потому что есть чем поделиться и надо поторопиться. Вокруг Кацуки нет ни единой живой души, отчего вокруг него образовался некий вакуум, позволяющий ему не бросаться ни на кого. Очако замечает группу девиц, которые шепчутся неподалёку и бросают на него заинтересованные взгляды, и ей даже хочется извиниться перед ними, что они могут обломаться даже не отходя от своего места. — Бакуго-кун, пошли потанцуем? — Очако молится всем существующим и несуществующим богам, чтобы всё прошло тихо, потому что ей нужна помощь и план надо придумать как можно скорее. Она ласково обхватывает его левую кисть и тянет за собой на танцпол. — Там как раз вальс, ну же! — Урарака, — он с подозрением щурит глаза, глядя ей в лицо, после чего переводит взгляд на их руки. — Так на публику поиграть захотелось? — Я сейчас пойду искать нашего семпая, и мы справимся без вредного Бакуго-куна, — продолжая улыбаться, шипит Очако. — Пойдём. Она видит, как напрягается чужая челюсть, но больше ей ничего не говорят, зато ведут за руку танцевать. У Кацуки шершавые мозолистые руки, но их всё равно приятно касаться, потому что они тёплые и именно сейчас не норовят сломать ей пальцы. Когда они останавливаются где-то среди танцующих, Очако сама жалеет, что без каблуков: ей не хватает роста, особенно, когда Кацуки выравнивается и становится на исходную позицию танца. Она ловит себя на том, что с лёгкостью смотрела бы на него значительно дольше, чем две секунды, которые ей дали — дальше её прижимают за талию и едва не вжимают носом в крепкую грудь. — Бакуго-кун, мне так неудобно, — бормочет Очако, приподнимая голову. Хватку немного ослабляют, и Кацуки снова сутулится, чтобы ей было удобнее. Они аккуратненько ступают по паркету, неплохо имитируя вальс, и как только до ближайшей пары оказывается достаточно расстояния, Очако начинает рассказывать. — Второй этаж, балкон по правой стороне, ниша у окна — возможно там будет источник первого залпа от злодеев, — негромко сообщает она и тянет Кацуки за шею ближе к себе, вынуждая наклониться чуть больше. — Я видела, как в том участке несколько раз собиралась компания молодых людей, и среди них был всё время один и тот же парень — я тебе потом покажу, он тут единственный с рыжей бородкой ходит. — И хули мы ещё здесь? — шипит Кацуки, явно намереваясь стартануть в указанное место. — Потому что они должны связаться друг с другом по вот этим микрофонам, — она убирает руку с его шеи и раскрывает ладонь, где покоятся четыре одинаковых золотых зажима на галстук. — Возможно это не все, но я бы предпочла больше туда не соваться — я близка к тому, чтобы меня заподозрили. Вакаяги предупреждён. Сейчас он занят приготовлениями для предупреждения нападения. У тебя как? Ей не отвечают, потому что сначала отбирают зажимы, чтобы спрятать в карман брюк, затем заставляют станцевать ещё круг по паркету, и только потом наклоняются к ней так низко, что даже сама Очако верит, что сейчас её прилюдно поцелуют. — У входных дверей несколько зашуганных парней, постоянно переглядываются — их нам Вакаяги ещё в поезде показывал, у столов с закуской деваха в жёлтом платье и какой-то громила тоже постоянно ищут взглядом кого-то. Громила несколько раз жал на свой галстук, но, по ходу, у него ничего не получилось. На балконе за нами наблюдает какой-то мужик с козлиной бородой, — жарко шепчет он ей на ухо, придерживая лицо двумя ладонями. Очако жадно впитывает информацию, но всё равно не может не краснеть, потому что слишком близко, потому что мурашки. Когда она чувствует сухой поцелуй на своей щеке (Кацуки явно пытался оправдать их остановку посреди танцующих для остальных). — Надо сказать Вакаяги и добраться до дверей, — лепечет Очако, заставляя себя не пялиться по сторонам, которые указал Кацуки. — Не надо, — обрывает её напарник и резко уходит в сторону. Они за долю секунды оказываются за колонной, когда рядом с тем местом, где они стояли, оказывается барышня в жёлтом. — Что у неё за причуда? — шипит Кацуки, продолжая прижимать к себе Очако. От имиджа нежно влюбленной пары осталось аж целых ничего. — Явно без телесного контакта не обойдётся, — отвечает ему Очако, стараясь выглядеть при этом жизнерадостно — не хватало ещё привлечь лишнее внимание. — У них в планах, похоже, взять присутствующих в плен — что для выкупа, что для шантажа — идеальный вариант. — Простите, вы не видели мой зажим для галстука? — заговаривает с Очако тот самый парень с бородой, и у неё холодеет внутри. Хватает её только на виноватую улыбку и покачивание головой. Затем она понимает, что её отталкивают в сторону, и становится понятно, что пора заняться эвакуацией, пока это ещё возможно. По наушнику Вакаяги сообщает, что подмога уже на месте, осталось только справиться без жертв. Быстрым шагом она подходит к группе девиц, которые ближе всего ко входу, и жалобно просит ей помочь, потому что голова кругом и сейчас будет совсем плохо (не так далеко от правды: не понятно, как долго Кацуки сможет удерживаться от прямой атаки, чтобы не вызвать панику). Девушки тут же начинают охать, предлагать что-то из своих сумочек, просят даже кого-то из парней помочь, и первой группе удаётся покинуть помещение без проблем — дежурящие у выхода следят за Кацуки и бородатым парнем больше, чем за дверями. Уже на улице Очако скороговоркой поясняет, чтобы вышедшие с ней молодые люди уходили к полицейским машинам, стоящим неподалёку. На улице тепло, на небе розовеет закат, а Очако стаскивает верхний слой юбки, бросая куда-то в кусты (всё-таки хотелось бы потом найти этот кусок ткани) и бежит обратно, попутно активируя на себе причуду. Внутрь она попадает через открытое окно как раз в тот момент, когда раздаётся первый взрыв. Среди гостей поднимается паника, и надо действовать ещё быстрее. Очако бежит по балкону, попутно призывая всех гостей подойти к ней, чтобы пройтись по отработанной схеме и эвакуировать через окно, но отправить вниз она успевает всего с дюжину людей. Её саму едва не сносит в окно, потому что за взрывом начинает трясти стены из-за пущенной вибрации, которая и не думает прекращаться. Очако бежит вниз, пересекается с Вакаяги и уже вдвоём им удаётся в короткой стычке вырубить дежурных у дверей, которые явно дезориентированы — Очако подозревает, что на них и так особо не надеялись, потому что к ним бежит та девушка в жёлтом, пока гости выбегают наружу, продолжая толкаться. Людей всё ещё много, и стоит поблагодарить организаторов за этот особняк, где зал на первом этаже. — Бакуго-кун, окно! — орёт Очако, не особо надеясь, что её услышат среди общего шума. Но чудеса случаются: Кацуки направляет ладонь в дальнее от себя окно и бьёт взрывом, вынося и полстены заодно. Ему самому приходится ракетой взлететь вверх, чтобы найти преимущество в атаке — в воздухе его не смогут достать. Он носится на предельных скоростях, стремясь закончить всё как можно быстрее, но Очако не следит за ним — для её бокового зрения он просто оранжево-бордовое пятно, от которого несёт бензином. Очако в этой суматохе успевает поднять обломки вокруг сражающихся Кацуки и бородача на случай необходимого прикрытия. Гражданских за пару минут не остаётся никого, пока про-герои прикрывают им отход. Очако замечает, что против её напарника вышел и тот громила, который был рядом с девушкой в жёлтом. Остальных заговорщиков не видно — по ходу, уже ушли. — Не стоит отвлекаться, — пропевает ей на ухо мелодичный голос, после чего к ней прикасаются совсем легонько, но и этого достаточно, чтобы Очако окаменела. — Горгона не упускает своих жертв. Беспомощность — это самое ужасное, что можно придумать для героя. Очако стоит статуей и просто смотрит, как Кацуки носится по залу, уворачиваясь от созданных вибрациями землетрясений, как палит взрывами в ответ, продолжая удерживать собственную причуду в узде во избежание большей разрухи. Громила увеличивается в размерах, превращаясь в огромный шар, и с ужасающей скоростью несётся на Кацуки, который только отпрыгнул от предыдущей атаки. Отсчёт идёт на секунды и всё решает только дьявольская скорость реакции. На помощь Вакаяги рассчитывать не приходится: он отвлекает на себя Горгону, и ему приходится применить всю свою сноровку, чтобы избежать прикосновения этой опасной руки. Очако хочет кричать. У неё напряжено всё тело, она силится вырвать из оков чужой причуды, делая ставку на то, что у всего есть лимит. Только бы пошевелить руками… — Отмена! — надтреснутым голосом кричит Очако, соединяя кончики пальцев. Кацуки, правда, спасся бы и без её помощи, потому что в его руках уже зарождался взрыв, способный снести всё живое в радиусе десятков метров, но метеоритный дождь в буквальном смысле сваливается на головы злодеев, выводит их из строя, добивая. — Охуенно! — вопит довольный Кацуки, рассматривая образовавшиеся завалы. — Бля, я надеюсь, мне не будут рассказывать, что это я один проебался с уроном. Урарака, если будешь овцой и не замолвишь за меня словцо, то… — он поворачивается к ней, всё также с сияющим от триумфа лицом, но уже через секунду его брови съезжаются к переносице. — Кто тебе руки погрыз? Ему не отвечают: Очако завороженно смотрит на длинные кровоточащие полосы на своих предплечьях, словно кто-то драл её когтями — причуда Горгоны не хотела её отпускать так просто. Но боли не чувствуется, только крови как-то много. Потом мигалки, вой сирены, медики, осмотр, лечение и перевязка. Ещё около двух часов идёт на разговор с полицией и составление детальных отчётов. Кацуки отдаёт зажимы в качестве улик полиции и одну вручает Вакаяги, мол, пусть и у нас будет, потому что часть банды злодеев всё-таки сбежала, и любая зацепка может пригодится (у полиции потом не допросишься — бумажками-прошениями завалят и конец истории). Обратно в отель их везут на служебной машине, потому что особняк за городом, и до Осаки ещё надо доехать. Едут они в тишине, уставшие, но с чувством выполненного долга. *** — Тяжелый денёк, — вздыхает Очако, плюхаясь на свою кровать. Затем заваливается полностью, разжимая наконец кулак, где всё это время держала верхнюю юбку, которую чудом не завалило во время взрыва, так что платье всё ещё подлежало восстановлению. — Бакуго-кун хорошо поработал. — Всё равно что отобрать конфету у ребёнка, — фыркает Кацуки, потягиваясь. Он стаскивает с себя пиджак, который его изрядно задолбал за целый день, расстёгивает манжеты, затем пуговицы от горла вниз и почти стаскивает с себя рубашку, но сказанные тихо слова заставляют его замереть от неожиданности. — Бакуго-кун просто никогда не пробовал это сделать — задача не из лёгких, знаешь ли, — с лёгким смешком отвечает Очако. — Я бы в детстве стояла бы за свои конфеты не на жизнь, а на смерть, потому что редко удавалось купить. — По твоим щекам сразу видно, что ты, будь твоя воля, была бы сахарной якудзой, мечтой диабетика, — незло отмахивается Кацуки, и эта его редкая интонация заставляет Очако снова сесть на кровати и даже потянуться к своему рюкзаку за леденцами, которые всегда с собой таскает. — Ты бы всё равно не смог отобрать конфету у ребёнка — либо оглох бы, либо подорвал бы что-то, — Очако выуживает упаковку наружу. — Я смотрю, ты до звезды уверена в этом? А может, хорош пиздеть? — Кацуки по привычке прячет руки в карманы штанов и смотрит почти обижено. Очако на его глазах кладёт себе в рот леденец и улыбается ярко. — Что ж, отбери у сахарного якудзы конфетку, — она на секунду показывает край леденца, зажатый между зубов. — Тогда поверю, что тебе это по плечу. Или слабо? Провоцировать Очако умеет, но обычно она использует это на поле боя, потому что иначе порой себе преимущество не выбьешь. Иногда, правда, приходится очень краснеть за свои слова, а при спаррингах с одноклассниками — даже извиняться, но сейчас она настолько измотана, что ей ни капельки не стыдно. Ей просто хочется. Хочется немного подразнить Бакуго Кацуки. Можно ли внести её имя в список камикадзе? Кацуки стоит в расстёгнутой рубашке, злой, как чёрт, потому что на лице написано, что он прекрасно осознаёт весь этот дешёвый фарс, и только азартная натура не даёт ему так просто отмахнуться и сказать, что он пас. — Ничего умнее твоя башка придумать не смогла? — хрипло спрашивает он, подходя вплотную к Очако. — Если не хочешь пробовать, то я просто сгрызу леденец и… — Очако не успевает договорить, потому что её рывком поднимают на ноги, заставляя встать на не очень-то высокой кровати. Всего секунду она немного выше Кацуки, но этой разнице ей особо не дают порадоваться. Широкая ладонь укладывается ей на затылок и давит вниз, заставляя прижаться губами к чужим. Сейчас нет мягкой прелюдии, нет спокойного любопытства: язык Кацуки целенаправленно шарит по её рту в поиске конфеты. Второй рукой он прижимает её к себе за талию, не давая путей к отступлению, но Очако вроде как и не собиралась — она играется в нападение, иногда отталкивая настырный язык своим, или даже умудряясь его легонько коснуться, снова дразнясь. Кацуки рычит в поцелуй, недовольный её выходками, и Очако приоткрывает глаза, не желая терять этого зрелища, потому что Бакуго Кацуки целуется с закрытыми глазами и с самым сосредоточенным видом. Она прижимается к нему сильнее, буквально распластываясь грудью на чужой крепкой, и пользуясь короткой заминкой, щекочет чужое нёбо кончиком языка, после чего охает: за это её шлёпнули по заднице, мол, не выёбывайся. Но Очако отчего-то всё равно очень весело. Она разрывает их поцелуй на пару секунд, чтобы несколько раз чмокнуть Кацуки в раскрытые губы и украдкой вытереть сладкую слюну с уголка рта. Ей думается, что с каждым разом их поцелуи похожи на поцелуи в общепринятом значении этого слова — дело практики, так сказать. Кацуки снова припадает к её губам, проталкивая язык как можно глубже и наконец отбирает остаток леденца, который Очако так отчаянно пыталась сохранить. Поцелуй прерывается. Они оба тяжело дышат. На зубах Кацуки хрустит остаток леденца, пока Очако на нём висит безвольной тряпочкой, вцепившись в плечи. — Хорошо, хорошо, конфету ты бы отобрал — ты ужасный взрослый, знаешь? — выдыхает ему в щеку Очако. — А теперь расшнуруй мне корсет, пожалуйста — я не хочу в нём жить. В ответ ей ничего не говорят, только ловко справляются со шнурком, и как только корсет ослаблен достаточно, Очако уходит в душ: сегодня у неё нет сил продолжить, хотя и очень хочется. Когда Кацуки тоже уходит в душ, оставляя её одну, Очако ныряет под одеяло. Внутри живота ощущается острое предвкушение и ноги невольно трутся друг о друга, пусть ей бы и хотелось это контролировать. Ещё она подозревает, что бельё у неё снова будет влажное, но чувство стыда так и не объявилось. Очако засыпает в сладковатом запахе, который оставил после себя её напарник, и крепко прижимает к себе подушку, потому что руки всё ещё горят от прикосновений.