Теория

Пускай Очако и не выглядит ходячей энциклопедией, но дурой назвать её тоже сложно: она понимает, что та шутливая теория оказалась самой настоящей правдой, и крепко так задела Кацуки, раз аж до сих пор помнит. И сейчас, когда они с первыми лучами солнца залезают в машину, где за рулём Вакаяги, она вместо того, чтобы сесть спереди или отодвинуться на правую сторону заднего сиденья, мостится посредине, прижимаясь своим бедром к бедру Кацуки. Тот напрягается, но ничего не говорит, продолжая хмуро смотреть в окно. Быть девственником в восемнадцать — не то, из-за чего стоит унывать или наоборот шибко гордиться. Это просто есть. И Очако, честно говоря, было абсолютно всё равно на опыт Кацуки — ей бы хватило немного деликатности хотя бы в самом начале, остальное бы она пережила. И сейчас, сидя рядом с ним, обычно таким большим и громким, ей хочется снова болтать глупости и благодарить от всей души, что приложил усилия, а не пустил всё на самотёк. Очако ценит заботу. На небе расцветает алыми красками рассвет, разрывая серые облака; по асфальту стелются солнечные полосы, словно направляя машину. Очако сонно моргает, но старается не засыпать, не желая потом подвергаться тычкам под рёбра и недовольному ворчанию. В машине играет радио, какая-то классика, свойственная радиостанциям до шести утра, и Очако расслабленно откидывается на спинку сиденья. Она скашивает взгляд, мимолётно проходится по профилю Кацуки и всё же позволяет себе прикрыть глаза. Она очень устала: ноги почти не чувствуются от пережитого напряжения, и даже дневная прогулка просто ничто по сравнению с вечерней нагрузкой (от воспоминаний щёки Очако слегка краснеют), которая плавно перетекла в разведывательную миссию по поимке группы наёмников. Сил в теле Очако нет совсем-совсем, и ей в голову даже приходит мысль облегчить себя и вцепиться в рукав Кацуки, чтобы до номера довёл и позволил рухнуть на кровать. Машина останавливается на светофоре, и Очако снова открывает глаза. Она невидяще смотрит вокруг, стараясь зацепиться хоть за что-то, что привлечёт её внимание. И цепляется. У Кацуки сбиты костяшки на руках, и правая рука лежит на колене, не сжатая в кулак. И вроде привычно, потому что у них в академии всё время происходит что-то не так на тренировках, руки бесконечно в ссадинах и синяках, уже и забываешь, что болеть должно. Но Очако всё равно смотрит изучающе, приглядываясь к кровавым подтёкам и вздутым венам, закусывает губу. Её рука в царапинах — пришлось хвататься за всё подряд, чтобы подстроить атаку — соскальзывает к чужому колену и неуверенно берёт Кацуки за мизинец. Её тут же награждают недовольным взглядом из-под нахмуренных бровей, но Очако такая уставшая, что ей всё равно, что кто там думает — не вырывается и ладно. Она дарит сонную улыбку и сжимает чужой мизинец чуть сильнее, не решаясь взять за руку. — Так, молодёжь, инструкции ближе к обеду, а сейчас отдыхайте, — остановившись возле входа в отель, напутствует Вакаяги. — Если что — я на связи. — Спасибо за заботу, семпай, — вяло кланяется Очако, стоит ей вылезти из машины. Бесконечные сутки делают своё дело и её ведёт немного в сторону, из-за чего она задевает плечом бок Кацуки. Машина отъезжает почти сразу же, оставляя юных героев одних. — Я сейчас умру, — бормочет себе под нос Очако и плетётся внутрь. В холле никого нет, в углу на диванчике только консьерж дремлет, явно с вечера перебравший с алкоголем. — Нормально ты не умеешь, да? — шипит ей Кацуки почти на ухо, и электрический заряд проходится у Очако по позвоночнику и расползается мурашками по грудной клетке. Ей надо бы что-то ответить, но её хватают за руку, уже полноценно, и тащат наверх — идти им всего пару этажей. Но уже на втором пролёте тащить за собой на буксире дохлую напарницу Кацуки надоедает, и он закидывает её себе на плечо, и двигаться становится значительно проще. По сценарию Очако должна кричать и возмущаться, возможно, даже драться, но вместо этого она висит на нём тряпочкой и философски размышляет стоит ли шлёпнуть Кацуки по заднице или она потом не выживет. — Слабовато, Урарака, — Кацуки скидывает её на кровать, затем с силой проводит по лицу в попытке взбодриться. — Как ты собираешься сутки на смене торчать, если ты уже херов труп? Очако могла бы напомнить и про энергетики, и про то, что день для её организма перенасыщенным оказался, но молчит, а только руки тянет к Кацуки, который уже футболку с себя стащить успел. Она жалобно смотрит на него и дует губы. — Чё зыришь, словно я у тебя заначку отобрал? — с подозрением спрашивает он, вылезая из джинсов. Очако сжимает и разжимает кулаки, продолжая к нему тянуть руки, и даже негромко мычит. Кацуки подходит ближе. — Давай-ка словами через рот, ага?! — Здесь всё ещё холодно, зябко, — скулит Очако, продолжая валяться на кровати. Энергии даже на поболтать нет. — Закутайся в одеяло, я сейчас кондиционер настрою, только не ной, — недовольно отсекает Кацуки, но Очако вертит головой отрицательно, отчего волосы на подушке рассыпаются вспышкой. — Хорош уже! — Пускай Бакуго-кун поспит со мной — он тёплый, — уже почти вырубаясь, бормочет Очако. — Круче печки греет, — она зевает и переворачивается набок, сворачиваясь в позу эмбриона. — А если Бакуго-кун будет упрямиться, то я заболею и умру. — Какого хера ты несёшь?! — бесится Кацуки, который терпеть не может, чтобы ему говорили, что делать — вся академия об этом в курсе. — Пожалуйста, — совсем тихо говорит Очако и засыпает. — Пиздец, — говорит Кацуки, переодеваясь в спальные вещи. — Охуеть просто, — ворчит он, переодевая и спящую мёртвым сном Очако. — Рискни начать храпеть — зашибу, — шипит он ей в самое ухо, прежде чем закатать её в одеяло, а после укрыться своим и завалиться рядом. Вырубает его тоже почти сразу. *** Когда Очако открывает глаза, понимает, что не может дышать — на ней развалился Кацуки, укрывая собой не хуже одеял, которых на Очако целых два. Её нос щекочут светлые волосы, потому что чужая голова покоится у неё на груди. Сама Очако вся тонет в сладковатом запахе, который оседает на корне языка. Она натыкается взглядом на руку, лежащую рядом с её лицом, и глупо улыбается, совершенно не обращая внимания, что вместе с ней проснулась и адовая крепатура, боль от ушибов и растяжений. Но это будет потом. Очако чуть разворачивает голову и доверчиво трётся о тыльную сторону влажной от духоты ладони. Кацуки дёргается во сне. Раздаётся взрыв.