Теория

Время летит так быстро, что в какой-то момент Очако хочет просто подставить ему подножку, чтобы хоть чуть-чуть затормозило. Ей не хочется обратно в общежитие, несмотря на то, что её там ждут друзья, ей не хочется на уроки, пусть там и рассказывают столько всего интересного и нужного. Ей даже в родительский дом не охота возвращаться, хоть она давно там не была. У Очако столько обязанностей, принципов и привычек, а ей хочется дарить своё время самому несносному мальчишке в их классе, который неожиданно стал для неё таким важным. Каким образом вообще? Что пошло не так? И в то же время она совсем не рада, что они проводят всё своё свободное время в комнате, потому что по приезде предстоит тест, а времени к нему готовиться не будет. Но даже в окружении учебников и конспектов, Очако вынуждена постоянно одёргивать себя от мыслей развратного характера и взглядов украдкой на сосредоточенного Кацуки. Она намеренно занимает единственное место за крошечным письменным столом, чтобы сидеть к нему спиной, запускает пальцы в волосы и склоняется ниже, отгораживаясь дополнительно. В голову с трудом лезут нужные термины, местами не хватает разъяснений, и пусть есть, у кого спросить, но так поступить нельзя — это значит долой всю оборону. — Ты так и будешь вжиматься в херову столешницу носом? — раздаётся над её головой хриплый от долгого молчания голос. Очако вздрагивает и запрокидывает голову, чтобы посмотреть на напарника. Кацуки опирается на спинку её стула и чуть склоняет голову, глядя ей в глаза. Щёки Очако стремительно краснеют. Потому что она знает, чем это заканчивается. Кацуки всегда мало. Он не трогает её за пределами комнаты, не мешает работать, позволяя сохранить самоконтроль и переключить внимание на задание. Но как только они попадают сюда, в номер, приоритеты меняются. Вчера, например, Очако вовсе вытряхнули из геройского костюма и взяли у входной двери, доведя до пика за считанные минуты — они оба были взвинченные, изголодавшиеся даже, хотя не касались друг друга всего несколько часов. Сегодня с утра, когда Очако пыталась выкарабкаться из объятий Кацуки (куда почти насильно влезла после небольшой потасовки, приправленной возмущенными криками и угрозами), с неё стащили бельё и трогали так, что дышать было сложно — казалось шершавые руки везде, так хаотично они двигались по её телу. С каждым их разом у Кацуки становится всё меньше страха, потому что Очако в его руках стонет и стонет от удовольствия. И он слизывает все эти стоны в жалкой попытке насытиться, потому что в академии может и шанса толком не быть. По крайней мере, так думает Очако. Но она подозревает, что Кацуки пытается совладать с собой, пока есть время. Как говорится, лучший способ противостоять искушению — поддаться ему. И для Кацуки это аксиома. Никто из них не собирается вылетать на финишной прямой из-за неподобающего поведения. — Мне нужно это выучить — я же не ты, — поджав губы, отвечает Очако. Она смотрит на спокойное лицо Кацуки, пусть и вверх тормашками, и расстроенно вздыхает. — Ты, поди, уже всё от корки до корки знаешь, и тест напишешь за пятнадцать минут. — За двенадцать, — не соглашается Кацуки, наклоняясь ещё ниже. — А? — почти ему в губы выдыхает Очако. — Там писать нечего. Тесты — пустая теория, то ли дело практика, — он кусает её верхнюю губу, тянет чуть вверх, а потом и вовсе в её рот языком ныряет. У Очако дыхание перехватывает, потому что стул её назад отклоняется и совсем не по её воле. Десять секунд кажутся вечностью, за которые Очако успевает подумать, что учёба может подождать, и что она вот-вот со стула упадёт, и что целоваться так не очень удобно — запрокинутая голова кружиться начинает. — Во что ты не можешь въехать? — стул снова становится на все четыре ножки, возвращая себе устойчивость и Очако из мира грёз за компанию. — Эта херь элементарнее, чем программа начальной школы. — О, великий Бакуго-сама, научите меня, нерадивую, — кривляется Очако, снова возвращаясь к записям — ей надо удержаться в десятке лучших, чтобы её усилия за прошлый год не вылетели в трубу. — А что мне за это будет? — и вопрос в самое ухо, что у Очако мурашки по коже и желание выкинуть все свои записи куда подальше. Но она ничего не успевает ответить: шершавые ладони ныряют в вырез майки, попутно стаскивая бретели вниз. Сжимают груди достаточно сильно, почти больно, а затем поглаживают, щиплют за соски и сползают вниз — под. И снова сжимают, стискивая груди между собой. — А за просто так ты ничего делать не хочешь, а, Бакуго-кун? — прерывающимся голосом задаёт вполне бессмысленный вопрос Очако. Её отвлекает потяжелевшее дыхание, и она не очень понимает, кому из них сложнее дышать. Она кладёт руки на чужие напряженные предплечья и легонько сжимает. Кацуки понимает это по-своему и одним махом стаскивает с Очако майку, оставляя в одном бюстгальтере, который пусть и съехал вверх, но сниматься таким варварским способом отказался. — Плохой Бакуго-кун! Рвать бельё — это не по-геройски! — Завались, Урарака! — шипит Кацуки и тащит её за руку со стула. Очако правда надеялась на объятья, возможно, на поцелуй, но эту стадию они благополучно пропускают — Кацуки просто толкает Очако на кровать. Приземляется она не очень удачно, потому что ещё с утра оставила там сумку с дежурства, и теперь головой благополучно стукнулась о только-только купленный ноутбук — с последним начислением за стажировку как раз хватило. — Каччан, дурак! — кричит возмущенно Очако и швыряет в своего напарника подушку. Тот от злости даже увернуться не успевает и получает по физиономии той самой подушкой. — Ты знаешь, сколько я копила?! - конечно, знает: они же вместе ноутбук выбирали, Очако ему все уши прожужжала. — Можешь начинать копить себе на врачей, ебанутая! — пока Очако прячет сумку куда-то под кровать, угроза для её жизни топает к ней. — Хули ты вещи разбрасываешь?! — Тебе мешает — ты и убирай! — Очако показывает ему язык, складывая руки на груди. Точнее, под грудью. И взгляд красных глаз буквально впивается в эту возмущенную позу, точнее, определенную её зону. — Вот, блять, значит как, — скрипит зубами Кацуки. Он заводит руки Очако за спину и клацает застёжкой, а потом тащит на себя несчастный бюстгальтер, который так его выбесил одним только своим существованием. — Ты что делаешь?! — пищит Очако, пытаясь часть своего белья вернуть на место. Получается очень плохо. — Убираю, что мешает, дурында! — рычит Кацуки, отбрасывая наконец ненужную шмотку. — Ты меня больше этим тупым прозвищем не выведешь! — Да ладно? Каччан, Каччан, Каччан! — не успокаивается Очако, за что её наказывают злыми поцелуями и укусами в шею и плечи. И если раньше следы хотя бы можно было попытаться замаскировать, то теперь следы будут просто везде — Кацуки слишком зол. Очако сердито тянет его за волосы, пытаясь оттащить, но этим она только сильнее его распаляет. У неё адреналин в крови скачет, пока он топит её в смеси азарта и ярости. И когда грубая ладонь проскальзывает ей под юбку с явным намерением ещё и трусики с Очако стащить, ей удаётся на несколько секунд оттащить белобрысую голову от себя и прижаться щекой к чужой щеке. — Не злись, Кацуки, чего ты, — мягко, почти ласково зовёт Очако, насколько вообще позволяет её состояние. Голос слушается плохо, хрипит даже слегка. Она берегла этот козырь до лучших времён, но козырь это или нет — непонятно, потому что какой эффект будет — неизвестно. По имени этого парня разве что родители зовут да Изуку. Кацуки застывает, и всё его тело от напряжения затвердело, словно камень. Очако слышит, как громко стучит его сердце, и почти упивается этим звуком. — Не смей, — наконец хрипло выдаёт он. — Нельзя. — Мне можно, — храбро говорит Очако и отпускает чужую голову, чтобы увидеть наконец алеющие щёки и потерянный взгляд: Очако тронула то, что было слишком личное, как бы Кацуки не отнекивался. — Ты не сможешь мне запретить. — Это моё, — морщит нос Кацуки и сползает к её груди, мстительно прикусывая сосок. Он впивается в её бёдра, хочет отвлечь, но если Очако ухватилась за мысль, то она не успокоится. — Я же тоже твоя, нет? Твоя девушка или что-то вроде? — Очако давится вдохом, когда с неё стаскивают трусики, а юбку на пояс скатывают. Но ответом ей служит тишина, смешанная с их тяжелым дыханием. Очако хмурится, стараясь не отвлекаться на торопливые поцелуи на её животе. — Или ты меня считаешь никем? Эй! Они не разговаривали ни разу о том, кто они друг другу и кем будут после этой стажировки. Очако хватало и того, что Кацуки концентрировал на ней своё внимание, проявлял заботу в своём стиле и хотел её до дрожи. Но вопрос назревал: если не прозвучит вслух подтверждение, то они так и останутся секс-друзьями. Очако так не хотела. Можно даже не афишировать, но ей было важно просто знать, чтоб лишнего не придумывать. Может, это приключение вот-вот к концу подойдёт. — Пиздец, Урарака, — Кацуки кусает её за внутреннюю сторону бедра и выравнивается: в руках у него её трусики, а на лице крупными буквами написано «не понял». — Ты ещё тупее вопрос задать не могла? Сама-то как думаешь? — Я думаю, что ты сейчас назовёшь меня по имени, — она прижимает колени к груди и смотрит в ожидании. — От тебя такое услышать будет покруче, чем признание в любви, — и хихикает в кулак, когда Кацуки фыркает. — И ты заткнёшься? — Ага! — Очако показывает большой палец и сверкает широкой улыбкой. — Оч… бля… Очако! Довольна?! — рычит он, стараясь не выглядеть слишком уж смущённым. — Спасибо, — она подползает к нему и целует в упрямо поджатые губы. Она тащит с Кацуки футболку, краем уха слышит, как вжикает молния на шортах. Им совсем немного нужно для подготовки. И когда Очако уже готова снова обниматься и зарыться носом в твёрдое плечо, Кацуки, который в одно движение успел раскатать по члену презерватив, заставляет её встать на четвереньки. Очако впервые за последние несколько дней чувствует дикое смущение. — Что, Очако, стремаешься? — Кацуки издевательски прикусывает мочку её уха. — Я же герой Уравити — мне нельзя, — выдыхает она в ответ. Кацуки входит в неё медленно, впивается пальцами одной руки ей в бок, а второй － направляет себя. Очако чувствует себя немного странно, потому что не видит перед собой Кацуки, потому что может только косые взгляды через плечо бросать и довериться своему напарнику-который-вроде-её-парень. И ей нисколько не страшно уже спустя минуту: у Кацуки пусть и шершавые, но тёплые руки, которые скользят по её спине, затем останавливаются на её плечах. Он двигается на пробу, и уже спустя несколько толчков уходит в безумный темп. И тут Очако давится стоном, который сама не ожидала, потому что задел Кацуки в ней всё самое чувствительное, а потом ещё и ещё. Она почти валится вперёд, прячет лицо в изгибе локтя и грызёт свою ладонь. Но её всё равно слышно. — Охуеть, — хрипит едва слышно Кацуки, а затем шлёпает Очако по оттопыренной заднице. На нежной коже остаётся след его пятерни, но он шлёпает ещё раз для проформы, потому что уж больно у Очако на стонах голос охеренный. — Кацуки, — она почти пищит, когда его рука сползает по её животу вниз и начинает наглаживать клитор. Кацуки дышит ей в загривок, держит свободной рукой, чтобы на бок не завалилась, и трогает, трогает. А от его укусов у Очако и вовсе звёзды перед глазами. У неё мелко подрагивают бёдра, и второй раз повторить его имя у неё не выходит — задыхается. Кацуки впивается крепко ей в ягодицы и вбивается быстро-быстро, заставляя её всхлипывать и прогибаться сильнее, хотя уж куда больше. Валятся на кровать они одновременно, тяжело дышащие и мокрые от пота. Кацуки приходит в себя быстрее, прицельным броском швыряет использованный презерватив в мусорку и вытирает лицо и шею своей футболкой. — Чтоб через пять минут сидела за столом — будем вдалбливать в твою башку знания, — предупреждает Кацуки, поднимаясь. — Да ты вообще мастер по части «вдалбливать», — ворчит себе под нос Очако, с трудом заставляя себя сесть. У неё явно эмоциональное перенасыщение сегодня. — Чё сказала? — Говорю, давай завтра напоследок по Осаке погуляем, последний день как-никак, — улыбается Очако, с трудом удерживаясь от комментария, что это свидание. Но её решают добить. — А ты заслужи себе свиданку — вызубри уже наконец и напиши тест за пятнадцать минут, — Кацуки ухмыляется. — За двенадцать напишу, — Очако показывает ему язык.