Теория

* дайкон — японская редька. ** Фудзи — самая высокая гора в Японии. = На общей кухне тишь да гладь: у большинства наутро тренировка причуды, и к третьему курсу дураков, плюющих на режим, стало поменьше. И Очако, широко зевнув, порадовалась, что её очередь тренироваться выпала ближе к обеду, и утро субботы она проведёт, нежась в постели. Живот громко урчит, и Очако прикладывает к нему руку — авось, притихнет. Ещё один зевок, затем хорошенько протереть глаза — можно готовить. Из личных запасов осталось не так много, но Очако не унывает: на самый крайний случай, на самый чёрный-пречёрный день у неё есть пачка рамена в дальнем углу шкафа, скрытого стопками футболок и кофт. — А если у Кацуки немного тофу взять, он будет сильно ругаться? — задумчиво бубнит себе под нос, разглядывая полки холодильника, на которых ютятся продукты, купленные на последней вылазке в город. У них на кухне два холодильника и все забиты под завязку, хотя их в академии кормят очень даже хорошо (если, конечно, ходить по расписанию на завтрак-обед-ужин). — Что ты уже тырить там собралась? — Очако икает и даже успевает похвалить себя, что не запищала от неожиданности, когда над ухом раздался хриплый голос — Кацуки только из душа, такой же голодный и сонный, как и она сама. — Хомячишь на ночь? Смотри, скоро из-за щёк нихера не увидишь. — Ой, погоди, который час? Уже половина десятого! Малыш Каччан должен уже спать! — наигранно обеспокоенным голосом восклицает Очако, прижимая к щекам ладони. И за выходку вполне заслуженно получает шлепок по заднице. — Эй! — А ты всё выёбываешься, — закатывает глаза Кацуки, отодвигая Очако от холодильника. В пару движений вытаскивает овощи, остатки риса, что-то из соусов и рыбу, и начинает готовить. Очако не очень хорошо соображает — усталость берёт своё, а запах будущего ужина так и вовсе заставляет мозг превратиться в желе — так вкусно пахнет! Устоять перед соблазном нет никаких сил, а в голове, ко всему прочему, ещё и странненькие идеи мелькают, которые Очако очень даже не против воплотить в жизнь, поэтому просто влезает в личное пространство Кацуки, забив на то, что обычно это чревато последствиями. — Бакуго-кун, выходи за меня! Ты будешь идеальной домохозяйкой! — бормочет Очако куда-то между лопаток Кацуки и теснее обнимает его со спины. Тот бросает на неё несколько хмурых взглядов из-за плеча и даже произносит стандартное «да ты ёбу дала!», но, на удивление, не вырывается, а продолжает возиться с готовкой с обнаглевшим балластом, практически висящем на нём. Очако обнаруживает себя сидящей за столом и совсем не может вспомнить, как там оказалась. Обещает себе хорошенько отоспаться за эту ночь, а ещё… — Жуй давай, и только попробуй приземлиться своей физиономией в еду, — Кацуки с громким стуком ставит перед ней тарелку, а потом в лучших традициях японской кухни доставляет ещё несколько блюдец с какой-то мелкой закуской (Очако подозревает, что отчасти пострадали запасы Эйджиро). Усаживается напротив, берётся за палочки и начинает есть, с сосредоточенным лицом пережёвывая каждый кусочек. Очако откровенно залипает на жующего Кацуки (у каждого своя эстетика!), из-за чего из её собственных палочек выпадает кусочек дайкона*, а рот так и не закрывается. Кацуки подпирает щеку ладонью и скептически смотрит над потугами напротив начать есть. — Знаешь, кто будет укладываться в восемь часов вечера всю следующую неделю? — подозрительно спокойно спрашивает Кацуки, делая небольшой глоток мисо-супа (серьёзно, чьи запасы он вскрыл? Тодороки?). — Кто на одной щеке будет лежать, а второй — укрываться? — Ну, не знаю, — задумчиво тянет Очако, потому что её немного странноватое чувство юмора уже готово среагировать громким смехом на не очень-то завуалированную угрозу. — Мне это точно не грозит — ты же даже мне спокойной ночи не желаешь, что уж прийти и спать уложить. Палочки в руках Кацуки трескаются — так сильно он их сжал. Он плотно сжимает губы и смотрит уставшими, но не менее злыми глазами исподлобья. И вены на шее вздуваются, а всё молчит и даже ни одной гадости не сказал. — Эй-эй! Бакуго-кун, ты же взорвёшься! А ну быстро поругайся! — пищит Очако, уже всерьёз переживая за здоровье своего парня. — Ты такая коза, — выдыхает он и, всё ещё злобно косясь в её сторону, возвращается к еде. — Это ты просто шутить не умеешь, — показывает ему язык Очако, взбодрившись достаточно, чтобы с аппетитом приняться за поздний ужин. Едят они в молчании, но никому это не мешает: оба устали за целый день учёбы и тренировок, на носу летние каникулы, а это автоматически означает кучу итоговых тестов за триместр и ещё больше головных болей. И снова искать агентство для стажировки… — Эй, Бакуго-кун, ты где летние каникулы проведёшь? Если не считать, конечно, тренировочный лагерь, — спрашивает Очако, с удовольствием отпивая зелёного чая, который уже сама по привычке приготовила и Кацуки чашку тоже подвинула. — Дома перекантуюсь, может, на Фудзи** взберусь — сто лет там не был, — Кацуки принюхивается к чашке, словно там яд, чем вызывает негодование со стороны Очако, а затем осторожно делает глоток. А потом и давится, но не от вкуса. — Ты нарываешься, дурында? От Кацуки плотными волнами исходит удивление вперемешку с негодованием. И Очако даже не стыдно, что она тому причина, и что ей, в общем-то, делать нечего, раз судьбу решила испытать. Очако ничего ему не отвечает, а только лыбится сыто и дальше ведёт голой стопой по чужой ноге. Поглаживает сквозь штанину спортивок, которые и выкинуть пора, но Кацуки так легко с удобными вещами не расстаётся, и внутренне вся сжимается от восторга, когда в ответ на её прикосновение чувствует, как каменеет икроножная мышца Кацуки. По щиколотке чуть вверх, затем двумя ступнями прихватить, как в капкан всю ту же несчастную щиколотку и мягко сжать. Кацуки замирает с чашкой в руках и буравит взглядом чрезмерно довольную круглую моську перед собой. — Урарака, — хрипло выдыхает он, когда наглая ступня ползёт ещё выше и проскальзывает между разведённых ног. Очако вынуждена съехать чуть ниже по стулу, чтобы удобнее было хулиганить, но её это не останавливает: упирается стопой почти ласково в твердеющий член и слегка сжимает пальцы ног. — Урарака, ёб твою мать, — ещё одно задушенное предупреждение. Чашка с чаем со стуком приземляется на стол, пока Очако продолжает свою шалость. — Что же ты, Бакуго-кун, такой злой? Я что-то не так сделала? — самым невинным голосом спрашивает Очако, хотя у самой уже на щеках алеет лихорадочный румянец. — Выпей зелёного чаю — говорят, успокаивает, — и вместе с этим словами она чуть отводит стопу, легонько трётся кончиками пальцев о чужой пах, а потом снова мягко прижимает всю стопу. Кацуки рычит и хватает Очако за щиколотку, больно её сжимая. — Я тебя сейчас навечно успокою, что остальным придётся тебе на похороны скидываться! — шипит красный Кацуки и дёргает ногу резко на себя. Очако ойкает и шлёпается на пол, чудом не ударившись головой о сиденье стула. Кацуки залезает к ней под стол и хватает рукой за лицо. — Ты хоть знаешь, почему я тебя всё ещё не разложил на этом же столе?! — Потому что камеры? — кривится из-за боли в ушибленной пояснице Очако. Кацуки придвигается к ней так близко, что вот-вот поцелует, и она даже прикрывает глаза, но вместо этого ей прилетает ещё одна волна недовольства. — Потому что ёбанный Пикачу возомнил себя бессмертным и решил обчистить мою заначку, — выдыхает Кацуки и тут же впивается Очако в рот жадным поцелуем. Под столом не очень много места, да и сидеть здесь долго не получится, чтобы не вызвать подозрений, но Очако нравится. Нравится, что адреналин в крови зашкаливает, что её дразнилка принесла плоды, что сухие шершавые руки скользят у неё под майкой, прижимая ещё ближе к горячему телу. Жаль, что недолго: Кацуки отрывается от неё и вытирает тыльной стороной губы. — Но да, камеры тоже причина. — А Каминари-кун и правда все презервативы стащил? — Очако даже не спрашивает, что подразумевалось под заначкой: у Очако — это деньги, у Кацуки — контрацептивы. Причём и то, и другое надо оберегать, и презервативы в общежитии и вовсе на вес золота, потому что в город толком не выберешься порой. — Ах, как жаль, придётся ждать до самых каникул. Правда, Кацуки? — у Очако голос чуть дрожит и непонятно, от чего именно: то ли от сдерживаемого смеха (ну, правда, причина «умер за презервативы» звучит так себе), то ли от того, что у парня напротив выдержка может подвести, и это будоражит фантазию. И правда подводит, но самым неожиданным образом: Кацуки вылезает из-под стола, чудом его не опрокинув. — Вот и жди до каникул, блять, — и уходит, рассерженно топая ногами. — Ну и подожду! — кричит ему вдогонку Очако, совершенно не подозревая, на что она себя обрекает. Время до каникул будет тянуться очень медленно.