Chill

«Два дня отдыха» — говорили они. «Два дня можете делать, что захотите» — уверял стафф, кивая головами с самыми честными лицами. «Два дня мы не будем вас трогать» — чуть ли не клялись они, уверяя, что так и будет. Три ха-ха четыре раза, блять! Как бы ни так! Можно ли вообще кому-нибудь верить в эти трудные времена? Не успел и день пройти после их приземления в Чикаго, как под вечер Намджун приказывает им всем собраться в номере в срочном порядке и отменить все свои планы, так как пришли новости от руководства. Естественно, настроение у всех парней разом падает, потому что когда руководство появлялось с радостными новостями? — В общем, — начинает Намджун, снимая свои очки и потирая глаза, — если вкратце, то уже завтра на пять утра у нас рейс в Лос-Анджелес. ПОТОМУ ЧТО, — тут же повышает он голос, предчувствуя всеобщую волну негодования и пресекая на полуслове возмущение Хосока, — нас пригласили посетить «Грэмми». Пару секунд стоит тишина. — Какая честь, — фыркает в итоге Юнги, который, на минуточку, хотел этого больше всех, однако сейчас он лишь откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди с крайне недовольным видом. — Но на данный момент я предпочитаю обещанные нам дни отдыха. — Согласен, — наконец, даёт волю эмоциям Хоби, которого до этого жестоко лишили даже этого. — Кто предупреждает о таком за день? — Полдня, не хочешь? — подаёт голос Тэхён, который преспокойно сидит на кровати Джуна в позе лотоса и рассматривает свои ногти. Он даже не удивлён такому повороту событий и уже давно перестал верить любым словам руководства и стаффа, зная, что они всё равно сделают всё так, как им будет угодно. Есть ли смысл тратить нервы на то, что тебе не в силах изменить? — А когда сама премия? — спрашивает Чонгук первый за этот вечер логичный и толковый вопрос, за который Джун благодарно ухватывается, чтобы хоть как-то получше объяснить парням всю сложившуюся ситуацию. — Сама премия через три дня. Нам оказали честь, — делает он ударение на последнее слово, подозрительно кося глазами в сторону Хосока и Юнги, — презентовать награду в номинации «Лучший R&B альбом», так что ничего сложного. По традиции: ковровая дорожка, интервью, сама церемония, after-party и в отель, — он хлопает в ладоши, пытаясь внести в комнату больше энтузиазма, но у всех на лицах всё ещё написано недовольство. Не поймите неправильно, это действительно честь, и они в который раз сотворят историю, будучи первой корейской группой, приглашённой на «Грэмми». Их команда наверняка постаралась, чтобы это произошло, и парни всегда благодарны за это, просто… — Нам обещали дать отдых, — просто и грустно говорит Чимин, и это, пожалуй, выражает всю причину того, почему парни не радуются новостям. Отдых важен. Чертовски важен, если уж начистоту. Тем более для них. Перезарядка требуется как воздух, иначе нервных срывов просто не избежать. Всего лишь пару дней отдыха, почему они не могут дать им даже этого? Джун видит, как парни расстроены. Да и сам он не этого ожидал. Но работа есть работа. Он глубоко вздыхает, шлёпает себя по коленям и встаёт с места. — Ну, я всего лишь передаю вам то, о чём мне сообщили. Встречаемся в холле в 3:40, ничего не забываем, лишний раз не светимся, — повторяет он то, что все слышат уже на протяжении многих лет. Конечно, когда они начнут подготовку к церемонии, то поймут, какое это на самом деле большое дело: премия одна из самых престижных в мире, на международном уровне, где будут одни из самых популярных, актуальных и легендарных исполнителей. Весь мир будет следить за ней, и быть частью всего этого действительно честь и мечта. Дни до церемонии проходят в полнейшем хаосе. Пошив и примерка костюмов, заучивание речей, фотосессии и съёмки — голова кругом, однако для парней это стало обычной рутиной. Вот думаешь, что никогда не привыкнешь к такому темпу жизни, а нет — только посмотрите на них сейчас. Более-менее в себя они приходят, только подъезжая к ковровой дорожке. Тут вам и нервы появляются, и потные ладошки, и весь прилагающийся комплект, ведь ранее не до этого было. Джун волнуется больше всех, оно и понятно — вытягивать всю группу как всегда будет он в силу знания языка и позиции лидера. — Всё нормально, просто ещё одна премия, — говорит он сам себе, ведь для него такие разговорчики как личная терапия. — Ага, одна из самых престижных в мире, — хихикает рядом Тэхён, на что Джин закатывает глаза: — Тэ, не помогаешь сейчас, вот совсем, — старший Ким оглядывает всех парней и вздыхает, видя, что атмосфера начинает накаляться. — Эй, Намджун прав, это очередная премия. Мы уже были на куче похожих и неплохо справлялись, — он залезает куда-то под сиденье и достаёт бутылку шампанского. — Хён! — выпучивает глаза Чимин, завидев божественный нектар. — Ты где это достал? Стафф же ничего не давал! — Давай, ещё громче поори тут, — недовольно поджимает губы Джин, нервно оглядываясь на переднее сидение, где расположились водитель и менеджер. — Бокалы не захватил, уж извините, но нам в срочном порядке нужно расслабиться, — он с видом мастера бесшумно откупоривает бутылку, умудрившись ничего не разлить, и первым делает большой глоток, отчего его глаза тут же начинают слезиться. — Иф, — издаёт он непонятный звук. — Что за дешёвка! Но для расслабиться пойдёт, — пожимает он в итоге плечами и почти впихивает в руки Намджуна, который до последнего отнекивается. — Один глоток, тебя не унесёт от одного глотка. И тебе как никому нужно успокоиться, — Джун всё еще неуверенно косится на бутылку в руке Сокджина. — Я долго так держать буду? Видимо, Намджун в своей голове-таки решается, и, выхватив шампанское, делает щедрый глоток, морщась. — Моя очередь! — с энтузиазмом говорит Чимин, отбирая бутылку и прикладываясь к ней, делая пару глотков, после чего удовлетворённо выдыхает и передаёт дальше. Никто ничего ему не говорит, потому что давно известно, что жалкая пара глотков, ещё и простого шампанского, для Чимина как простая минеральная вода с газом: чтоб горло промочить пойдёт, не более. Дурацкая на первый взгляд идея старшего на удивление сработала. Уже стоя на ковровой дорожке и позируя, даря камерам свои лучшие улыбки, парни явно чувствуют себя более расслабленными. Особо всё это ничем не отличается от премий в родной Корее, только здесь больше разнообразия: костюмы пестрят всеми цветами радуги, и знаменитости совершенно не боятся выглядеть экстравагантно и даже вычурно; множество людей самых разных рас, с разными цветами кожи, комплекцией и фигурой. Да, в этом смысле США отличается от их родины, где на премиях все будто на подбор: красивые, тоненькие, фарфоровые, с приклеенными идеальными улыбками. Выделяться из толпы там боятся, поэтому все ведут себя как можно скромнее. Чонгук пару раз моргает, идя вслед за хёнами по дорожке. Лично он ничего сверхъестественного от «Грэмми» не ожидает, в конце концов, это престижное событие, где интервью наверняка будут более профессиональными, вопросы — глубокими, а журналисты и интервьюеры не будут пытаться флиртовать с кем-либо из них. Ну, не с кем-либо, конечно, а с одним конкретным хёном. Макнэ косится на перекрашенного в фиолетовый Чимина и уже видит различные твиты иностранцев в стиле «Я понятия не имею, кто эти корейские парни, однако хей, фиолетовый красавчик, тебе как яйца по утрам нравятся: всмятку или вкрутую?» Знаем уже, проходили. Намджун пару раз делился с ними особо смешными, и если парни находили это забавным, Чонгука это немного напрягало. И раздражало. Но совсем капельку. Так что да, «Грэмми» — это же престиж, верно? Ему не о чем беспокоиться. Пока самый младший ведёт внутренний монолог, его прерывает радостный шум, и чуть погодя он видит, как им машет уже знакомый афроамериканец, который брал у них интервью в прошлый раз, когда у них было промо по Америке. Оно было весёлым, тут Чонгук не поспорит, вообще этот парень в принципе ему нравился, так как всегда старался их развеселить и задавать более-менее разнообразные вопросы. «Парень с хорошими бёдрами» — как прозвал его Чонгук у себя в голове. — О, приве-е-ет, — слышится милейший английский Чимина, и, конечно же, парень с бёдрами лезет к нему с объятьями, действительно искренне улыбаясь, пожимая остальным руки уже более скупо. Чувак аж светится от того, что Чимин его узнал, и явно почувствовал прилив уверенности, понимая, что контакт уже установлен, и интервью не выйдет слишком натянутым и неловким. Видимо, смекнув, что Чимин самый тактильный из группы, самый, если разрешите, «американизированный», он становится рядом с ним и улыбается с некой благодарностью. Парни тоже выглядят расслаблено, отвечая на незамысловатые вопросы интервьюера, смеясь и, в общем-то, получая удовольствие, но… Чёрт возьми, а обязательно надо стоять так близко к Чимину? И вовсе необязательно поддерживать его за поясницу после каждого сказанного слова. Афроамериканец совсем раскрепощается, шутя с Чимином как со старым другом, а тот и рад: показывает ему свои глаза-щёлочки и мило хихикает. Социальная бабочка, чтоб его. «Это всё из-за шампанского» — уговаривает себя Чонгук, прячась за спиной Намджуна, чтобы камера ненароком не захватила в кадр его морду-кирпичом. Такую физиономию будет трудно потом объяснить что парням, что стаффу, что любопытным фанатам, и, что самое главное, самому себе. Ещё хуже будет, если Чимин решит поинтересоваться, с этим его наивно-непонимающим взглядом, за которым он наверняка прилично забавляется от поведения макнэ. В общем, спасибо всему живому за Намджуна и его высокий рост, за плечами которого можно прятать своё неконтролируемое лицо, чтоб ему пусто было. Чонгук премного благодарен. Последующие сорок минут для всего мира выглядят лишь как «BTS дают интервью на ковровой дорожке премии Грэмми», но младший дал бы этому своё название — «Чон Чонгук пытается контролировать своё лицо, видя, как все заигрывают с фиолетовым Чимином, но жестоко проваливается». Видимо, малюсенький глоточек шампанского-таки делает своё дело, потому что младший медленно, но верно пускает всё на самотёк. Он даже сам себя не узнаёт, когда начинает травить шутки на англо-корейском на дорожке, заставляя своих мемберов чуть ли не падать на пол от смеха. В какой-то момент он даже воображает себя Намджуном, пытаясь ответить на заданный вопрос, и его бессвязные слова вызывают новый приступ хохота теперь ещё и у интервьюеров. Краем глаза Чонгук замечает, как Чимин вытирает слёзы со щёк, и улыбается ещё шире, кривляясь на камеру, будто его подменили. Становится лучше. И Чонгук даже действительно наслаждается премией. Когда знакомая рука заботливо подхватывает его за пояс, ведя в нужное направление, а мягкие волосы щекочут шею, он совсем счастливо улыбается, натыкаясь на нежную улыбку Чимина.

***

После премии парни дружно решают забить на after-party и пойти лучше тусить в отель, захватив шампанского (теперь уже легального, одобренного стаффом) и устроив прямую трансляцию для фанатов. Всё ещё в приподнятом настроении они шумят, кричат и миллион раз благодарят Арми за всё-всё-всё что они для них делают. Трансляция проходит весело благодаря адреналину после премии, облегчению, что всё это позади, и предвкушению отдыха (в этот раз стафф пообещал, что у них будет стабильно три дня до следующего концерта). Однако веселье не заканчивается вместе с трансляцией, даже наоборот. В ход идёт уже третья бутылка, и никто не заикается о том, что лавочку пора прикрывать. — Бабы, — ворчливо отбирает у Сокджина бокал Юнги и залпом выпивает всё содержимое, вызывая улюлюканье от Чимина и Тэхёна. — Фу, гадость, — кривится он, протягивая руку обратно. — Налей ещё. Простое шампанское действует на всех абсолютно по-разному. Чимин вливает в себя шестой бокал и хоть бы хны, отчего самому становится как-то грустно: он настолько выработал иммунитет к любому виду алкоголя, что даже напиться теперь нормально не может. Эх, где его деньки, когда его уносило от одного жалкого стакана? У Юнги почти аналогичная ситуация, только вот его это не печалит, а тупо злит. Он просто хочет надраться, лечь спать и проспать весь чёртов день без задних ног: разве он многого просит? Тэхёну, Хосоку и Джуну уже хорошо. Они выпили в меру, ровно столько, чтобы полюбить весь мир и радоваться жизни. Сейчас Тэхён снимает на камеру, как Хоби пытается тверкать под «Jolene» Dolly Parton, истерично заходясь совершенно идиотским смехом. Рядом на диване сонно улыбается Намджун, вяло выкрикивая слова поддержки. Джин же просто ценитель: он считает расточительством так глупо глотать такой экземпляр, даже не смакуя вкуса, поэтому потягивает лишь второй бокал на этот раз дорогого, вкусного шампанского, прикрывая глаза и находясь в нирване. Единственный, кто пить не умеет от слова «вообще» — Чонгук. В самом начале их вечера Чимин подначивал младшего выпить больше одного глотка, говоря что-то про «мы же в Лос-Анджелесе, Чонгук-и, на Грэмми, Чарли Пут, Трой Сиван, все дела, несерьёзно же так, ну». Кто ж думал, что Чонгука так знатно разнесёт от одного бокала? Одного? — Ты подначивал, вот ты и неси ответственность, — говорит Юнги, когда все начинают разбредаться по номерам, мечтая лишь об отдыхе и сне, и уж точно не желая иметь дело с мелким, у которого от алкоголя развязались язык и конечности, и который лип ко всем подряд, улыбаясь так ярко, будто увидел Санта-Клауса, не меньше. — Тэхён-а, — зовёт Чимин, одним лишь умоляющим взглядом указывая на повисшего в его руках Чонгука, играющего с бабочкой на шее. — По-братски, а? — Прости, Чимин-а, — ухмыляется тот, — он сейчас явно не будет рад моему присутствию. Чимин игнорирует подтрунивание в голосе друга, не меняясь в лице, и перехватывает тяжёлого парня покрепче, не давая тому упасть на грязный пол. Он им ещё это припомнит, ой, припомнит. — Сокджин-хён, — жалобно тянет он, плетясь с Чонгуком к собиравшемуся уходить хёну. — Помоги хотя бы дотащить его до кровати. — Кровать? Что ещё за кровать? Не х-хочу я ни в какую кровать! — начинает лепетать младший, вырываясь из захвата парней и брыкаясь, умудряясь попасть локтём Чимину по рёбрам, вырывая у того тихое шипение. — От-тпустите меня! Джин с видом мученика тяжело вздыхает, таща это недоразумение в номер, и только на пороге вдруг резко выпрямляется: — Его поселили со мной, — говорит он, смотря то на две кровати в комнате, то на Чонгука. И так пару раз. — Нет, — в итоге твёрдо говорит он, поворачиваясь обратно к Чимину. — В таком, — выделяет он, — состоянии он со мной спать сегодня не будет. Я ненароком задушу его во сне, если он начнёт молоть языком и хныкать. А он начнёт, — он отпускает руку Чонгука, которую до этого держал, отчего весь вес снова падает на Чимина. — Прости, Чимин-а. Ты заварил — ты и расхлёбывай. — Да я же просто по приколу, кто знал, что он так унесётся? — возмущается тот, перехватывая парня поудобнее и заботливо прижимая к себе, отчего Чонгук, словно бездомный котёнок, обхватывает его руками и тычется лицом в шею, что-то невнятно бормоча. Джин как-то странно ухмыляется. — Да, унестись от одного бокала… — он замолкает на полуслове. — Странно, что он вдруг так липнет ко всем, м? Вроде бы, Чонгук-и никогда особой тактильностью не отличался, — он оставляет фразу висеть в воздухе, косясь на младшего, который вдруг как-то притихает и неловко зарывается ещё дальше носом в шею хёна. — Ладно, пошёл-ка я спать. Чимин-щи, — говорит Джин, кусая щёку изнутри в нерешительности. Ему есть, что сказать, но имеет ли он право лезть, куда его не просят? — Ничего, не забивай голову. Удачи, — кивает он на Чонгука и бесцеремонно заходит в номер, хлопая дверью перед его носом. Чимин проклинает всех своих пятерых одногруппников, которых и «друзьями» в такой ситуации язык не поворачивается назвать. Бросить его с таким кабаном на руках, пока тот виснет на нём коалой и говорит какую-то чепуху. Ладно, согласен, это он надоумил Чонгука выпить больше, чем тот изначально хотел, но, собственно, какого хуя? Какой нормальный двадцатиоднолетний пацан будет превращаться вот в ЭТО от одного бокальчика шампанского? С горем пополам он дотаскивает тяжелого младшего до своего номера, что делит с Хосоком, и чертыхается, видя две пустые кровати. Хоби, наверное, так и отрубился в комнате Джуна и Тэхёна, и наверняка проваляется до утра там, так что раздеть и уложить Чонгука никто не поможет. — Хё-ё-о-о-н, — тянет тот, и Чимин подозрительно косится в его сторону. Неужели настолько в сиську, что аж хёном называет? Невольно вспоминает Джина и его слова с усмешками, и решает приглянуться к мелкому. Странная дрожь пробегает у него меж лопаток, и он понятия не имеет, из-за чего. С тяжёлым выдохом Чимин валит Чонгука на кровать, отчего тот распластывается на ней звездой и стонет, всё ещё будучи с закрытыми глазами. Хорош, чертяга, прям хоть в таком виде фотографируй и на обложку журнала. Элегантный чёрный костюм весь смялся, а белая рубашка вылезла из-под пояса, открывая вид на полоску гладкой кожи. Галстук ослаб и болтается где-то на уровне груди, а причёска настолько безвозвратно испорчена, что с волосами теперь можно делать что угодно. Сплошной соблазн. Чимин переводит дыхание и решает снять пиджак, в котором от всех этих перетаскиваний стало жарко, оставаясь в белоснежной рубашке. Даёт себе ещё пару секунд и тянется, всё-таки, к Чонгуку, чтобы раздеть его и уложить под одеялко, потому что спать в костюме, в котором тот проходил весь день — довольно мерзко и неудобно. Сначала всё идёт неплохо — снять галстук и пиджак получается на удивление легко, и Чонгук, который вроде и сонный, а вроде и нет, становится паинькой, слушая указания старшего, поднимаясь и опускаясь в нужный момент. С рубашкой выходит чуть сложнее — пальцы Чимина совсем не слушаются, ведь тот тоже всё-таки выпил, а мелкие пуговки требуют предельной концентрации. В итоге он рычит от всего навалившегося: так глупо унёсшегося от одного бокала Чонгука, упёртости одногруппников, несправедливости судьбы, странности ситуации, и просто одним слитым движением рвёт рубашку ко всем чертям, отчего прозрачные пуговки летят на пол, а торс младшего оказывается, наконец, на воле. От нетипичного, глубокого рычания Чимина и такого резкого движения Чонгук тут же распахивает свои глаза, и нет в них ни сонливости, ни чего-либо, указывающего на то, что тот был пьян или что-то в этом роде. Кристально ясный взгляд чёрных глаз, который сейчас направлен прямо на него. Чимин остро осознаёт всю пикантность ситуации: его тяжёлое дыхание, голый торс Чонгука и его темнеющий взгляд, пустующая комната, куда точно никто не заглянет. Он глухо сглатывает, не отводя взгляда от младшего. Надоело. Надоело брать всю ответственность на себя и потом выходить крайним. Если Чонгук хочет что-то сейчас сделать, пускай делает это первым. — С кем ты делишь комнату? — хриплым голосом спрашивает он, садясь на кровати. — С Хосоком, — отвечает Чимин, понимая, куда тот ведёт. — И он остался у Тэ и Намджун-хёна, — не спрашивает, утверждает младший. Чимин лишь напряжённо кивает, понимая, что только что буквально подтвердил, что они тут одни на всю ночь. Он всё ещё сидит в ногах Чонгука, пока тот разглядывает его, прикусывая губу. — Чимин-а, — наконец, говорит Чонгук, и теперь голос его звучит робко и почти смущенно. Этот ребёнок, который может измениться за секунду. — Чимин-а, иди ко мне, — его щёки полыхают огнём, в горле пересыхает, но слова он выговаривает чётко и ясно, потому что он хочет этого. И взгляда почти не отводит. Но Чимин не спешит выполнять просьбу, смотря напряжённо. Между ними лишь два года разницы, но на деле эта разница куда больше: Чонгук действует импульсивно, живёт моментом, предпочитая не задумываться о последствиях, тогда как Чимин наоборот, думает о них в первую очередь, не желая, чтобы потом были какие-то недопонимания. Всё его естество тянется к Чонгуку: когда младший чего-то просит, тем более таким тоном и с таким взглядом, старший готов кинуть весь мир к его ногам, лишь бы тот улыбался своей солнечной улыбкой, лишь бы был счастлив. Макнэ является одной из самых больших слабостей Чимина, и он этого даже не осознаёт. — Чимин? — потерянно повторяет брюнет, не понимая, почему Чимин не идёт к нему. Он протягивает к нему свои руки и моргает пару раз: — Пожалуйста? Как тут можно сохранить здравость мысли? Чимин одним движением набрасывается на младшего, обхватывая его руками за шею, и оба валятся на мягкую кровать, почти одновременно выдыхая от такого желанного контакта. Кожу покалывает от близости, а учащённое сердцебиение Чонгука чувствуется даже сквозь плотную ткань рубашки. Младший крепко держится за него, как за спасательную шлюпку, и начинает дрожать, потому что слишком. Слишком правильно, слишком хорошо, слишком желанно. Чимин отстраняется и ставит локти по обе стороны от лица Чонгука, находясь так близко, отчего у брюнета перехватывает дыхание. Такой вид снизу для него в новинку: спадающие на лицо волосы, его разгоряченное дыхание и жар тела, так явно чувствующийся даже сквозь одежду. Чимин продолжает смотреть на младшего непонятным взглядом, отрывая одну руку, чтобы убрать упавшую на лоб прядь волос. В каждом движении сквозит нежность и забота, потому что с Чонгуком по-другому он не умеет. Оба понимают, что это тот самый момент. Та самая точка невозврата, после которой ничего между ними не будет снова как прежде. И старший даёт Чонгуку право принять решение: переступить черту или оставить всё как есть. Хотя в действительности эта точка невозврата наступила много лет назад. У Чонгука сердце стучит прямо в ушах, но когда он, весь красный от смущения, крепко зажмуривает глаза и подаётся наверх, сталкиваясь с мягкими губами, то перестаёт чувствовать что-либо вообще, кроме мягкости и жара этих губ. Из Чимина всё-таки вырывается крохотный вздох, который тут же утопает в поцелуе. Он улыбается от того, как мило младший зажмуривается и пытается двигать губами, после чего сам прикрывает глаза и, наконец, целует Чонгука так, как уже давно хотел. У Чонгука опыта никакого нет, это понятно сразу, но Чимин готов научить его всему, что знает сам, и сердце трепещет от мысли, что ещё никто не творил с младшим вещи, которыми они занимаются сейчас, и что у него имеется привилегия стать первым. Он полностью укладывается на Чонгука, отчего ноги того тут же разъезжаются в стороны, чтобы было удобнее, после чего он обхватывает старшего ими за пояс, длинными пальцами зарываясь в фиолетовые пряди. Чимин немного поворачивает голову и прикусывает нижнюю губу младшего, вбирая её в себя, отчего Чонгук захлёбывается удивлённым вздохом, и его хватка на волосах становится чуть сильнее. Когда Чонгук послушно открывает рот и пропускает мокрый, горячий язык Чимина, что сталкивается с его собственным, он не удерживается и начинает постанывать, потому что никто не предупреждал, что целоваться с Чимином окажется так охуенно. Что низ живота будет так приятно тянуть, а губы старшего окажутся такими вкусными. Что голова будет кружиться от недостатка кислорода, и это окажется лучшим чувством, что он доселе испытывал. Чонгук не успевает глотать скопившуюся во рту слюну, смешанную со слюной Чимина, поэтому она медленно и вязко капает ему на подбородок, шею и грудь, и иногда старший широкими мазками слизывает её, чтобы потом с новой силой вгрызться в уже опухшие и покрасневшие губы Чонгука, которые горят от крышесносных поцелуев старшего. Младший учится быстро, поэтому уже сам начинает отвечать, широко раскрывая рот почти до хруста, чтобы сплестись языками с Чимином, который низко рычит от таких нехитрых действий. От этого звука Чонгук высоко стонет и, обняв старшего за шею, медленно ведёт тазом, потираясь о ширинку паковых брюк и капризно хныча, потому что он хочет ещё. Хочет ближе. Больше. Он хочет Чимина вокруг себя, на себе, под собой и в себе. Он хочет быть им окружённым, чтобы его запах и вкус отпечатались в каждом уголке тела, а лёгкие чувствовали только этот аромат. — Чонгук-и, — с видимым трудом отрывается от его губ Чимин, дыша глубоко, и Чонгук готов заскулить от того, каким абсолютно разрушенным он сейчас выглядит. Он не выдерживает и снова подаётся тазом вверх, вместе с этим облизывая его нижнюю губу. — Погоди, Чонгук-и, — останавливает его старший, убирая волосы со лба и глубоко вздыхая. — Господи, что мы делаем… — Почему ты остановился? — шепчет Чонгук, не доверяя собственному голосу. Наверняка он сейчас просто будет хрипеть от всех своих стонов и криков в поцелуй. — Я хочу ещё. Целуй меня. Прошу, дай мне ещё… — ему плевать, что он готов сейчас постыдно умолять. Плевать, что у него стоит так, как не стояло, наверное, никогда за всю жизнь. Они целовались минут пятнадцать без перерыва. И теперь, когда Чонгук узнал, каково это — целоваться с Чимином, он боится, что больше не сможет жить как прежде. Потому что у него уже ломка. — Нам надо остановиться, — хрипит Чимин, в противовес своим словам поощряя движения тазом младшего, подаваясь своими бедрами навстречу, медленно, дразняще. — Это просто ночь такая… мы все на адреналине, ещё и выпили… — Я выпил один бокал, — прерывает его Чонгук, с силой закусывая губу и откидываясь на подушки, когда движения Чимина становятся резче и глубже. Жёсткая ткань больно натирает стоящий колом член, но вместе с этим приносит болезненный кайф, отчего младший лишь шире раздвигает ноги и всхлипывает от очередного толчка Чимина. Он чувствует, что не протянет долго, поэтому впивается ногтями в плечи старшего и скулит от трения. — Давай, мальчик мой, отпускай себя, — Чимин заглядывает тому в глаза и имитирует половой акт, подхватывая младшего под колени и делая очередной толчок, выбивая всхлип. — Я помогу, ты уже почти, — он губами подхватывает скатившуюся каплю пота с виска Чонгука и толкается, мыча и ловя каждую эмоцию парня под ним. — Ах, господ-ди, — Чонгук пытается заставить себя дышать, но кислород упорно не поступает, а перед глазами пляшут звёзды, — Чимин, — вырывается из его рта подрагивающими губами. — П-поцелуй ме… Чимин глубоко толкается пахом меж его ягодиц, одновременно с этим ловя крик Чонгука в поцелуй, чувствуя его дрожь всем телом. Он крепко обнимает его и держит в объятьях до самого конца, пока тот не перестаёт мычать и более-менее расслабляется. На его брюках расползается большое белое пятно, и Чимин не заметил даже, как и сам кончил себе в трусы, проживая оргазм Чонгука вместе с ним. Они лежат так пару минут, восстанавливая дыхание и приходя в себя, будто медленно выползая из какого-то наваждения. Чимин отползает от младшего и с настороженностью косится на него, не зная, чего можно ожидать, когда пелена возбуждения и адреналина спала. Чонгук ловит его взгляд и густо краснеет, скрещивая ноги и отворачиваясь. — Ты это, — Чимин прокашливается, не зная, как бы не смутить младшего ещё больше, — иди в ванную первым, я после тебя, — он слезает с кровати и отворачивается, чтобы дать тому спокойно пройти мимо. Сам он направляется к шкафу и достаёт шорты и простую жёлтую футболку, чтобы Чонгук потом переоделся. Он вздрагивает, когда его за плечо поворачивают к себе, и красный как рак Чонгук тушуется, но всё-таки быстро клюёт его в губы и бежит в ванную, громко хлопая дверью и закрываясь на замок. Чимин не удерживается и весело смеётся, отчего с той стороны младший пинает двери ногой и кричит: — Заткнись!