Осколки счастья

      — Кат-т-с-сук-ки? — дрожащим голосом произнёс омега, расширившимися глазами со суженными до предела зрачками смотря на мужа, который буквально прожигал своим взором с читающимися в нём раздражением, скользкой вязкой ненавистью.       Радужки его очей налились кровавым красным и теперь их оттенок склонялся к алому. Зубы были стиснуты до онемения челюстей, а руки — сжаты в кулаки, оставляя на ладонях отпечатки ногтей в виде полумесяцев.       Предательство. Лишь это слово крутилось в его голове, отбиваясь от стен сознания. Оно такое поганое, такое болючее, распространяющее яд, доводящий до болезненной смерти, по венам и артериям, вызывая желание отчаянно кричать. Снова. Снова ему нашли замену, снова променяли. Так просто, даже не колеблясь.       «— Я что, тебе монета обменная, ублюдок?!       — «Нет, Катсуки» — это ты хочешь от меня услышать? — голос парня долетал до ушей, приглушаемый звуком проезжающих по асфальтированной дороге машин, что доносился из открытого на проветривание окна. Такой сладкий, такой звонкий.       Отвлекаясь на него, топясь с головой, Бакугоу даже не сразу понял смысл предложения, однако, осознав его содержание, нахмурился, настороженно глядя на омегу перед собой.       — Что ты этим хочешь сказать?       — То, что ты действительно монета, Катсуки, — отвечает парень, поворачивая голову в сторону альфы, встречаясь с полностью растерянным, непонимающим взглядом. А сам он глядит с лёгкой грустью, может быть, сожалением, жалостью. — Но не разменная. Скорее, коллекционная. Знаешь, поначалу бережёшь её, как зеницу ока, рассматриваешь с упоением, но после она надоедает. Так и ты. Ты стал мне неинтересен, Катсуки, понимаешь? — омега устало вздыхает, вновь отворачиваясь к окну. — Прости?»       Воспоминания, скрытые в самой глубине подсознания, цветными картинами мелькают в голове, пронзая, словно миллиарды мелких тонких иголок, впивающихся глубоко в кожу.       Бакугоу, сам того не осознавая, теряя контроль над собственным телом, стремительно рвётся вперёд, с ошеломительной скоростью надвигаясь на омегу, что, завидев приближение альфы, начал подсознательно отползать назад, тянув Тодороки — единственную, на данный момент, его защиту за собой, инстинктивно прячась за ним.       Тот, в свою очередь, стал на оборону зеленоволосого, закрывая его своим телом, твёрдо, решительно и агрессивно смотря на подходящего всё ближе Бакугоу, что готов был, ради того, чтобы добраться до Изуку, разорвать его в клочья.       Тут же спохватилась и Фуюми, ранее лишь наблюдающая за всем происходящим, будучи не в силах двигаться. Хотя, нет, она просто не решалась действовать, потому что безумно боялась. Боялась Бакугоу. Её тело прекрасно помнило все многочисленные увечья, оставленные им. Она впадала в панику, когда лишь находилась рядом с ним.       Что уж говорить о пребывании с этим альфой наедине? Девушка едва не потеряла сознание, когда отец приказал ей отправиться за омегой вместе с Катсуки для того, чтобы, по его словам, обсудить весьма важное дело с обоими молодожёнами. Хотелось просто бросить всё и сбежать. Сбежать куда подальше, чтобы не видеть блондинистых волос, безразличного взгляда рубиновых глаз.       Однако родителя ослушаться она не могла, поэтому беспрекословно подчинилась, отправляясь к комнате брата вместе с Бакугоу, всё время опасливо поглядывая на него мельком. Будь её воля, она бы наблюдала за ним неотрывно, улавливая каждое движение, представляющее возможную угрозу, но Фуюми знала, что он раздражается даже от коротких взглядов, потому воздерживалась.       Когда альфа сорвался с места, надвигаясь на зеленоволосого омегу, Тодороки едва удержала себя от того, чтобы не закричать в голос — резкие движения блондина донельзя её пугали. Однако она осознавала, что если сейчас не остановит завязывающуюся перепалку, достанется Изуку.       Ведь Бакугоу был жутким собственником, он избил её лишь за единый телефонный разговор с другим альфой — другом из за границы, всего-навсего интересовавшимся о состоянии её здоровья и делах в целом.       Потому Фуюми решила больше не мешкать, подбегая к разъярённому альфе и хватая того за предплечье, с максимально возможной силой дёргая на себя. Но тот даже не подался назад, резко остановившись и медленно повернув голову в сторону девушки, смотря с огромным, нескрытым раздражением.       Тодороки инстинктивно вздрогнула, напуганно смотря на него, и тут же разжала ладонь на его предплечье, маленькими быстрыми шагами отходя назад. Самосохранение било во все колокола, и тело не слушалось, руководствуясь страхом.       Тем временем Катсуки не стал терять времени попусту, сразу же разворачиваясь и возобновляя движение в сторону Изуку, который, прячась за Тодороки, весь сжался, рвано дыша, мутным взглядом сопровождая его силуэт. Он соображал смутно, размыто, словно находился в прострации, пребывая не в силах своевременно и трезво реагировать на происходящее — состояние, возникающее у юноши в самом начале течки, некая его особенность. Однако сейчас она была совсем уж некстати, ведь степень беззащитности зеленоволосого возросла в разы.       Тодороки же выдвинул клыки, усиливая ауру вокруг себя, придавая ей более опасного, напряжённого, твёрдого оттенка. Он явно ощущал на уровне инстинктов, что не сможет выстоять против Бакугоу, однако всё равно готов был стоять за омегу позади себя, за Изуку, до самого конца, потому что он его, лишь его. Был, есть и всегда будет оставаться его. Сейчас альфу поглотило чувство абсолютного собственничиства. Мысли о том, как легко он, однажды, от него отказался, не посещали вовсе, как и о том, что парень уже замужем и не принадлежит уже даже себе.       В то время Катсуки уже приблизился к нему вплотную, глядя исподлобья, со вселенской злостью, нескрываемой агрессией, желанием не оставить и мокрого места. Тодороки смотрел на него в ответ, хладнокровно, жёстко, сурово, не отводя взгляда, однако признавая, что под напором Бакугоу выстоять крайне сложно, во всём его виде читается угроза, и Шото понимал, что крайне рискует, выступая против него.       — Если хочешь остаться с целыми костями, отойди по-хорошему, — низко, требовательно молвил Катсуки. Однако ожидаемой им ответной реакции не последовало, Тодороки не то что не сдвинулся, он и бровью не повёл, продолжая стоять на месте, закрывая Изуку, которому стало совсем уж плохо. Бакугоу на это глухо, громко зарычал, мгновенно усиливая ментальное поле, но, в отличие от Шото, он не контролировал его давление в зоне нахождения омег.       А для них ментальное давление — это худшее из всего возможного, потому что в случае его воздействия они теряют способность управления собственным телом, резко ослабевают и самочувствие их достигает отметки с минусом: для одних это просто лёгкое головокружение, потеря равновесия, а для других, к которым, к слову, относилась и Фуюми, — паническая атака, разрывающая головная боль, сильная тошнота, иногда даже рвота.       И, к пребольшому несчастью, на девушке отразилось всё это. Она надрывно закричала, хватаясь руками за голову, которую будто раздирало на части, отходя назад, с глухим звуком ударилась о стену, сползая на пол, остервенело дёргая ногами, пытаясь уйти из зоны действия ауры альфы. А после её и вовсе вырвало, прямо на пол, при этом она продолжала содрогаться, громко всхлипывать и безудержно рыдать, стеклянным взглядом ошалелых глаз смотря в никуда.       Изуку наблюдал за всем отстранённо, он будто пребывал в больно реалистичном сне. Всё такое красочное, громкое, яркое, но звуки доносятся до ушей приглушённо, словно он в вакууме, а картинка пред очами размыта настолько, что он едва различает силуэты. Усиления ауры Катсуки он даже и не почувствовал, потому как все ощущения были притуплены, к тому же, метка дарует прочную защиту от ментального поля альфы, коий её поставил, и незначительную от ментального поля других.       Крик старшей сестры остро впился в сознание, заставляя Изуку чуть опомниться, приходя в себя. Но он всё равно соображал не слишком трезво, плюс ко всему, в теле началась чувствовать дикая ломота, низ живота весьма болезненно и тянуще скрутило, заставляя сжать зубы, откидываясь. Бакугоу начал ощущать постепенные приливы жара, его щёки краснели, а руки становились обжигающе горячими. Между ягодиц стало неприятно скользко и ужасно влажно. Всё это — симптомы перехода течки на второй, основной этап, — омега чувствовал, чувствовал и не ясно понимал, что это — худший исход из всех возможных.       В то же время на пороге комнаты появился силуэт главы дома — Тодороки Энджи. Никто поначалу его и не заметил, а он оглядел картину строгим, смиряющим взглядом, ему свойственным, однако в нём присутствовало и непонимание. Фуюми сидела на полу, склонив голову, несдержанно всхлипывая, возле неё лужа собственной рвоты; Изуку течёт, его взгляд, словно сквозь пелену, он жмётся к Шото, он слишком близко к Шото; тот, в свою очередь, отрешённо смотрит на Фуюми, как, собственно, и Бакугоу, стоящий напротив него, однако взор того более хладнокровный.       — Что тут происходит? — вопросительно, твёрдо, властно и громко молвил Тодороки. Его голос разнёсся по комнате, отбиваясь от стен, доносясь до слуха каждого, заставляя обратить на себя внимание. Все сразу же повернули головы в его сторону, смотря кто как: Изуку — всё так же стеклянно, Фуюми — с явными паникой испугом, Шото — с растерянностью, Катсуки — исподлобья, со всей серьёзностью. Энджи шумно выдохнул, понимая, что отвечать ему никто не собирается. — Шото, немедленно отведи Фуюми к врачу, ей требуется медицинская помощь, Бакугоу-сан, от Вас я требую прояснения ситуации, а Изуку…       — А что тут объяснять? Ваш половинчатый трахается с этой подстилкой, — не фильтруя речи, раздражённо процедил Катсуки, взглядом испепеляя собственную жену. Мужчина же недоверчиво на него уставился, считая, что он несёт полнейший бред.       — Это аб…       — Думаете, я лгу? — прочитав сие по не слишком верящему выражению лица мужчины, изгибая бровь, изрёк Бакугоу. Тот в ответ не подал отклика. — Если так, то спросите об этом у неё, — альфа кивнул в сторону Фуюми, — когда придёт в себя.       Энджи вновь не молвил ничего в знак ответа, лишь, после, удержал с Катсуки недолгий зрительный контакт, затем неспешно переводя взгляд на Шото, который всё ещё находился возле Изуку. Гетерохромные глаза неотрывно следили за Фуюми, внимание альфы было полностью сосредоточено на ней. Хотя Тодороки и сам не понимал, почему. Потому что сильно волнуется за сестру, наблюдая её состояние, или же потому что пытается отвлечься от с каждой минутой усиливающегося, до боли манящего запаха брата?       — Шото, думаю, уже достаточно медлить, — строго изрёк отец, не наблюдая выполнения своего указания со стороны сына, заставляя того отвлечься на себя. — Немедленно отведи Фуюми в медпункт, — в приказательном тоне, с характерной родителю властью вновь настоял мужчина.       Тодороки стиснул зубы, отводя взгляд в пол. Он не знал, что ответить. Если он ослушается родителя, его наказание, которое, Шото не сомневается, последует после того, как отец узнает всю правду, со стопроцентной вероятностью ужесточится. Однако, даже если и так, он не мог бросить Изуку. Потому что тот его собственность. Потому что тот сейчас так слаб, так доступен и так беззащитен, а ещё так притягателен.       Шото противно лишь от мысли, что Катсуки возьмёт его омегу, а в том, что он возьмёт, гетерохром даже не сомневается. У него ведь есть все права на это, плюс ко всему, в течку брат, хоть и неосознанно, но будет самостоятельно к нему тянутся, потому как организм востребует альфу в себе.       И, думая об этом, Тодороки всё же решился, решился перечить. Решился противостоять воле родителя и до последнего защищать, отстаивать Изуку.       — Отец, я не…       — Шото, ты меня плохо услышал, или посчитал мои слова просьбой? — в голосе Энджи скользили явные нотки раздражения, и альфа чувствовал, как воздух накаляется, как отец медленно закипает, как сила его ауры поспешно возрастает, становясь всё более подавляющей.       — Н-нет, — Тодороки был напряжён.       — Ежели так, бери Фуюми на руки и неси её к главному врачу. Сейчас же, — тон мужчины был холодным, словно зимний порывистый ветер, твёрдым, словно гранёный алмаз. Он истончал опасность, он его веяло силой. И Шото… Он сдался, сдался, поразмыслив над этим решением не больше десятка секунд. Не осмелился перечить, ведь отец в гневе — страшнее чего-либо. Ведь если с Изуку или Фуюми он обходится милующе, то его не щадит вовсе, избивая до потери сознания и духа.       Но… как же веснушчатый? Как же решение оборонять его до последнего? Как же желание не отдавать его в чужие руки? А никак. Потому что Шото солгал самому себе. Он не не мог его бросить и, когда почувствовал проверенную, большую опасность со стороны отца, пред которой он точно не сможет устоять, сделал это. Он не готов был стоять за омегу до конца и, поставив на высшее место собственное благополучие, отдал его на распоряжение судьбы.       Тодороки сжал кулаки до сильного выделения костяшек, а челюсти — до шума крови в висках. Он сделал шаг к Фуюми, затем ещё один, ещё и ещё, отдаляясь от омеги, даже не соизволив наградить его прощальным взглядом. Потому что боялся увидеть в глубоких малахитовых глазах презрение, крик о предательстве.       В этот момент Шото начал медленно, но верно, прекрасно осознавать, что он самый настоящий эгоист, каких ещё поискать. Он трус, он подлец, он только говорит, только думает, но не делает абсолютно ничего. Он оставляет зеленоволосого, фактически, вновь отказывается от него, как и в тот раз, когда он пошёл в разгул, бросив всё на самотёк, даже и не пытаясь что-то изменить. А ведь когда-то читал парню тирады о своей великой любви к нему. Конечно, любовь. Какая тут может быть любовь?       Любимый человек важнее самого себя, а его жизнь и безопасность важнее собственных. Шото же просто оказался трусливым эгоистом с глупыми повадками собственника. Может быть, он даже никогда и не любил веснушчатого по-настоящему, может, просто навязал себе это, потому что Изуку для Тодороки официально был «его», стал с момента первой течки и отдачи своей девственности в руки альфы, прямо как вещь, как собственность, которую с готовностью можно променять или отдать в чужие руки ради собственного блага.       От ядовитого осознания истинного положения вещей, осознание того, что он уже несколько лет врал самому себе, оправдываясь перед самим собой же, хотелось кричать во весь голос, срывая голосовые связки, раздирая горло изнутри до хрипа. Но Тодороки молчал. Просто молчал. Молча подошёл к сестре, поднимая её, досели трясущуюся, на руки; молча покинул комнату, сопровождаемый недовольным взором отца.       Появилось желание напиться до забытия собственного имени, расслабиться, как думал Шото. Но на деле это лишь очередной способ сбежать от проблем, не пытаясь что-то исправить или что-то предпринять для улучшения ситуации. Всё же он и правда трус, трус, притворяющийся бравым храбрецом. И, наверное, с течением времени и это станет для него не важным.       Ведь для того, чтобы поменять себя, нужно глобальное вмешательство, а альфа не может, потому что не любит изменений, боится их, в некой степени. Шото привык распоряжаться властью, которая ему дана, а в то, что его возвышенней, он не лезет, стать выше не пытается. Ему достаточно и признание верховенства со стороны многочисленных слуг.       Тем временем в комнате, которую буквально только что покинул альфа, продолжало царить напряжение, угнетающее донельзя, а ещё всепоглощающий аромат Изуку, что с мгновениями расцветал, нарастал, отвлекая обоих альф против их воли. В конце концов, первым решил нарушить молчание Энджи, осознавая, что планы, построенные им на вечер, уже разрушены.       — Забирай Изуку, и езжайте домой. В таком состоянии он точно не сможет отправиться на ужин, — устало выдыхая, молвил мужчина, не разрывая зрительного контакта с Катсуки, что в ответ лишь кратко кивнул. — Постарайтесь уж, чтобы эта неделя была продуктивной, — намёк тоньше еловой иглы, и Бакугоу не глупый, понимает его.       — А как же, — хмыкая, произносит он. Тодороки, после этого, предварительно одаряя веснушчатого взглядом, уходит, позволяя молодожёнам остаться наедине.       Изуку даже не сразу осознаёт, что они с Катсуки, с разгневанным Катсуки, заставшим их с Шото, о котором, концентрируясь на отвлечении от болевых ощущений, юноша и думать забыл, целующимися, наедине. С происшествием этих недлительных нескольких минут омеге стало совсем уж худо. Парня выкручивало изнутри, а температура тела будто уже превысила все сорок пять.       Боль в животе была просто нестерпимой, пред глазами всё расплылось окончательно, смешиваясь, всё потеряло очертания, сейчас парень мог различать лишь цвета. Омега вспомнил, за что так ненавидит течки. Да, вот именно за это, а ещё за то, что с течением времени их симптомы становятся всё хуже, в частности из-за того, что у него нет полноценной метки, поставленной в течку.       — Ну что, готов к «продуктивной неделе»? — внезапно послышался сиплый голос явно недоброжелательного тембра прямо возле уха, которое обожгло горячим дыханием. Изуку вздрогнул всем телом, то ли от голоса, который он лучше бы не слышал никогда в своей жизни, то ли от почувствовавшегося неимоверно обжигающим дыхания, заставляющего лёгкое возбуждение расползаться по телу. Омежье нутро реагирует на альфу.       Не услышав от парня ответа, на который Бакугоу и не рассчитывал, Катсуки поднял веснушчатого на руки. Тот безвольно повис в его руках, но по истечении нескольких секунд прогнулся в спине, издавая болезненный стон — боль в животе напомнила о себе новой пульсацией. Альфа на это ровно никак не отреагировал, подобрал лежащие на тумбочке ключи от машины и покинул комнату с Изуку на руках. А вещи их так и остались лежать там.       Дорога для омеги выдалась неимоверно короткой, но очень тяжёлой. Он не помнил абсолютно ничего, кроме того, как его выворачивало изнутри, и как он пытался сдерживать нытьё, стоны и вздохи, чтобы не раздражать альфу. Но это, конечно, получалось не совсем удачно.       По приезду, веснушчатого вновь грубо подхватили на руки и потащили в направлении входных в особняк дверей, а после… Изуку уже не понимал, куда после, ведь чёткость его зрения оставляла желать лучшего, как, в принципе, и слуха. Всё же в течки его организм давал огромный сбой, и вообще парню казалось, что это совсем не нормально, однако у него не было тех, у кого можно было спросить об этом, разве что Фуюми, но допрашивать её омега бы постыдился.       Зеленоволосый вздрогнул и выгнулся дугой, когда его тело соприкоснулось с холодным кафелем. Ощущения, в отличие от видимости и слышимости, наоборот, были обострены, рецепторы кожи были донельзя чувствительными. Послышался шум воды, разбивающейся о керамику ванной. Его нельзя было перепутать ни с чем, потому Изуку и удалось понять, что они в ванной, и Катсуки, скорее всего, набирает ванну.       В голове тут же всплыл логический вопрос: «Зачем?». Изуку и не надеялся, что получит на него ответ, хоть и предполагал, что явно не для того, что его искупать. Но он получил его, хотя, лучше бы он всю оставшуюся жизнь оставался в неведении, лучше бы с этим ответом к нему не пришло осознание того, что он живёт с извергом, к которому даже надеяться достучаться — бесполезно.       Юношу бесцеремонно схватили за локоть, сильно дёргая на себя, заставляя оторваться от пола. Его поставили на колени, чашечки которых больно упирались в твёрдых кафель, ладонями он держался за бортики ванной, дабы не потерять равновесия и не упасть, ведь его сейчас не поддерживали. Шум воды прекратился, и теперь помещение заполнила тишина. Омега уже было подумал, что упустил тот момент, когда Катсуки оставил его и ушёл, предоставляя возможность искупаться одному.       Но не тут-то было.       — Мне плевать, готов ли ты, — хриплый безразличный голос, после звучания которого парня тут же хватают за волосы, грубо, болезненно оттягивая. Под этим напором Изуку опрокидывает голову. — Сейчас ты поймёшь, что значит предать меня, — зеленоволосый сильно дрожал, опасливо сглатывая. Тембр альфы был настолько низким, можно было с лёгкостью понять, что он дико разгневан. Неужели чувство собственности в нём настолько сильно?       Но мысли оборвались резко, насильно выветрились, когда голова веснушчатого оказалась под водой. Волосы мгновенно намокли, а лицо стало влажным. Изуку не смог понять вовремя, что у него нет доступа к кислороду, он даже не успел затаить дыхание, и воздуха не было совсем, отчего лёгкие неимоверно жгло. И он вдохнул, рефлекторно, невольно, запуская внутрь себя воду, из-за этого заходясь в диком кашля, теперь эту воду глотая.       В планах Бакугоу захлебнувшегося юноши не было, потому он вытащил его голову из воды, позволяя вдохнуть воздуха и прокашляться нормально. Однако ненадолго. Спустя чуть больше десятка секунд Изуку вновь опустили под воду, заставляя задыхаться. Ко всему этому добавился и сильный шлепок по ягодице, звук от которого эхом разносился по ванной, заставляющий бедного Изуку вскрикнуть, подаваясь вперёд. И он вновь глотнул воды, погрузился в жидкость ещё глубже. Снова начал захлёбываться, безвольно крича от дикого жжения в ноздрях и глотке.       И Катсуки опять вытащил его. А взгляд того был неживым, парень надрывно дышал, сильно кашляя, изредка жмурясь от приливов тянущей, всепоглощающей боли в животе, которая не забывала напоминать себя. Штаны Изуку полностью пропитались его собственной смазкой, однако желания он почти не чувствовал, как обычно, в течку, все эти мучения пресекали его на корню.       Парень рассеянно ахнул, когда его резко схватили за плечо, разворачивая на сто восемьдесят градусов. Теперь омега упирался затылком в бортик ванной, сидя на холодном полу, притянув ноги к груди, чуть их раздвинув, в мокрой в области плечей одежде, на которую в ту же зону падали мелкие капли с мокрых въющихся волос.       Парня вновь схватили за плечо, на этот раз тяня вперёд. Он упёрся о что-то, а о что, так и не понял, только лишь чувствовал щекой слегка грубую ткань. Но после до ушей донёсся звон пряжки ремня, а затем и расстёгивания ширинки, после — лёгкое шуршание. Изуку напрягся и попытался отстраниться, однако его бесцеремонно ухватили за волосы, не давая сделать этого.       В следующий же момент юноша почувствовал, как лица коснулось что-то горячее, горячее, твёрдое и… скользкое? Даже в мутном разуме веснушчатого начали строиться догадки и предположения, и все они крутились вокруг одного единственного. Зеленоволосый опасливо приоткрыл глаза, которые всё это время, с момента прибытия в ванную, были закрыты, ведь веки будто свинцом налились и ощущались неимоверно тяжёлыми. В этот раз парню удалось сфокусировать взгляд, но лучше бы не удалось, потому что, после увиденного, худшие ожидания парня подтвердились: он сидел перед Бакугоу, а в его разгорячённое лицо упирался возбуждённо-подрагивающий твёрдый член.       Очи, которые досели были лишь немного приоткрыть, распахнулись максимально, а Изуку начал вертеть головой и усиленно ёрзать, стараясь отползти назад, но назад-то уже некуда — сзади ванна. В ответ на это он получил звонкую пощечину, из-за которой, не сцепив зубы, прикусил язык. А после его вновь окунули в воду, на этот раз по плечи, головой он касался керамического дна. И вновь задыхался.       Долго его не мучали, вытащили после двух с лишним десятков секунд, после опять усаживая пред собой и сразу же, бесцеремонно пихая в его рот немалых размеров член, по самые гланды. От непривычки Изуку ощутил сильный рвотный рефлекс, а голова и вовсе вскружилась, он будто оказался в центрифуге. Катсуки же, кажись, испытывал от этого наслаждение, потому что не останавливался, лишь набирая бешеный темп, буквально трахая рот парня, как дырку доступной шлюхи. При этом на его лице сиял дикий оскал, который омега не видел, и это к лучшему.       Юноша почувствовал неладное, когда Бакугоу, не кончив, вышел из его рта, позволяя нормально вдохнуть и откашляться. В ротовой полости было противно, на языке и губах остался едва ощутимый хвойный привкус, и именно тогда парень понял, что ненавидит его всем своим существом.       Веснушчатого подняли на ноги, которые предательски подгибались, и нагнули, сильно надавливая на поясницу, заставляя сильно прогнуться в спине, отпячивая задницу. Парень мог устоять на ногах лишь потому, что альфа обхватил рукой его талию, удерживая. Голова Изуку покоилась на бортике, там же и ладони, чуть их сжимая. Юноша прекрасно и верно догадывался о том, что сейчас произойдёт: его возьмут, против воли, грубо, жёстко, может быть, даже и не один раз. Но он уже даже и не пытался сопротивляться, боясь, что его снова погрузят в воду.       Но тогда он ещё не знал о том, что Бакугоу, для того, чтобы заставить его захлёбываться, не нужно причин. Это всё целиком и полностью есть его наказанием, есть его уроком, преподнесённый альфой за измену, который он должен запомнить на всю свою жизнь, чтобы больше никогда не сметь ложиться под другого, потому что это заставляет альфу вспоминать и мучиться, потому что жена должна быть верной, пусть и фиктивная. Таковы принципы Катсуки.       Член скользнул меж ягодиц вниз, к истекающему смазкой входу, и начал упорно толкаться вперёд, входя, раздвигая собою тесные нежные стенки, принуждая Изуку тянуще скулить и выгибаться в спине до хруста позвоночника. Омегу же внутри него — довольно урчать, получив уже достаточно долгое время желаемое.       Бакугоу начал двигаться. Он сразу взял быстрый, рваный, свой излюбленный темп, вколачиваясь в омегу резкими грубыми толчками, попутно прихватывая зубами кожу его спины, оставляя на ней контрастный багровые отметины, заставляя своего альфу наслаждаться результатом. Ведь цель всех альф: найти омегу и сделать её своей посредством меток и зачатия потомства, а омег: найти альфу и стать его, позже награждая здоровым чадом.       Изуку не больно и неприятно. Ладно, всё же приятно, но совсем немного, из-за большого количества смазки и фактора начавшейся течки. Полное удовольствие он просто физически не может испытывать с Бакугоу, потому как пытки отбили у него желание вовсе, да и не умеет Катсуки приносить удовольствие, лишь боль. Они живут вместе не так долго, однако веснушчатый уже успел осознать это. И Изуку солжёт, если скажет, что не подумал о том, что весь половой акт пройдёт так, относительно терпимым для него образом.       Ох, как же он ошибался!       Катсуки ведь ясно дал понять, что это не просто секс для удовлетворения омеги зеленоволосого, а урок того, что будет, если его предать. Урок, в понимании Бакугоу, — это наказание, потому что все мы учимся, лишь принимая наказание, не важно, в какой форме. И наказание на то и наказание, чтобы быть болезненным, чтобы причинять страдания, а не быть терпимым.       Потому в следующую же секунду Изуку, крайне не ожидавшего дополнительных действий со стороны альфы, в очередной раз хватают за волосы, уже немного просохшие, снова окуная в воду, которая уже остыла и стала прохладной. Он начал барахтаться, вновь не успев заполнить лёгкие воздухом, чтобы смочь продержаться хотя бы полминуты. Но Катсуки не спешит его вытягивать, лишь набирая более скорый темп, вколачиваясь в омегу с дикой скоростью, отчего тот наклоняется вперёд, погружаясь ещё глубже, несколько раз даже бъётся головой о дно.       И так продолжается больше десяти минут… Бедного, измученного, задыхающегося парня то окунают, то вытаскивают, продолжая буквально втрахивать в керамическую ванную. Он не соображает совсем, находится в полусознательном состоянии, его самочувствие просто отвратительное, а перед глазами пляшут белые пятна на чёрном фоне. До ушей доносится лишь рычание и сдержанные вздохи Катсуки, который уже на грани. Пару завершительных толчков, и он изливается внутрь Изуку, вытаскивая того из воды.       Образуется сцепка, и Бакугоу чертыхается, понимая, что для этого он выбрал ну слишком уж неподходящее место. Можно было и провернуть всё в комнате, вместо погружения под воду используя металлическую пряжку своего ремня. Однако об этом думать надо было раньше.       Осознавая, что стоять вот так плюс-минус полчаса, что обычно проходит сцепка, будет напряжно, Катсуки забирается в ванную, паралелльно с этим затаскивая туда и Изуку, который, будто очнувшись, начинает трепыхаться и панически кричать, боясь этой чёртовой, уже остывшей окончательно воды, словно огня, хотя, нет, воды он теперь боится куда больше огня.       Альфа же на такой отклик омеги реагирует негативно. Он хватает его за челюсть, больно сжимая, заставляя глаза веснушчатого, коий уже начал понемногу приходить в себя, испуганно распахнуться.       — Заткнись, — ядовито шипит Бакугоу, а Изуку сначала чуть медлит, смотря на него боязливо, но затем начинает активно положительно кивать — лишь бы вновь не топили, не били, не кусали, не кричали и не трогали вообще. После этого Катсуки отпускает его, откидывается, разместив руки на бортиках, прикрывая глаза и поддаваясь расслабляющему его воздействию воды комнатной температуры.       А омега просто сидит на месте, не двигаясь. Сейчас в голову лезут мысли вовсе не о сцепке, а о том, чтобы погрузиться под эту клятую воду на фатальное количество минут и просто умереть, захлебнувшись. Потому что лучше смерть, чем жизнь с тем, кто сидит позади. Но парень одёргивает себя, ведь жизнь нужно ценить в любом случае, даже если она и пошла под откос. К тому же, у него не так уж всё и плохо… Хуже ведь бывает?..