Последнее желание

Октавиа живет при храме в маленькой, затерянной в густых лесах деревеньке со смешным названием 'Хмельная'. Старики поговаривают, что когда-то давно, ещё до войны, мимо этого леса проходила большая торговая дорога, отчего деревенька процветала, но вот уже лет сорок как жизнь медленно, но верно затихает. Молодёжь уезжает в раскинувшийся неподалеку город, и теперь из тридцати домов осталось только семнадцать. Октавиа стоит на коленках в небольшой часовенке и усердно молится Господу Богу. Ей представляется, что рядом с ней и правда стоит высокий седовласый старец с небесно-чистыми голубыми глазами и доброй улыбкой. Девочка благодарит его за помощь и просит никогда не оставлять: когда тебе всего пять лет, поверить в чудо очень легко. Господь завещал нам любить весь мир вокруг, и Октавиа старается следовать его заветам. Она любит созданное им бескрайнее небо и тёплую, потрескавшуюся землю под ногами, она любит каждый цветок в деревенском саду и маленьких певчих птичек, которые, ничуть не боясь, садятся ей на плечи. Иногда она уходит в зеленую глубину, и тогда пугливые лесные обитатели выходят ей навстречу. Девочка кормит ещё теплым, одуряюще пахнущим хлебом олененка и шепчет тихую молитву: в свои семь она уже знает, что Бог обязательно ответит на её слова. Сидящая рядом подранная собаками куница тихо скулит. Октавиа гладит свалявшуюся шерсть и наблюдает за тем, как вначале перестает течь кровь, а потом рваные края раны собираются, и вот уже спустя несколько минут только свежий шрам указывает на то, что куница была всего в нескольких минутах от смерти. Октавиа лечит от чахотки отца-настоятеля, помогает наступившему на ржавый нож мальчику и выводит злую, болезненную зависть из глаз старой бабки Мароны. В такой нехитрой деревенской жизни и проходит почти двенадцать лет, но однажды утром приезжает испещренная крестами и голубями карета и жизнь девочки кардинально меняется. Её называют святой и забирают в большой город, в котором людей больше, чем ласточкиных гнезд на песчаном склоне. Главный храм выглядит богато и ярко, веселые лица собирающихся на праздник людей сливаются в одну сплошную линию, и Октавиа хочет убежать обратно в свою лесную деревушку. Она не привыкла ни к толпе, ни к гулу людей: дома её окружало лишь птичье пение да шум ветра. – Ты справишься, – мягко улыбается настоятель храма, – Господь не оставит тебя. – Я постараюсь, – серьёзно кивает девочка и выходит к первому больному. Людей собралось столько, что к концу дня губы уже немеют от бесконечных молитв, но Октавиа всё равно продолжает своё дело. Она уже знает, что за всю историю земли было не так уж и много тех, кому Господь даровал силу лечить прикосновением. Новость о чудодейственной целительнице быстро разлетается по округе, но теперь уже Его Высокопреосвященство отводит только два дня в неделю для помощи людям: после воскресной молебни и в средний день недели. Остальные дни Святая Октавиа проводит в молитвах и исповедях. Впервые она встречает графа Освальдского во дворце, когда её представляют королю. Его Величество – одутловатый, страдающий ожирением человек, совершенно не годный для управления государством. Придворные лебезят ему в лицо и насмехаются в кулуарах. Все знают, что настоящим правителем государства является именно Его Высокопреосвященство. Октавии жалко несуразное Его Величество, и поэтому она тихо шепчет молитву за его здравие. – Впервые при дворе? Как вам Их Величества? Королева Ривании прекрасна на вид, но у неё злой и жестокий взгляд. К сожалению для него, король Реджинальд влюблен в неё до глубины души: это видно и по позе, и по словам, и по манере вести разговор. Катари чудно смеется перезвоном колокольчиков, Но Октавиа чувствует фальшь, а потому лишь опускает взгляд в пол и едва слышно произносит уже давно надоевшую собеседнику фразу: – Господь завещал нам любить окружающих, какими бы они ни были. Шатен в изысканном костюме чуть поднимает бровь и берёт с подноса слуги два бокала с легким игристым шампанским. Церковники... пожалуй, больше гадюк высшего света он не любил разве что их. Оправдывая свою алчность и жажду крови благими целями, они убивают много больше, чем даже самый взбалмошный король. Одни костры Инквизиции чего стоят, благо, сейчас они уже не грозят ни ему, ни другим просветителям своей эпохи. – Граф Освальдский, еретик и безбожник, а как зовут вас, прелестное создание? Шампанского, быть может? Октавиа хмурится и качает головой. Впрочем, графа это ничуть не смущает, и он с прежним изяществом ставит один из бокалов на уже опустевший поднос спешащего куда-то слуги. – Еретик и безбожник? Мужчина смеётся в ответ на искреннее возмущение в голосе девушки. Его забавляет и эта встреча, и эта незнакомка. Судя по её неуверенному виду, она вышла в свет не так давно и ещё не успела вкусить всей мерзости королевского двора. Пожалуй, будет интересно наблюдать за медленным, но верным развращением. Развращением... Пройдёт не так уж и много времени, прежде чем искренние эмоции сменятся искусными масками, а намеченный взгляд начнёт оценивать окружающих прежде всего с материальной точки зрения – Раймонд Освальдский видел достаточно примеров того, как скромные провинциальные оленята превращаются в насквозь лживых светских змей. – Ах, оставьте, времена Святой Инквизиции прошли. Теперь у нас свобода вероисповедания. Не стоит так хмуриться, мадемуазель... – Меня зовут Октавиа, – коротко и отрывисто, всё ещё ощущая какую-то греховную злость на собеседника, произносит девушка. – Прелестно, почти как одну святую наших дней. Вы не находите это забавным: до чего только не доходят церковники, пытаясь увеличить и без того огромное влияние церкви. "Господь спасет наши души"... Какой же бред! – Он существует. А сколько же неподдельной веры и праведного возмущения... Графу даже жаль это совсем неискушенное создание. Пожалуй, стоит понаблюдать за ней – издалека, не вмешиваясь, позволяя пройти весь путь самостоятельно. – Попробуйте переубедить меня. Раймонд коротко смеётся и добавляет: – Но вряд ли у вас получится сделать это. Юное создание несмело улыбается и просит показать ей выход в сад. Заинтригованный граф изящно кланяется и бросает нечто вроде "желание дамы – закон". Тут, среди розовых кустов и парковых дорожек, Октавиа чувствует себя куда увереннее, чем среди золотого блеска дворцовых палат. – Итак, что вы хотели мне сказать? Девушка качает головой и чуть таинственно улыбается, устремляясь дальше в глубину парка. Они присаживаются на одну из скамеек, святая поднимает руку, намереваясь позвать к себе одну из тварей божьих, но поговорить они не успевают: рядом как и всегда неслышно появляется Его Высокопреосвященство. Окатвию пугает этот высокий, черноволосый человек с лиловыми глазами, смотрящими в самую глубину души. Символ веры – серебряный голубь на тонкой цепочке – кажется в его руках издевательски светлым, полностью контрастирующим с его извечно темным образом. Даже праздничные белые одежды никого не могут обмануть, а уж повседневный черный и вовсе делает Кардинала похожим на огромного паука, раскинувшего свои паутины далеко за пределы дворца и столицы. – Вы понимаете, что ваше присутствие здесь нежелательно? – хмурится он. – Прощу прощения? – граф выверенным жестом приподнимает бровь, выражая своё удивление таким совершенно бестактным вмешательством в приватный разговор двух людей. – Своим безбожеским поведением вы компрометируете личность Святой, – тихо, но жестко произносит Кардинал, мысленно приказывая стражникам разорвать еретика на части. Жаль, что лишь мысленно – будь он хоть сотню раз великим кардиналом ривийским и бегмаркским, но смерти невинного общественность ему не простит. – Ну что же, – чуть растягивает уголки губ у улыбке мужчина, – приятно познакомиться, Октавиа. Я напишу вам и, быть может, мы продолжим наш религиозный диспут. Раймонд не хочет встревать в ссору с Его Высокопреосвященством, но он и не хочет уступать ему. Именно поэтому вторая встреча происходит на следующую же ночь: граф взламывает замок на окне, зажигают свечу и с самым невозмутимым видом протягивает девушке букет ромашек. – К вам на исповедь граф Освальдский, – нежным голосом произносит юная послушница, возвращаясь к вышиванию голубей над старинным собором. – Мой дорогой безбожник, – сдержанно улыбается святая, убирая в сторону житие святого Иоанна. Он пришел! Пришел! Это неправильно – так радоваться приходу всего одного человека, да еще и так пренебрежительно относящемуся к Вере, но Октавиа ничего не может с собой поделать. Раймонд запал ей в душу и даже вечные предостережения Его Высокопреосвященства уже не помогают ей сдержать рвущееся к нему сердце. – Отнюдь, – весело улыбается мужчина, прикасаясь губами к тонкому запястью святой, – как видите, я даже начал посещать воскресный молебен. – Вы ведь спите во время молитв, граф, не смешите меня. Скорее океан поглотит землю, чем вы поверите в существование Господа Бога. Октавиа смеётся и ведёт гостя в храмовый парк, туда, где их никто не станет подслушивать и никто не потревожит. Раймонд аккуратно целует кончики тонких пальчиков и чуть лукаво спрашивает: – Вы примете мой подарок? – Мне так неловко, граф. Вы осыпаете меня цветами, приносите раненых зверей и птиц, выводите на прогулки. Что же ещё? Обычно вы не спрашиваете разрешения. Святая замирает. Положившая свою жизнь на алтарь бога, она так и не смогла привести себя к смирению, и сейчас предательское сердце бьется быстро-быстро, выдавая всё её волнение. Тонкий серебряный ободок и несколько почти не заметных полупрозрачных камней – ей не кажется хорошей идеей принять от графа украшение, но Раймонд лукаво улыбается и сам надевает колечко на чужую руку, тем самым подводя себя под эшафот. Они говорят совсем недолго, прежде чем подкравшаяся серой мышкой послушница не говорит, что в их храм прибыл Его Высокопреосвященство. Святая сбивчиво извиняется и, торопливо подобрав юбки, направляется к своей келье, где её уже ждут. – Что это?! – и без того темные глаза кардинала чернеют от гнева. Он берёт Октавию за руку и внимательно всматривается в тонкий серебряный ободок. – Это от графа Освальдского, – не понимает негодования святая, не понимает, но все равно чувствует за что-то жгучий стыд, – от моего дорогого друга, которого я вот уже несколько лет как безуспешно пытаюсь наставить на путь истинный. – Пообещайте мне, что вернёте его при следующей же встрече. Такие дорогие подарки дарят любовницам, а не святым, – отчеканивает Его Высокопреосвященство и размашистым шагом выходит из комнаты. Всё идет не по плану... совершенно точно не по плану... Сообщите мне, как только граф появится здесь. Это отродье тьмы совершило свою последнюю ошибку. Кардинал устало закрывает глаза и садится в карету. Как много дел... Пешка Святой принесла немало пользы церкви и государству, но пора убирать её с доски. Как и приклеившегося к ней чёрного ферзя. Впрочем, если Раймонд будет достаточно благоразумен, чтобы прекратить свои навязчивые знаки внимания, то можно и провести Октавию дальше. Но только если граф отступится, чему, впрочем, зная его характер, не дано случиться. – Моя дорогая святая, что же омрачило ваш взор? – заранее ожидая неприятностей, тихо спрашивает Раймонд, аккуратно стирая с чужих щек жгучие слезы стыда. – Я... до-должна вернуть в-ваш подарок. – Но почему? – вполне искренне расстраивается Раймонд. Впрочем, он и не надеялся на то, что святая не узнает о реальной цене "безделушки". – Его Вы-высокопрес-священство... – всхлипывая, произносит Октавиа, утыкаясь в шершавую ткань на чужой груди, позволяя себе быть слабой в этот момент, позволяя не сдерживать непрошенные слезы. Впрочем, их прерывают. Прерывают нагло, беспринципно, за мгновение до того как мужчина решит утешающе поцеловать свою святую в висок. – Именем Кардинала и Его Величества Реджинальда Оллара Первого! Граф Освальдский, вы подозреваетесь в многократный преступлениях против короны. Проследуйте за мной! – гаркает дюжий стражник, как-то извиняющиеся дергая уголком губы. Раймонд хмурится и непонимающе переводит взгляд с одного офицера на другого. И в этот миг раздаётся выстрел. Мужчина морщится от боли, аккуратно дотрагивается до начавшей сочиться кровью раны на животе и как-то зло, досадливо хмыкает: – Серебро. А вот это вы зря, господа. На превосходящей в несколько раз человеческую скорости Раймонд сносит головы шести из восьми гвардейцам – ещё один бросается в бегство при первом же мгновение, а второму он прокусывает тонкую кожицу шеи. С неприятным, болезненным хрустом поврежденные органы встают на место, а на треть опустошенный человек падает на пол. Его жизнь прерывается от его же мушкета. Жалкая смерть. Раймонд не хочет смотреть на Октавию: не хочет увидеть в её ясных глазах ужас, но всё равно поворачивается, уже заранее готовясь к – нет, не ненависти, юная святая слишком чиста для этого – к отчуждению. – За что они тебя?.. – тихо спрашивает Октавия, даже и не надеясь на ответ. Ей жаль, безумно жаль уже мёртвых гвардейцев и настолько же безумно сильно не хочется верить в то, что он, Раймонд Освальдский, только что совершил убийство на её глазах. – Я – создание тьмы, Октавиа, – непривычно горькая усмешка так сильно не идёт этому вечно улыбчивому молодому человеку, – питаясь чужой кровью, я могу залечивать собственные повреждения и продлевать жизнь. Узнавший об этом Кардинал разрешил мне жить здесь, если никто не узнает об этой особенности, но у меня оставалась всего неделя до отъезда из Ривании. Я хотел, чтобы ты смотрела на кольцо и вспоминала меня. Хоть иногда. Хоть очень редко. Я – смешно признать – привязался к тебе, Октавиа. – Сколько? Святая роняет лишь одно слово, но Раймонд сразу же понимает, что она имеет в виду. – Я перестал считать уже после первой сотни. Уже после первой сотни... А сколько их было на самом деле, этих жертв? Много, очень много... – Октавиа понимает это также ясно, как и понимает, что не может бояться этого человека, не может чувствовать к нему неприязни. Господь завещал любить все созданное им, несмотря ни на что. И в его же честь когда-то сжигали еретиков. Резко втянув в себя воздух, она на выдохе произносит то, что не должна произносить ни в коем случае. Не после того, что было. – Несмотря ни на что, я благословляю тебя, Раймонд, граф Освальдский. Пусть Господь не оставит тебя... что бы ни случилось, – Святая осеняет священным знаком мужчину перед собой, чуть медлит и, зажмурившись будто перед прыжком в холодную воду, порывисто обнимает, едва слышно шепча просьбу не умирать. – Бежим со мной? – Я не могу... У меня есть долг перед всеми этими людьми, что ждут моей помощи. Октавиа неслышно плачет во сне, съёжившись под тонким холщовым куском ткани, служащим им покрывалом. От жизнерадостной, уверенной в своей судьбе и своем Боге девушки не осталось и следа. Теперь Октавиа походила на бледную тень той святой, которую Раймонд встретил несколько лет назад: она осунулась, потеряла в весе, почти перестала спать, а редкие часы кошмаров выпивали у неё остатки сил. С их побега прошел почти месяц, но кардинальские ищейки не отставали. Впрочем, как раз в этом ничего странного не было: Октавиа, эта глупая, наивная, чересчур сердечная Октавиа не могла проходить мимо страждущих, поэтому отследить их путь так просто. Раймонд целовал мягкие, поддатливые губы бывшей святой и чувствовал себя много хуже закрывшего путь в рай потомкам Адама и Евы змея-искусителя. Девушка плавилась в его руках, отдаваясь со всей, как бы то пародоксально ни звучало, невинной страстью, на которую только было способно её не знающее порока тело. Она любила Раймонда, а Раймонд любил её. На эту ночь можно было забыть о долге, людях и даже – страшно подумать – о Боге. Древняя как мир страсть затопила маленькую комнатку в трущобах большого города почти у самой границы Ривании. Последовавшая следом вспышка не могла быть замечена человеческим глазом. Кардинал сделал глоток черного кофе и звоном легкого серебряного колокольчика позвал секретаря. Теперь он знал, где искать беглецов. Нужно только чуть-чуть поторопиться. – Здравствуй, Октавиа, – как всегда холодно поприветствовал святую мужчина, – зачем ты пошла с Ним? – Потому что любила, – просто ответила святая, – что с ним станет? – А тебе не интересно, что будет с тобой? – когда Его Высокопреосвященство ходит вот так вот кругами, он становится похож на крупного хищника, кружащего вокруг своей добычи, выжидающего идеального момента для нападения. Впрочем, так и есть. Вот только вместо когтей и клыков он использует больно жалящие слова. – Это не столь важно. – Ну что же, – кивнул кардинал, – Вас сожгут завтра утром. Пойми, Октавиа, церковь далеко не свята. Ты оступилась – это плохо. Но я не управлял бы столько лет Риванией, если бы не умел извлекать выгоду из поражений. Весьма удачно граф зарекомендовал себя как "еретика и безбожника". Это позволит возродить Святую Инквизицию. – Но зачем? – не может сдержать удивления Октавиа, – зачем?! Инквизиция была... жестока... – Я уже далеко не молод. И я не вижу никого, кто способен взять на себя груз власти. Моему преемнику нужна опора. И этой опорой станет Инквизиция. Через полчаса к тебе приведут Раймонда. Проведите последние часы жизни вместе, – договорив, кардинал хотел было встать, но вдруг покачнулся и судорожно схватился за спинку стула в поисках опоры. Мир перед глазами расплывался цветными кругами. Как же не вовремя... – Вам помочь? – спохватилась Октавиа. Мужчина хрипло, каркающе рассмеялся, потом выдохнул и осторожно отпустил спинку стула. – Я бы не стал разменивать пешку с такими способностями. Ты ведь уже возлежала с ним, с графом, как женщина? – кардинал провел ладонью по запунцовевшей щеке бывшей святой, убирая выбившуюся из прически прядь и отошел к выходу, – Святая должна быть невинна и телом и душой. Раймонд погубил тебя, девочка моя, – горько вздохнул мужчина, – а ведь я предупреждал тебя о том яде, что дарят его прикосновения. Серебряные кандалы обжигают кожу, но снять их нет никакой возможности, и, перед тем как войти, Раймонд нацепляет свою извечную улыбку в надежде, что Она не увидит его боли. – Всё будет хорошо, – улыбается он, – ты веришь мне? Святая лишь отрицательно качает головой, не поднимаясь с колен и продолжая неслышно шептать въевшиеся в память слова молитв. Но Господь не слышит её слов и не видит её слёз, он не приходит и не улыбается более ей своей мягкой улыбкой. И даже ангел за правым плечом отвернул свою белокурую головку, не желая видеть ту, что забыла заповеди братьев по вере. Октавиа шепчет слова молитвы и не чувствует больше той легкости, что переполняла её раньше. Она ощущает себя грешной, непоправимо грязной, падшей... Но Раймонд нежно целует её губы, и Октавиа закрывает глаза, отпуская все мысли и позволяя себе вновь упасть в пучину порока. Этой ночью они ещё долго лежат вместе, глядя в сырой, низкий потолок тюремной комнаты, а на утро их выводят на площадь, кардинал объявляет о приговоре, и, когда огонь уже начинает опалять ноги, Раймонд внезапно запрокидывает голову и начинает смеяться. – Запомни мои слова, Октавиа! Что бы ни случилось, я найду тебя там, в следующей жизни. Даже если мне придется заключить сделку с самим дьяволом. Ты веришь мне? Я верю... Он – найдет... Обязательно... Что бы ни случилось... Уже нашел! Лэйн резко открывает глаза, бросается к зеркалу и неверяще дотрагивается до своей всё ещё помнящей обжигающие касания лепестков огня кожи. Господи. Как же это... невозможно... Она оглядывается по сторонам, спешно приводит себя в порядок и выходит на улицу. Прямо в разверзнувшийся кровавый ад. Кью!..