Последнее желание

Лэйн сжимает в руках визитку, намереваясь выкинуть её в первую же мусорку, но в последний момент не решается – и, аккуратно разгладив её, убирает в карман. Следующие несколько дней всё было словно в тумане: постоянно наставляющая на путь истинный святая, намерение избавиться от подводка, страстное желание затянуть его туже, туже, ещё туже – лишь бы заставить Его руку приблизиться ближе. Разрываемая на части совершенно противоположными желаниями, Лэйн не замечала, куда и как проходило её время. Замирая на миг, она вновь осознавала себя только через несколько часов, с затекшими от неподвижной позы конечностями и абсолютной пустотой в голове. А потом позвонил Он... Дазай ждёт её на крыше самого высокого здания Йокогамы – там, где пронзительный ветер не утихает никогда и там, где не один человек проживал свои последние мгновения жизни. Она приходит за пятнадцать минут до встречи – он уже был там. Сидел на парапете, свесив ноги над пропастью, пил кофе из бумажного стаканчика и неторопливо курил, стряхивая пепел в бесконечную пустоту внизу. Когда тишину и одиночество разбивают чужие шаги, Осаму не оборачивается, лишь сбрасывает сигарету вниз и хлопает рукой по месту справа от него. – Я пришла. Собственный голос звучит глухо и безэмоционально, будто бы пробиваясь сквозь толщу воды. Лэйн тихо вздыхает и послушно садится рядом. – Я хочу предложить тебе самоубийство влюбленных. Дазаю интересно... действительно интересно, что ответит ему на это предложение его любимая марионетка, чью преданность и покорность он столько лет взращивал в глупой обиде за несоответствие оболочки наполнению. Помнится, когда он предложил то же самое Акутагаве, тот чуть не ударил его Расёмоном, а потом сплюнул под ноги и сказал, что не станет этого делать хотя бы из-за бесполезности оного. – Если ты клянешься своей жизнью и судьбой найти меня в следующей жизни. – Тогда договорились, – усмехается Осаму, на мгновение притягивая к себе чужое лицо и жестко целуя, как бы ставя тем самым свою метку, – я позвоню, когда решу прийти сюда в последний раз. Где-то он уже слышал эту фразу... Вот только где и когда? Дверь открывает стройная девушка в наигранно-строгом наряде, открывающем простор для мужского воображения. Её образ, её взгляд, её движения и её мимика – всё буквально кричит о дороговизне этой стервозной штучки, подчинить которую жаждут инстинкты любого мужчины. Цветаева выдыхает горькое, пахнущее ментолом облако дыма и чуть улыбается, приветствуя посетительницу. – Здравствуй, зайка. Фёдор Михайлович сейчас отсутствует, но ты можешь подождать его с нами. Я Марина Ивановна Цветаева, но, пока мы в Японии, можешь называть меня просто Мари-сенсей или Мари-тян, – улыбается она, оправляя затянутыми в дорогие перчатки пальцами и без того идеально сидящую блузку. Значит, рыбка всё же заглотила наживку. Интересно... – Николай Васильевич Гоголь, – кивает в ответ сидящий на столе человек в шутовском наряде, – весьма приятно. О, а я знаю вас! Быть может, поможете мне? У нас тут один человечек говорить не хочет. А мне так нужно разговорить его... – Помолчите, – хмурится блондин с объемной копной длинных светлых волос, делая небольшой глоток чая, – вы мешаете мне наслаждаться голосом Кипелова. – Ну как хочешь, Гон-тян, – привычно-широко улыбается Гоголь, поправляя повязку с бубновым тузом, – это Иван Александрович Гончаров. – Мужчина? – уточняет на всякий случай уже ничего не понимающая Лэйн. Она чувствует себя слегка не в своей тарелке в окружении всех этих странных людей и уже жалеет, что вообще решила ответить на странное предложение Достоевского положительно. Жалеет – но понимает, что то было единственно правильное решение. Нет ничего хуже потери свободы. Нет ничего хуже, чем своими руками закрывать клетку и отдавать ключ тому, кто лишь играет с тобой и твоей судьбой. – Дос-кун сказал, что будет называть его так, а так да, Иван Александрович стопроцентный и абсолютно натуральный мужчина – поясняет Гоголь, увлекая девушку за собой в соседнюю комнату, разражаясь безумным смехом – Ахахахахахахахахахах! Я вернулся! Ты не скучал без меня?! – Я всё равно ничего тебе не скажу, Клоун, – отозвался пленник, высокий темноволосый мужчина с уже застарелым проходящим через всю щёку шрамом. Он привык терпеть боль и он не сдастся. Ни за что. Нельзя дать этим русским и крупицу информации. – Правда? – смеётся Гоголь, – но мне и не нужно ничего говорить! Позволь представить твоего нового экзекутора. Вот инструменты, Куколка. Я буду называть тебя так, хорошо? Лэйн дёргает плечом, как бы показывая, что ей всё равно, потом по очереди берёт в руки каждое пыточное приспособление, задумчиво их осматривая. А что конкретно делает тот или иной предмет, в подробностях расписывал Николай уже слегка побледневшему пленнику. На самом деле, чаще всего разговорить человека не сложно, важно лишь знать, куда и как надавить, но этот пленник оказывается крепким орешком. Впрочем, Конака Лэйн встречалась и не с такими упрямцами. Осаму Дазай преподал ей это искусство, а она как губка впитывала все крупицы того внимания, что он ей уделял. – Можешь заканчивать с ним, он всё равно больше ничего не знает, – командует Нико-сан, и девушка привычно направляет ледяной жгут прямо в сердце, намереваясь как всегда вырезать пленнику сердце, но вдруг резко останавливается, запрокидывает голову и начинает смеяться, смеяться даже безумнее, чем это делает Гоголь, смеяться, чувствуя как выстроенный вокруг её сердца ледяной щит покрывают трещины, а в следующий миг он разлетается на крупные осколки. Даже дышать, дышать будто бы становится легче. Вырезать сердца – прерогатива Осаму Дазая. А она... она придумает что-нибудь своё. – Я поражен вашим искусством миледи, – улыбается Николай Васильевич, протягивая взявшийся из ниоткуда букет маргариток, – Дос-кун будет доволен нами. Сказать по правде, я не люблю пытки. Они меня... не вдохновляют. Они возвращаются в гостиную, где Гоголь снимает с глаза повязку в виде бубнового туза, как-то обреченно роняет её на пол, затем открывает бутылку холодной газировки и начинает пить её большими, торопливыми глотками. – Ты извини, если тебе не нравится это прозвище, – серьёзно произносит Николай, – Куколка-то совсем не серьёзно. Я, например, Клоун. Страшный Клоун. Дос-кун – Демон, а Гон-тяна называют Ангелом Смерти. Ещё в основном составе находятся Булгаков, чьё прозвище – Князь Тьмы, в честь Воланда, любимого персонажа любимой книги, Маяковский – Скала. Надо только увидеть его – и ты поймешь, почему. Он очень высокого и крепкого телосложения. Дес и без того носит имя Смерти. Нам всем интересно, как её зовут на самом деле, но она хранит молчание, а Дос-кун отвечает, что обещал не раскрывать этого маленького секрета. Есенина надо величать Мертвецом, а Цветаева – Куртизанка. – Куколка, говоришь? – Марина Ивановна подсаживается на диванчик к Лэйн и несколько секунд внимательно вглядывается ей в лицо, после чего заключает, – а по мне так ничего. Очень тебе подходит, зайка. Я подберу удачный наряд, подчёркивающий именно твою индивидуальность, и очередной пугающий одним лишь именем эспер будет готов. Куколка. Мило и смертоносно. Ты будешь увлекать людей своей ещё по-детски наивной нежностью, а потом убивать совершенно ничего не подозревающую жертву. Так... Тут подойдут детские платьица, японцы же любят лоли, нет? Так что подобрать что-то кавайное не будет сложно. Глаза мы подведём, визуально сделав больше, создание имитации слёз в уголках глаз у тебя с твоей способностью должно получаться неплохо, прическа... Хмм... – Не гони коней, Марина Ивановна, – доносится от дверей голос Достоевского, – мы лишь сотрудничаем. – Как жаль, – чуть расстроено качает головой женщина, изящным движением оправляя прическу, – такой материал зря пропадает. Уверена, что не хочешь присоединиться к нам, дорогуша? Лэйн ничего не отвечает ей, просто проходя по коридору вслед за Достоевским. Шесть комнат, душевая с туалетом и кухня – эта квартира чем-то напоминала солнце, только вместо лучей были входящие в общую гостиную комнаты. Закрыв дверь, Достоевский с удобством располагается на светло-коричневом ковре и приглашающе хлопает рядом. Им предстоит долгий разговор, во время которого уже продуманная линия поведения обрастет новыми подпунктами, позволяющими ему подчинить своей воле ещё одно сердце и душу. В конце концов, ты сам виноват, Осаму Дазай, упустив идеального союзника, способного пройти за тебя сквозь огонь. О, Достоевский славно повеселился, собирая в единую картину разрозненные свидетельства и записи с камер. Преданность этой девочки не знает границ – ты сам вырастил её такой, забыв, впрочем, закрепить успех поощрениями, теперь Демону остаётся лишь пожинать любезно выращенные тобой плоды трудов. Тот разговор на крыше был завершающим аккордом. Подумать только, а ведь Лэйн довольно долго колебалась, прежде чем ты сам не подтолкнул её к краю. – Ты всё же пришла, марионетка, нашедшая в себе силы выступить против хозяина. Это внушает невольное уважение, Конака Лэйн. Извини, я очень устал сегодня, мне нужно собраться с мыслями. А пока давай просто помолчим. Ты позвонишь мне? – мужчина берёт со стола расчёску и, дождавшись безразличного кивка, начинает аккуратно расчёсывать чужие светлые волосы. Поначалу напряженная спина начинает постепенно расслабляться и намурлыкивающий нехитрый мотивчик Достоевский бросает первый пробный камень: – Почему ты решилась поверить мне? – Я устала... – после непродолжительной паузы отвечает Лэйн, – это сложно обьяснить словами. – Две баранки или корзиночку? – Что, простите? – непонимающе хмурится девушка. – Какую прическу сделать. Наверное, всё же первое. У меня было три сестры, поэтому какой-никакой, а опыт есть. К слову сказать, у тебя телефон с собой? Замечательно. Позвони Дазаю и договорись о встрече. – Зачем? – непонимающе расширяет глаза Лэйн, ожидая чего угодно, но только не этого. Логику некоторых людей понять было решительно невозможно. Так и ответ оказался ровно настолько же неожиданным, насколько и нелогичным: – Чтобы не прийти, разумеется, – улыбается Достоевский, – чтобы суметь доказать самой себе, что не он один способен играть краплеными картами, чтобы заставить его думать о тебе – мало ли причин? Позвать на встречу и не прийти – это больше похоже на глупый детский розыгрыш, чем на поведение взрослого адекватного человека, но... Почему бы и нет? Это будет по меньшей мере весело. Лэйн решительно кивает самой себе и набирает заученный наизусть номер. Как всегда весёлый голос Осаму Дазая заставляет её растерять большую часть уверенности, но Достоевский чуть тянет её прядь, выводя из оцепенения, и она вновь собирается с духом. С этой судьбоносной встречи проходит ровно четырнадцать дней, во время которых она действительно не приходит на встречу, а затем не смеет ослушаться приказа – и одной из безлунных ночей ей приходится отбиваться сразу от нескольких десятков наемников. Демоны Осаму Дазая не любят, когда над ними шутят. Когда Лэйн приканчивает последнего из наемников, он выходит из укромной ниши и холодно сообщает, что крайне недоволен ей. Больше всего на свете хочется хоть как-то дать показать, что она исправится, хочется, чтобы сквозящее во взгляде разочарование вновь сменилось на обещающие море эмоций бесовские огни, и Конака не выдерживает, в очередной раз склоняя голову перед Его силой и властью. Как у одного из эсперов Портовой Мафии у Лэйн не так уж и много свободного времени, которое раньше она проводила в чтении и просмотре фильмов лишь для того, чтобы убить те ненавистные часы, когда появляется время на размышления. Сейчас всё немного иначе. Сейчас у неё в жизни появились р...Русские – о них надо писать исключительно с большой буквы. Предводителем Крыс Мертвого Дома является Достоевский. Фёдор Михайлович. Он чем-то похож на Дазая, но, в то же время, является полной его противоположностью, отражением в кривом зеркале. Достоевский всё просчитывает наперед, с легкостью предугадывает действия соперников и часто пьёт чай – настолько сахарный и настолько крепкий, что у других сводит от этой горькой сладости губы. Гончаров тоже любит чай – но, в отличие от своего друга и хозяина, он заваривает его совсем слабо, наливая заварку на самое донышко. Иван Александрович любит рок и классику – потому что их любит Достоевский. Ещё он недавно перенёс операцию, и теперь не может испытывать отрицательные эмоции. Лэйн знает, почему Гончаров согласился на это. Знает – и мысленно благодарит несуществующего бога за то, что у неё оказалось достаточно сил на то, чтобы хотя бы предпринять попытку избавиться от чужого влияния. Он ведь очень похож на Дазая, этот Достоевский. А ещё он похож на Кардинала, того Кардинала, из прошлой жизни – он так же по-паучьи раскидывает везде свои сети, сплетая воедино жизни и судьбы. Ещё среди крыс мертвого дома есть Цветаева, но она, будучи женщиной-медиком, не входит в число основной боевой группы. Марина Ивановна любит дорогие вещички: её ноготки всегда покрывает идеальный маникюр, тонкие пальчики обрамлены изящными кольцами, она курит дорогие сигареты и получает от своих любовников постоянные тешащие самолюбие подарки. Цветаева не любит и не умеет подчиняться, она цинична, обладает не скупящимся на колкости язычком, излишне остра и иронична, но именно это делает Цветаеву той, кем она является. Дьяволица и соблазнительница, она способна выведать информацию у кого угодно, будь жертва хоть мужчиной, хоть женщиной. Ещё был Есенин. Ловелас, пьяница, походник и картежник. Серёжа, высокий, худощавый мужчина с ясными глазами цвета весеннего неба и светлыми волосами – мастью он очень похож на Лэйн, издалека их даже можно было бы принять за родственников, но по характеру трудно найти двух более различных людей. Серёжа Есенин учил французский и мечтал под старость купить гектар виноградников, поставить туда трудиться своих мертвых марионеток и до конца жизни наслаждаться домашним вином, чачей, самогоном и виноградным пивом. Но это были лишь мечты, а пока Серёжа разбивал сердца японкам, пил сакэ и танцевал с раскрасневшимся от гнева Гончаровым сальсу, за что потом ещё около часа не мог и пошевелиться от боли в изломанном теле – пока Марина Ивановна не сжалилась и не вылечила его. Серёжа Есенин был именно Серёжой. Серёжой, Серёжкой, Сереньким – но никак не строгим и серьёзным Сергеем Александровичем. А ещё он, как и все остальные эсперы Мертвого Дома, был хорошим актёром, в мгновение ока превращаясь из весёлого ловеласа в Мертвеца – задумчивого юношу, размышляющего лишь о смерти и тленности бытия. Совершенно другие метаморфозы происходили с Коленькой Гоголем. Как только он оставался наедине с союзниками, маска Клоуна слетала вместе с повязкой-тузом, а сам он превращался в совершенно нормального человека. Русские любили играть в карты, будь то покер, дурак, пьяница или кинг. Наверное, именно поэтому Гоголь скрывал гетерохромию именно бубновым тузом, Есенина и Гончарова символизировали крестовый и червовый тузы соответственно, Достоевский был чёрным джокером, а почти не выходящая на передовую Цветаева – червовой дамой. Помимо них были пока ещё незнакомые Лэйн эсперы, тоже обладающие какими-то карточными званиями – но их пока Конака не стала запоминать. Кажется, ещё одним тузом был Булгаков, а дамой – какая-то девушка с именем смерти. Лэйн пришлось заново учиться испытывать давно потерянные эмоции. Она смеялась – искренне, не безумно над шутками Есенина, впервые плакала с Цветаевой над Хатико, скучала по переливам непонятного ей пока русского и замирала от восторга, прыгая на высоком батуте-кузнечике, куда её еле уговорил отправиться Гоголь. А затем они отправились в комнату ужасов, откуда им пришлось с хохотом убегать под вой полицейской сирены – кто же знал, что отстреливаться от прыгающих на тебя монстров с помощью пистолета запрещено законом? Впервые с самого детства её жизнь не была пустой и тягучей, как старая жвачка. Впервые ей казалось, что давно разбитые осколки души начинают медленно склеиваться, даря блаженный покой. Покой не боли, как это всегда бывало с Дазаем, нет. Покой неги. Покой спокойствия. – Не поиграешь нам сегодня на скрипке? – спрашивает Чуя, разливая по бокалам вино, и Лэйн, с трудом успокаивая бешено бьющееся сердце, как можно безразличнее отказывается, оправдываясь желанием побыть наедине с собой. Бывший наставник чуть прищуривается, подозревая неладное, но ничего не говорит, решая для себя, что каждый имеет право на одиночество. Когда отсутствие Лэйн становится уже систематическим, Чуя отправляет за ней одну из своих пешок, но бывшая ученица с легкостью уходит от преследования, прикрепленный к одежде жучок тоже не приносит больших результатов: она переодевается в съемной квартире и уходит куда-то в другое место. Проверив напоследок камеры возле детективного агентства, Чуя убеждается, что она и близко не подбирается к Дазаю, и успокаивается, решив попросту забить. Это не его дело, в конце-то концов. Пусть делает, что хочет. Даже не подозревающая о слежке со стороны Чуи Лэйн заходит в съемную квартиру, принимает душ, смывая с волос и кожи чужую кровь, закидывает одежду в стиралку и проходит в комнату, где на кресле лежит забытая в прошлый раз косметичка. Губы покрывает нежно-розовый блеск для губ, накладные ресницы визуально увеличивают глаза, подобранные Цветаевой платья и юбки делают её образ до тошноты миловидным, но Лэйн это даже начинает нравиться. Белый заяц с повязкой на глазу завершает образ и она, чуть улыбнувшись отражению в зеркале, накидывает на плечи черный плащ и выходит из дома. Дверь открывает Есенин. Он рассеяно машет рукой и чуть ли не бегом возвращается обратно в общую гостиную. – Миледи, позвольте представить вам Конаку Лэйн, – Серёжа непривычно смущён, неловко склоняясь перед лежащим на спинке дивана меховым комочком, – её пригласил Фёдор Михайлович. Кошка закатывает свои желто-зеленые глаза с вертикальным зрачком и поворачивается к ним спиной. – Вы опять будете меня игнорировать? Миледи! Вы же знаете, я люблю лишь вас, все остальные не значат для меня ровным счетом ничего, – Есенин подходит ближе, пытаясь дотронуться до мягкого меха ладонью, но кошка резко оцарапывает его руку и, прижав уши к голове, в несколько широких прыжков запрыгивает на шкаф, где до неё уже не достать. Мужчина едва слышно вздыхает, промокая белым платочком царапины, и только тут Лэйн понимает, откуда у него столько тонких белых шрамов, не выводимых ни мазями, ни стараниями Цветаевой. – Сжальтесь надо мной, – вновь едва слышно просит Серёжа, и, словно откликнувшись на его просьбу, кошка слетает вниз. Коснувшись лапами пола, она превращается в красивую девушку примерно того же возраста, что и сама Лэйн, однако вместо того, чтобы обратиться к Есенину, почти бегом преодолевает расстояние до выхода. – Дес, дорогуша, как я по тебе соскучилась! – Цветаева роняет на пол пакеты с покупками, звонко чмокает подругу в щёчку и начинает азартно расписывать, как много различных интересных штучек она купила в японских магазинчиках. – Хм. А где Владимир и Михаил? – Они легли спать, мы летели всю ночь, – поясняет крестовая дама по имени Дес, – я тоже планировала, но некоторые идиоты, – она опасно понижает голос, косясь в сторону Есенина, – имеют привычку доставать добропорядочных кошек. – Но я же не со зла, миледи... – А мне всё равно. Просто замолчи и не отсвечивай, – едва ли не шипит девушка. У неё светлые кремовые волосы под цвет шерстки и глаза с кошачьими вертикальными зрачками. Дес не слишком нравится Лэйн, но это больше потому, что она плохо относится к Серёже Есенину, к которому сама Конака испытывает симпатию. – Мерзкий Мертвец! – За что вы с ним так? – не выдерживает Лэйн, сочувствующе дотрагиваясь до руки друга. – За всё хорошее, – огрызается Дес, нервно сплетая пальцы в замок, – это не твоё дело. С каких это пор вообще у нас появились иностранцы? – Ну же, не будь букой, дорогуша, – протягивает Цветаева, а потом добавляет заговорщицким тоном, – кроме того, ты и сама ведь француженка. Тебя там ещё владения ждут. И виноградники... Ммм... Состаримся – будем приезжать к тебе в отпуск... – Мои родители по крови русские, – отрезает Дес, – и, хотя формально дело Леруа и числится за мной, наследовать его я не намерена. Хватит об этом! Цветаева с таким непривычным для неё весёлым смехом падает на диван, утягивая следом недовольно шипящую что-то Дес. Лэйн кажется, что крестовая дама похожа на маленького ощетинившегося ежонка. И это сходство лишь усиливается, когда вышедший из своей комнаты Достоевский растрепывает Дес волосы и просит Конаку присмотреть за ней, отговариваясь хорошим знанием города и второй свободной комнатой в съемной квартире. Вошедший Булгаков сонно улыбается, пожимая руку друзьям. Они делятся впечатлениями, что-то быстро говоря на русском языке, смеются, Марина Ивановна спешно накрывает на принесённый Маяковским стол. Владимир Владимирович – крепкий, высокий мужчина, очень похожий на викинга из скандинавских сказок. Он даже выше Достоевского, на его фоне и без того невысокая Дес кажется совсем маленькой и хрупкой. Лэйн не знает, что привлекло её в этой совсем юной девушке, кажущейся едва ли не младше её самой. Быть может, плещущаяся в самой глубине глаз затаённая боль, понять которую может лишь тот, кто и сам испытывал те же чувства? – За нас! – первым поднимает бокал Фёдор Михайлович, – пусть Смерть будет милостива к нам и безжалостна к нашим врагам! С прошедшим, Дес. – Как нехорошо напоминать даме о её возрасте, – усмехается крестовая дама, – я давно перестала праздновать дни рождения. – Ты хоть помнишь, сколько тебе исполнилось? – вмешивается Цветаева. – Больше века, но меньше двух. Только, прошу, не надо тянуть меня за уши. Компания начинает смеяться, а Лэйн впервые за долгое время начинает чувствовать себя лишней среди всех этих давно знакомых друг с другом людей, но в следующий миг Николай Васильевич задаёт ей какой-то вопрос, и то сосущее чувство полного одиночества пропадает, обещаясь вернуться немного позже.