Мир, в котором меня нет

Сперва мне казалось, что этот жуткий лес не имеет конца и края. Цуной и Хаято было решено не делать привалов, они даже перекусывали на ходу, поочередно неся Ламбо, когда того клонило в сон. Ребята почти не переводили дух. Так, останавливались по паре минут, когда ноги особенно сильно болели, и постоянно прикладывались к пузырькам с кофеином в таблетках. Оказалось, что у них есть с собой много флакончиков. В себя они закидывали по три-пять штук раза по четыре в день, с хрустом разгрызая зубами. Глаза что у Цуны, что у Хаято маниакально блестели. В них мелькало безумие. И самым жутким тут было то, что маленький Ламбо это понимал и видел. Что же вы делаете? — так и хотелось спросить у них. Но я оставалась безмолвна. Между тем на второй день нескончаемый дождь закончился. Бесконечная вода больше не лилась сверху. Солнце так и не выглянуло из-за туч, поглотивших весь сизо-тёмный небосвод, но продвигаться стало заметно проще. Даже туман чуть рассеялся. Не исчез, но временно отступил, может, даже намекая, что ещё вернется, а это — небольшая передышка, чтобы мы расслабились. Мне оставалось только надеяться: подобного происшествия, как было с Хром, нам больше не придётся пережить. Надежды было мало, но так хотелось в это верить. Ощущения от леса оставались неизменными — отвратительными. Хотелось поскорей покинуть его, но он как назло не заканчивался. Мы продвигались, ощущения пугали всё больше, уже гранича с паническим ужасом, и тут лес неожиданно закончился. Расступившись, он вывел нас к городу. «Лингуаглосса», — оповестил нас указатель. — Дошли! Твою мать! Твою мать! Дошли! Цуна, мы дошли! — едва ли не заплакал от счастья Хаято. Вот только Цуна, стоя перед указателем, почему-то хмурился. — Цуна, что? — дёрнув его за штанину, спросил Ламбо. Хаято перестал улыбаться и нахмурился. Меня тоже не покидало непонятное ощущение. Не такое, как в том жутком лесу. Тут было что-то другое. — Разве коммуна Лингуаглосса не густонаселённая? — заговорил Цуна, и тут я начала понимать, что не так с этим городом. — До катаклизма население было свыше пяти тысяч жителей, — хмуро ответил ему Хаято. — Тогда… — Цуна, опустив сумки на землю, приложил к ушам руки и закрыл глаза. — Почему тут так тихо? Перед нами простирался серо-белый городок с красными крышами, вокруг него возвышались горы и холмистые равнины. И леса, бесконечные лесные массивы. Но сам город… молчал. Мы наблюдали за Лингуаглоссой, как ребята его назвали, и всё в нём стояло. Машины не двигались. Жизнь в городе не кипела. Люди не сновали тут и там, подобно муравьям. — Пойдёмте, нам ещё искать Реборна и остальных, — Цуна подхватил с земли сумки. Отряд начал спускаться с холма, удаляясь от указателя. — Вот только где их искать? — Хаято на ходу показал пальцем в разные стороны города. — Тут полно мест. Тех же отелей штук десять. Да и сам город не маленький. Под ногами хрустела галька и шуршал чернозём. Приблизившись к длинной лестнице, спускающейся вниз, Цуна и Хаято напряжённо разглядывали город, вертя головами. Ламбо шмыгнул носом, утирая его тыльной стороной ладони. — Придётся обойти их… все? — «обрадовался» Цуна. — Походу да, — Хаято был не менее мрачен. — Но Ламбо хочет поспать на мягкой кроватке! — неожиданно для всех нас заканючил Ламбо. Остановившись на каменных ступеньках лестницы, он принялся топать ногами. — Дураки! Ламбо устал! Ламбо хочет поспать в тепле! Хаято злобно сверкнул глазами, собираясь или отвесить ему затрещину, или заорать, но Цуна громко выдохнул, ероша свои каштановые волосы. — Хорошо, Ламбо! Мы оставим тебя в ближайшем отеле, в тепле, но ты никуда оттуда не вылезешь. Будешь сидеть и не высовываться. Ты меня понял? — Иначе я лично тебя выпорю, говнюк, — кивнув головой, сдался Хаято. Похоже, он беспрекословно принимал любое решение Цуны. Это немного удивляло. По всем параметрам, по складу ума, проявлявшемуся в его речи и действиях, Хаято бы больше подошла роль лидера, того, к кому прислушиваются. Хотя… харизмы в нём не было. Впрочем, в Цуне тоже, но он не отталкивал. Шутливо переругиваясь, заметно повеселевшие ребята продолжили спуск. Город-призрак — такое было первое, второе и третье впечатление от Лингуаглоссы. Брошенные проржавевшие машины. Крошащиеся здания с облезлой штукатуркой. Всё вокруг напоминало зону отчуждения. Город поглотила безнадёжность. Былые яркие цвета на поверку превратились в отголоски прошлого. В безнадёжности утопало всё: пустые улицы, детские площадки, жилые дома и буквально брошенные посреди улиц коляски и велосипеды. Ни людей, ни животных. Птицы и насекомые отсутствовали. Даже самой облезлой крысы с впалыми рёбрами — и той не встретилось нам по пути. Улица за улицей. Дом за домом. Заглядывая в открытые окна. Всматриваясь в пустые машины. Везде мы видели упадок. Город просто бросили. Или жители покинули его по своей воле, или люди просто исчезли в одночасье. Через окна в домах были видны красивые вазы, картины. На некоторых столах сгнил чей-то недоеденный ужин, превратившись в серо-бурую массу с вкрапинками. И ничто не тронуто мародёрами. — Какой ужас… — прошептал Цуна на грани слышимости. Мы чувствовали чужие жизни, подбирая оставленные вещи. Кто-то не донёс до подъезда коробку с телевизором, и тот, упав, вывалился из упаковки. Не нужно быть мастером дедукции. Мы просто как будто видели прошлых хозяев, которые буквально недавно пользовались тем или другим. Относительно давно, относительно недавно. Когда-то. Походив какое-то время, Цуна и Хаято выбрали для Ламбо небольшой отель с потёртой вывеской «… у Розы». Первые буквы стёрлись, и оставалось гадать, что там было написано. Светло-серые стены, белая лепнина, немного выцветшие красные резные балкончики с горшками, из которых виднелись засохшие мумии цветов, и ворота в отель. Так архаично и так печально. Некогда этот отель был с закосом на старину, а теперь он сам стал стариной. — Побудешь пока здесь, — толкнув дверь отеля, сказал Цуна. Колокольчик жалобно зазвенел. В нос им ударил затхлый воздух с пылью. Они закашлялись. — А-а, какая мерзость… — Цуна махал перед лицом ладонями; на глазах что у Цуны, что у Хаято выступили слёзы. Ламбо просто хрипло кашлял. — Жесть, — изрёк Хаято. — Мелкий, ты это… Поспи где-нить. Найдёшь себе комнату. А мы… Пойдём, пожалуй. Вернёмся к утру. — Вот так просто? — напрягся Цуна. — Ну, а что ты предлагаешь? Нам нужно Реборна искать… Ламбо закивал головой. Я в очередной раз чуть не свалилась с его головы, болтаясь между волос. Да в каком предмете я запечатана? Поскорей бы выбраться. — Ламбо немного поспит и посмотрит на кухне припасы! — огорошил нас Ламбо. Цуна и Хаято смотрели на него, выпучив глаза. Я грустно улыбнулась, подумав, что дети в таких ситуациях слишком быстро взрослеют. Ламбо, судя по голосу и росту, не больше семи лет. У него всё ещё были проблемы с речью. Такой маленький, а уже думает о таких вещах. Грустно это. — И поищи бутилированную воду, — Цуна присел перед Ламбо на корточки. — У нас плохо с водой. Мы поищем и сами, но ты тоже посмотри. — Угу, — вновь кивнул Ламбо, едва не скидывая меня со своей головы. Какое-то время постояв, сверля ребёнка взглядами, они покинули отель, оставив нас. Ламбо долго смотрел им вслед, теребя пальцами край курточки. — Глупые… Ламбо всё понимает… — Шмыгнув носом, Ламбо посеменил к регистрационной стойке, нахватав там с крючков ключей от номеров. Вынырнув из-под стола, он, пока убрав находки в карманы, принялся оглядываться по сторонам. Посмотреть было на что — колоритное местечко. Пусть везде и лежала пыль, свернувшись в клубки, оседая на стенах, но былой уют никуда не делся. Кадки с цветами — искусственными и засохшими настоящими. Встретился даже огромный кактус сантиметров тридцати вширь, стоящий на подоконнике. Этот герой выжил, гордо выпятив крупные иголки. Обои в ромашку, картины с пейзажами на стенах. Брошенные тележки с моющими средствами. Кое-где были открыты двери. Ламбо заглянул в один номер. Милые жёлтые обои, кафельный пол в ромбик, немного выцветшие бордовые покрывала на двух стоящих рядом кроватях. Пыль на тумбочках и столике. Чёрная ваза с искусственными ветками сирени. Была пыль и на зеркале. Везде пыль. Ламбо скинул сумку и маленький рюкзачок на пол. Неожиданно ловко подлетев к выключателю у двери, он нажал на него. Загорелся свет. Перебрав ключи в кармане, Ламбо нашёл нужный и зачем-то закрыл дверь изнутри, оставив ключ в скважине. Закончив, он бодро допрыгал до столика и, встав с ногами на стул, принялся рисовать пальцем на зеркале рожицы. Всё же, он ещё такой ребёнок. Какое-то время он играл, носился по помещению и обыскивал углы. Похоже, номер когда-то находился в ожидании нового постояльца, но так и не дождался. Полотенца аккуратно сложены на полках в ванной комнате, покрывала убраны — ни одной складочки. Ламбо запахнул тяжёлые шторы, стянул с ног ботинки, скинул курточку и, отодвинув в сторону покрывало с одеялом, забрался на кровать. Он хотел уже лечь, но замешкался. Его рука потянулась к волосам, и спустя мгновение меня, пребывающую в панике, положили на прикроватную тумбочку вместе с кучей мелочёвки от пуговиц до конфет. Меня опустили на деревянную поверхность с металлическим звоном. Удивительно знакомым, поразительно звучным. Мне… Был знаком этот звук. Укрывшись почти что с головой, Ламбо поставил будильник, который разбудит его через три с половиной часа. Ясно, спать долго он не намерен. Всё же, этот капризный ребёнок молодец. — Спокойной ночи, — переворачиваясь на бок, пробурчал Ламбо. Я невольно улыбнулась. Не знаю, с кем он говорит, но это было мило. День ведь в самом разгаре. «Спокойной ночи, Ламбо», — мысленно пожелала ему я, наблюдая за ребёнком с прикроватной тумбочки. Ламбо погасил светильник, и всё погрузилось в темноту. «Спокойной ночи, Ада», — пожелала я уже себе.