Мир, в котором меня нет

      Дождевые капли стучали по «крыше» нашего импровизированного домика. Капля за каплей. Кап, кап, кап. Изо рта вырвалось облачко пара — воздух — и исчезло в пучинах непогоды. Ламбо завозился во сне, плотнее прижимаясь ко мне своим маленьким, но таким тёплым тельцем. Я ощутила запах конфет, исходящий от него, и легонько коснулась рукой детской спины. Это дитя такое невинное, но такое тёплое…       Шум дождя не утихал. Наоборот, он набирал силу, барабаня по фанере. Всё озарило яркой вспышкой, а затем раздался раскат грома — буйный, неумолимый. Я вздрогнула.       В лежаках у моих ног беспокойно спали Цуна и Хаято. Последний бормотал что-то себе под нос, разговаривая сам с собой.       Снова вспышка. Раскат грома.       Теплота Ламбо почему-то не согревала меня. Казалось, я промёрзла до самого нутра. Аромат карамели и шоколада щекотал ноздри. В груди зияла незримая дыра. Что-то не давало мне покоя. Что же я забыла?       Росчерк молнии во всё сизо-бурое небо и очередной раскат грома.       Я забыла что-то совсем недавнее. В тот раз мне что-то снилось. Но что?       Раздобытая фанера, которую мы расположили между двумя криво растущими деревьями и огромным валуном, служила нам крышей. Три человека в укрытии. И я, Ада.       Но кто я? Кто такая Ада? И почему при упоминании имени «Мукуро» внутри всё переворачивается? Что же я упускаю?       Я потёрлась щекой о густую шевелюру Ламбо, и кудряшки защекотали ноздри.       — Мукуро… — тихо пробормотала я в пустоту, но стоило мне произнести это имя, как что-то во мне изменилось.       Неясный силуэт обозначился на краешке сознания. Только протяни руку — коснёшься полов чёрного плаща, развевающегося на ветру, да переберёшь пальцами иссиня-чёрные волосы, стянутые в низкий хвост. Во тьме разгорится алая вспышка…

***

      «Хозяин, вам здесь нравится?»       С тонкой руки изящным движением палец за пальцем снимается чёрная перчатка, обнажая бледно-фарфоровую кожу. На эти руки можно смотреть бесконечно, мне никогда не надоест.       — Милая Ада, — хозяин оборачивается, одаривая меня своей ласковой улыбкой, — а тебе здесь нравится? — и разводит руками, случайно задевая лимонное деревце.       «Я не знаю, хозяин», — сокрушаюсь я.       Он смотрит на меня, я смотрю на него, а затем хозяин отворачивается. Мы идем по цитрусовой роще давно позабытого людьми монастыря. Храм из красного кирпича с вкраплениями чёрного. Как поведал мне недавно хозяин, поигрывая небольшим лимоном, здесь раньше был базилианский монастырь.       — Ада, ты не обязана угождать мне каждый раз, — тихо смеётся хозяин, перепрыгивая через небольшой ручеёк, ведущий к нужной нам дороге.       «Но я хочу угождать вам, хозяин…» — говорю чистую правду я.       И он смеётся. Настоящий смех хозяина прекрасен. Когда он один, то нет притворства. Его тягучий, совсем не приторный голос — то, что я могу слушать целую вечность.       — Ты такая смешная, Ада. Потому я так тебя и люблю. Ты даришь мне радость.       «Я тоже вас очень сильно люблю», — меня распирает от нежности.       Наш путь лежит через сложную дорогу вдоль реки. Везде ручьи, частью дорога размыта. Осколки мелких ракушек, водоросли и щебёнка устилают берег.       Я счастлива путешествовать с хозяином.       …Ковёр из разнообразных лиловых цветов окружал нас. Хозяин нагнулся. Убирая за ухо прядь чёрносмольных волос, он загадочно улыбнулся и сорвал цветок, после чего поднёс его к лицу и вдохнул запах.       — Эта малютка напоминает мне тебя, Ада, — говорит хозяин, вертя в руках и так, и эдак этот бедный цветок.       «Меня? — удивляюсь я. — Почему?»       Лиловый цветок с жёлтым рыльцем действительно похож на меня, но всё равно я не понимаю, почему. В чуть плутоватой улыбке хозяина таится озорство.       — Ты знаешь, что это за цветок? — спрашивает он у меня.       «Нет. Я не знаю, — отвечаю я. — А должна?»       Хозяин качает головой, из-за чего тёмная прядь падает ему на лицо, скрывая алый глаз.       — Это крокус, иначе шафран. Название «шафран» произошло от арабского слова, в переводе означающего «жёлтый».       «И всё равно я не понимаю», — меня снедают сомнения.       Фиолетовые цветки покачивались на ветру, кивая своими миниатюрными головками.       — Крокус на языке цветов означает веселье и радость. А ещё привязанность, — говорит хозяин и снимает меня — кольцо — со своего пальца, и нежно целует в адский глаз. — Я представляю тебя златовласой девушкой в прекрасном лиловом платье, Ада.       Я не говорю хозяину ничего в ответ, но если бы я была человеком, как и он, то сощурилась от удовольствия и прильнула бы к нему, отвечая на ласку.       … У меня нет тела, но мне почти физически больно. И страшно, так страшно, что у меня трясутся несуществующие поджилки.       «Хозяин… — почти рыдаю я. — Не нужно… Они ведь… Они ведь даже не поймут, что вы всех спасли…»       Хозяин нежно проводит обнажённым пальцем по дужке меня — кольца, но мне становится только больнее.       — Милая Ада, — шепчет хозяин сладко-сладко, — но именно этого от меня никто не ждёт! Рокудо Мукуро и благодетель? Да кто в это поверит в здравом уме!       «Не нужно. Прошу вас, хозяин, одумайтесь!»       Полы чёрного плаща бьются с хлопками на ветру. Чёрные точно смоль волосы вот-вот готовы вырваться из плена ленты, повязанной в спешке кое-как. Алый глаз пылает. Нас окружают клубы из сжигаемого пламени Тумана.       — Милая Ада, я горюю только об одном, — грустно вздыхает хозяин, снимая меня с пальца.       «Не надо… Прошу вас! Ваши друзья что-нибудь придумают! Не сжигайте себя… Свою душу!»       Хозяин нежно опускает меня на землю, кладя рядом два крокуса — фиолетовый и жёлтый.       — Юный Бовино, ты меня слушаешь? — обращается хозяин к ребёнку, который только что скатился вниз с пригорка к ногам хозяина.       — Братик Мукуро? — лепечет ребёнок. — А чего ты…       — Когда настанет время, то передай моей возлюбленной эти цветы, — он кивком головы указывает на два крокуса. — Но до тех пор храни кольцо Ада и цветы в тайне, никому не показывай. Понял?       — Д-да…       «Хозяин!» — кричу я, но он разворачивается на каблуках своих сапог и шагает в червоточину, где рождается и умирает туман, ведущий в царство мировых сущностей. Яркая вспышка лилового Тумана говорит мне о том, что хозяин сжег свою душу, чтобы хоть как-то замедлить угасание умирающего без своей сущности мира. Его душа, самая красочная и бесценная для меня, сгорала, воспаряя к самим небесам разноцветным пологом клубистого тумана-дыма.       Во мне самой умирало что-то, вгоняя в дебри отчаяния.       В творящемся туманном хаосе на какой-то момент сожжённая душа хозяина сравнялась с погибшей мировой сущностью, а затем и превзошла её по силе. Слившись с его, хозяином, пламенем. Временно хозяин смог оттянуть угасание этого мира.       Невыносимо больно. Невыносимо больно. Так невыносимо.       Два крокуса лежали подле меня.       …Увы, но всё было так, как я и предполагала. Спутники хозяина не поняли ничего. Они простые. Они увидели всплеск силы хозяина, а в средоточии шарахнуло так, что сама земля разверзлась, что и разделило их группу в первый раз.       А дальше началась вся эта заварушка с туманом — ещё одно доказательство, что иллюзионист «предал» их. А меня, кольцо Ада, они приняли за нечто, которое «свело с ума» их друга. Они питали ко мне самые «добрые» чувства, и я этого просто не выдержала, запечатала свою память и возжелала стать той, кого мечтал увидеть хозяин.       Я поцеловала в висок Ламбо, и он сонно засопел. Его веки дрогнули, и на меня уставились чуть подёрнутые пеленой Морфея глазки.       — Сестрёнка? — порядком удивился он. — Почему ты плачешь?       По моим щекам действительно струились слёзы. Хозяин всё рассчитал, всё предвидел. Ламбо очень умен для своего возраста, всё же ребенок видит и чувствует иначе, чем взрослые.       — Спасибо, что прибрал меня к своим ручкам, — я поднесла его ладошки к губам и нежно поцеловала.       — А?..       Ламбо ребёнок, и именно благодаря Ламбо я не сгинула в туманах, сожранная чудовищами. Глупое, но такое разумное дитя. Он не был в курсе, почему остальные считают хозяина предателем, и знает, что хозяин погиб. Какая ирония. Цуна и остальные же твердо уверены, что хозяин жив и в ответе за всё, что происходит.       — Ламбо? — тихо позвала я его, вдыхая сладкий карамельный запах.       — Что, сестрёнка?       Я рукавом вытерла слёзы.       — Отдай мне цветы, которые тебе дал хо… братик Мукуро? — взмолилась я.       Обеспокоенно глядя на меня — наверное, моё заплаканное лицо выглядело жутко, — он шмыгнул носом и полез в карман своей куртки, достал два хорошо знакомых мне крокуса и неуверенно протянул.       — Так это ты… возлюбленная братика Мукуро? — Ламбо смущённо потёр переносицу пальчиком.       — Да, — кивнула я, прижимая к себе крокусы — единственное, что осталось мне от хозяина.       На языке цветов, даря фиолетовый крокус, можно спросить: «Ты жалеешь, что полюбила меня?», а даря жёлтый — «Правдивы ли твои чувства?». Хозяин ставил меня в неудобное положение.       Ответ очевиден.