***
Впервые Коля рыдал после сна. Как побитая шлюха, он захлебывался воздухом и давил в себе голос, в отвращении стирая текущие из носа сопли. "Это сон. Это сон. Это сон." - твердил он себе, а сам дрожащими липкими руками набирал номер. Он должен убедиться, должен увериться, что это все неправда. - Ник? - за окном только светало, поэтому голос Аполлона обеспокоенный и сонный, но Мезецкий слышал его и хотел разрыдаться пуще прежнего. От облегчения. - Что случилось? - Живой, - шептал он, игнорируя вопрос. Отвел телефон от уха, чтобы не было слышно, как шмыгает носом, а потом просто сидел и вслушивался. Убедился. Но в груди все равно гадостно тянуло, не проходило. Словно дыра раскрылась под ребрами и вытягивала, сосала его изнутри. Напряжение весь день не оставляло его, преследовало, сводило мышцы, пока он пытался учиться. Уже не в школе, в универе. Выпускной остался позади, учителя и все одноклассники тоже пошли к черту. Один из них двоих решил учиться на переводчика, второй - на экономиста. Не потому, что интересно, просто настояли родители, и согласиться оказалось проще. Коля слушал эти теории, скучные лекции об управлении финансами, и понимал, что не слышит ничего. Пытался писать конспект, а внутри все бушевало. В нем словно что-то надорвалось. Яркий лист его умиротворенной жизни, полной любви, пошел по швам. И Коля хотел позвонить Аполлону снова. И снова. И снова. Только бы знать, что тот жив, но останавливал себя, затыкал. "Хватит ныть, как баба, ты и так позволил себе слишком много с утра." - он унижал себя в мыслях, наказывая за собственные слабости, и от этого становилось немного легче. Привычнее. Вечером он укладывался спать. Смотрел на свою кровать и испытывал странное чувство, похожее на ужас, слабое-слабое, где-то внутри. Проигнорировал его и устроился под одеялом. Ворочался, пытаясь лечь удобнее, а потом замер. Смотрел в черную пропасть на месте потолка и ощущал, как пространство навалилось на него, сдавливая со всех сторон. Коля поймал себя на мысли, что ему страшно просто взять и уснуть. В ушах стучало, и он вскочил, сел на постели, шумно втягивая носом воздух. Странное ощущение охватило его всего. Хотелось взять и убежать, подорваться и ходить хотя бы по комнате из стороны в сторону - что угодно лишь бы не спать. Он пытался это терпеть, заставить себя лечь обратно, но в итоге наоборот встал и ушел на кухню. Там прохладно, в окно дул сквозняк, и от него стало немного легче. Мезецкий опустился у окошка, опираясь на подоконник, и дышал, дышал, подставляясь лицом под ветерок. Он не знал, что с ним, и это раздражало. Ждал, когда пройдет, чтобы пойти и отрубиться, и надеялся, что никто его не услышал и не придет. Ни к чему чье-то волнение и попытки помочь. Он сам справится. Коля думал, что это был единичный случай, но нет. Теперь каждый вечер его оканчивался этими странными приступами, от которых просто невозможно заснуть. Он уже даже не ложился спать. Зачем, если минут через десять вставать обратно? Он долго не мог понять, что происходит с ним, а потом прочитал в интернете. Панические атаки. - Ребенок, с тобой все хорошо? - таки проснулась мать. Терла закрывающиеся глаза, широко зевала, готовая тут же уснуть обратно, и все равно стояла рядом, беспокоясь о нем. - Тебе не спится? - она даже пошла к полке, в которой хранила свои валерьянку с пустырником, явно с намерением налить их и ему, и Коля скривился, вспомнив их отвратный горький вкус. - Мать, иди спать, - он взял ее за руки, выводя с кухни. Кухня и ванна - единственные места в квартире, где он хоть сколько-то чувствовал себя в безопасности, и нечего матери было быть здесь. В одиночку он куда быстрее сможет взять себя в руки. Под его глазами залегли синяки, потому что сложно выспаться, когда ты доводишь себя каждую ночь до бессилия, лишь бы отключиться и не чувствовать всю эту хуйню. Аполлон все замечал, интересовался его самочувствием и только недовольно хмурился, поджимая губы, когда Коля в очередной раз уверял, что он "норм", но дальше с допросами не лез. Позволял в их встречи лечь ему на колени и забыться сном. Только днем, только рядом с Аполлоном, Коле удавалось действительно расслабиться. Они виделись все реже. Панические атаки словно встали стеной между ними. Мезецкий не раз уже думал признаться во всем и рассказать, но неизменно давился воздухом, так и не произнеся ни слова. "Ты не баба, чтобы ныть" - слышал в голове он шипящий голос и виновато отводил глаза, когда Аполлон вновь просил доверять ему. Он точно идиот. Сам боялся потерять Кириянова, буквально до каждодневной трясучки, и сам же избегал его. Метался, не зная, что делать, как избавить себя от от этого иррационального страха, и все больше замыкался в себе. Самоубеждение, логические доводы, даже попытки медитировать - не помогало ничего. С каждым днем он чувствовал себя все более и более поехавшим, не зная, как избавиться от этого наваждения. О близости дальше и речи быть не могло. Если внезапно и вставало, то почти тут же падало обратно, стоило Коле только заглянуть в лицо Аполлона и вместо здоровой розовой кожи увидеть мертвенную бледность. - Что происходит? - наконец не выдержал Кириянов. Схватил его за руку, не позволяя вырваться, и смотрел так твердо, что стало очевидно - разговора не избежать. Коля опустил взгляд на их ботинки. Хотел сказать "прости", хотел сказать "я люблю тебя", но вместо этого лишь "нам нужно расстаться" вырвалось у него изо рта. В итоге, после всех терзаний он решил, что раз он так боится смерти Аполлона, то лучше скроется из его жизни совсем, и даже если что-то случится, он не узнает, не узнает совершенно ничего. Для него Кириянов навсегда останется таким. Живым и здоровым. Он понимал, как это эгоистично, понимал, что делает этим всем больно, но уже чертовски устал от этого всего дерьма. - С чего это? - голос Аполлона был холоден, как сталь, и Колю всего пробрало неприятной дрожью, потому что еще ни разу от него не слышал таких интонаций, но в то же время понимал, что полностью заслужил это. - Ты сам просил меня довериться, сам просил этого всего, а теперь, когда я действительно привязался к тебе, вот так бросаешь, да?! - от этих слов рвало все внутри. Да, Аполлон прав, это он настоял, он втянул его, только он всецело виноват, поэтому почти не сопротивлялся, когда кулак заехал ему в скулу. Они и раньше ругались, били друг друга, чтобы выпустить пар, но еще никогда Коля не чувствовал такого отчаяния. "Все кончено, как ты и хотел," - шептало ему подсознание. Нет, он не этого хотел, но сам до этого довел, поэтому сцеплял зубы и молчал. Вывести из себя Аполлона сложно, но каждый раз видно, как его ранит собственная несдержанность. Кириянов успокоился быстро. Отошел от него, прижался спиной к стене и словно без сил съехал по ней вниз на пол. Теперь он выглядел безумно уставшим, и Коля хотел его обнять, успокоить, сказать, что он идиот и извиниться, но вместо этого просто стоял и молча смотрел. - Какой же ты таки мудак, - голос Аполлона звучал тихо, словно тот просто тяжело и смиренно вздохнул, отчаялся и признал свое поражение. И Коля сделал то, чего обещал больше никогда не делать. Стал врать. Врать себе, врать Аполлону, принимая на себя браваду наглости и безразличия. - Неужели ты только сейчас это узнал? - тон, с которым он говорил, звучал выше обычного, готовый вот-вот сорваться. Парень тянул на лицо злорадную ухмылку, от чего внутри все сворачивалось, и нос невольно морщился, сдавая все. Но Аполлон этого не видел, не смотрел на него, все так же сидел, прижав ладони к лицу в такой обреченной позе. - Я думал, что хотя бы ради меня, ты можешь постараться вести себя нормально, - сказал Кириянов, и Коля просто не нашел, что ответить ему. Внутри все опустилось, и он поступил так, как поступают все трусы - сбежал. Просто развернулся и ушел, оставляя Аполлона за дверью одного. Он хотел удалиться сразу везде, где только был, заблокировать любой доступ к Аполлону, чтобы ничего не вернулось обратно. Если сжигать мосты, так все разом. Но он смотрел на номер телефона, который сам же в приступе обожания подписал "Поляшень :3" и понял, что просто не может избавиться от него. Вот только Аполлон даже не пытался связаться, ему ясно дали понять, что все кончено и в нем больше не нуждаются, поэтому Коля просто забил на все. Он хотел бросить учебу, но мать чуть ли не в слезах упрашивала не делать этого. "Прошу тебя, доучись, мы с отцом поможем," - умоляла она, уверяя, как важен диплом, а парень едва не кривился от отвращения к себе. Чтобы такой, как он, и дальше сидел на шее у родителей? Институт он в итоге не кинул, но перевелся на заочку, чтобы было время на работу. Сначала это тяжело, но привычка пришла быстро. Когда ты загружен весь день, близких почти не видишь да и просто заскучать некогда. Для Коли это самое то, поэтому в будние дни он погрузился с головой.***
Панические атаки почти перестали напоминать о себе, равно как и тоска, но если и приходили, то приходили исключительно вместе. Задыхаясь у окна, с этой противной тяжестью в груди, Коля все больше и больше осознавал, что жить ему в общем-то и не зачем. Цели нет, желаний тоже нет. Он словно день ото дня находился в вязком пространстве, бессмысленно существуя, плавая в нем. Чуть позже он познакомился с Вадимом. Высоким, немного смазливым парнем, который свои отросшие волосы завязывал в небольшой хвостик на затылке. Небольшой, но от чего-то очень привлекающий внимание. Коля так и прозвал Вадима - Хвостик, и звал его так даже тогда, когда тот решил все обстричь. Они удивительно хорошо разговорились. Вернее, говорил в основном Вадим, о всяких психологических книжках, которые прочитал, о теориях, о Кастанеде, а Коля его слушал и подкалывал. Подкатывал. Он нисколько не скрывал свою "ненатуральность", наоборот, выставлял ее напоказ. И Вадим только смеялся над ним. Казалось, что он вообще не умеет злиться. - Ты так демонстративно себя ведешь, словно хочешь всех напугать и отгородиться от всего мира, - Вадим никогда не лез к нему с расспросами, только озвучивал свои догадки, будто видел его насквозь. И Коле это нравилось. Нравилось, что его понимают правильно, не зависимо от его слов. Его влекло к этому парню, и одновременно пугал тот серьезный следящий взгляд, который постоянно на себе он ловил. Они не занимались любовью, то, что они делали больше напоминало зализывание ран. Оба лишились своей пары, оба улыбались, давя в себе печаль. "Да, я расстроен, но не вижу смысла показывать свою грусть. Этим никому не помочь, а всем вокруг станет только хуже." - с горечью в глазах пояснил Вадим, когда его только-только обругали, и Коля в ответ просто молча обнял его. Их отношения свободные. Оба сошлись на том, что нести ответственность еще и друг за друга будет лишним. Поэтому Мезецкий поддерживал его подкаты к девчонкам и не чувствовал ни капли ревности. Они не принадлежали друг другу. Не принадлежали даже тогда, когда вечерами занимались сексом. - Ты когда-нибудь пробовал наркотики? - это неправильный вопрос, он не должен был вообще быть озвучен, и Коля нервно посмеялся на него в ответ. Эта тема всегда вызывала в нем отторжение, равно как и алкоголь. Травиться какой-то дрянью, чтобы потом не контролировать себя. Он и так уже давно не чувствовал, что управляет своей жизнью, но Вадим столь гадко и одновременно заманчиво расписывал ощущения, - Мезецкий не хотел даже думать о том, откуда тот это все знал - что стало банально интересно. Тот уговаривал и успокаивал его: "Обещаю, я проконтролирую, чтобы тебе не стало плохо." И слыша этот ласковый голос, Коля сдался, позволяя искушению себя поглотить. Он опасался, что Вадим приведет кого-то еще - о его сомнительных связях Коля уже давно был наслышан, но в комнате они одни, и белая таблетка так легко скользнула вниз по пищеводу. Сначала Мезецкий не чувствовал ничего, все ровно так же, как и должно быть, а потом Вадим с довольной усмешкой принялся его ласкать, и уже тогда полностью ощутилось воздействие веществ. Все тело оказалось просто безумно чувствительным, невероятно чутко отзываясь на каждое прикосновение. Они провели так несколько часов, а наркотик все никак не ослаблял свои силы. У Коли местами уже начало болеть, а он все хотел еще и еще. Стелился и выпрашивал, как самая настоящая течная сука, лишь бы получить свою порцию удовольствия. - Все, хватит, - по Вадиму было видно, что он и сам весьма утомился. Сжал Колю в руках, не позволяя обтираться и еще больше себя дразнить. Сам он наркотики не потреблял, чтобы быть в полностью осознанном состоянии. - Я обещал проследить за тобой, - он сказал это тихо и мягко, как бы извиняясь. - Если не трогать, то все скоро должно пройти. Мне следует быть осторожным с тобой. Под наркотиками не только тело, но и сознание становится чувствительней, - и он едва ли не отнес его в ванну, чтобы смыть с них все следы, обтер полотенцем, успокаивающе что-то нашептывая, а потом проводил обратно в постель, укладывая спать. - Все мои девушки до этого были без ума от того, что я творил с ними под этими таблетками, кто-то даже просил еще. Я подумал, что тебе такое может понравиться. Надеюсь, я не ошибся, - он устроил Мезецкого у себе на плече, как на подушке, ласково перебирая его влажные волосы и приговаривая какие-то глупые нежности. Казалось, будто бы он влюблен, но признание в симпатиях ни разу между ними так и не прозвучало. Вымотанный Коля уснул внезапно и очень быстро, просто тихо засопел куда-то в грудь. Ему снова снился Аполлон, такой заботливый и родной. "Дурной ты Ник, дурной." - сон в точности повторял события минувшей давности, будто бы ничего этого всего и не было, будто бы все так же хорошо, как и раньше. Это был первый и последний раз, когда Мезецкий решил поэкспериментировать с веществами. Придя в себя на следующий день, он поспешил скрыться, а, вернувшись домой, не вылезал из ванной не меньше часа. Было так отвратительно и тошно, будто бы он весь извалялся в дерьме. Стоял под обжигающими струями воды и жестко тер себя мочалкой, надеясь избавиться от этого чувства, отскоблить всю эту фантомную грязь. По всему телу остались ярко-красные следы с вкраплениями точек от капиляров, но легче так и не стало. Коля чувствовал себя предателем, изменщиком, извращенцем, и гадости к этому всему добавляло то, что ему понравилось случившееся накануне. В паху свербило от желания повторить. На мгновение даже возникла совершенно бредовая идея взять и отрезать себе член, чтобы не испытывать возбуждения, только от проблем бы это не избавило, а добавило бы лишь новых. Как-то незаметно Вадим исчез из его жизни, просто взял и пропал. Может, нашел себе новую подружку или подох в ночном клубе от передоза, Коля не долго переживал по этому поводу. Нет Вадима - меньше соблазнов, так даже лучше. Не зная, куда еще податься, Мезецкий вступил в секту. Ну, как вступил? Случайно узнал о Сайтисе - Боге Хаоса и Парадоксов и пару раз встретился с другими верующими в него людьми. Все, никаких собраний, ритуалов или молитв, достаточно просто веры. Она стала для Коли как черная точка на листе бумаги - нечто фиксированное и определенное. Он сам решал верить или нет, и это было единственным, чем по его ощущениям он в своей жизни все еще управлял.***
Сидя после тяжелого рабочего дня в ванной и наслаждаясь горячей водой с ароматной арбузной пеной, Коля разглядывал свои руки. Бледные, едва тронутые загаром, увитые линиями синих вен. Он сжал пальцы, разжал, снова сжал, и вены слегка вздулись, выпирая над поверхностью. Мечта наркомана. Или суицидника. Вскрыть их ничего бы не стоило, просто взять и разрезать каждую. Смотреть, как яркая кровь вытекает, заливая воду и окрашивая пузырьки будто краска. Такой способ покончить с жизнью казался бабским, и в тоже время Коля думал преимущественно о нем. Он мог бы спрыгнуть в крыши, повеситься, отравить себя, но мысли так или иначе возвращались к лезвию и синим линиям вен. Он думал о том, что дома никого нет, и еще не скоро кто-то будет, о том, что никто ему не сможет помешать привести в действие задуманное, и от того, как равнодушно он перебирал эти мысли в голове, будто рассуждая съесть ему бутерброд с маслом или с сыром, а не прикончить себя, ему стало немного жутко. А потом Коля познакомился с Мясниковым, с этим невозможным, невозмутимым, но таким чертовски сексуальным семинаристом, и жизнь вроде как снова заиграла красками. Оказалось, что небо все такое же голубое, травка - зеленая, а зад Николая - невероятно притягательный. И пусть смысла жить так и не появилось, хотя бы умирать расхотелось - уже великое достижение. Коля ходил за ним буквально каждый день, пытаясь приручить к себе, заставить принять. Если Аполлон был его Богом, снизошедшим с небес, то Николай в его глазах был ангелом, которого желалось спустить на землю и оставить при себе, присвоить. Тот долго упрямился, не давался, пробуждая лишь больший интерес к себе, а потом сдался, вверяя ключ от ворот своей неприступной крепости. - Мяснико-ов, - звал Коля, а губы невольно тянулись в улыбку, довольную, пошлую ухмылку. Такая неблагозвучная фамилия для райской пташки, но Коле плевать, он сладко произносил ее из раза в раз, будто тем самым касался ее мягких белоснежных перьев и балдел. Он просто дурел от мысли, что Николай непорочен, тот сам, оскорбленный, признался, что невинен, и с тех пор эта мысль просто не покидала голову. Хотелось взять и изменить это самому, самому взять и присвоить себе. Впервые за долгое время Мезецкий стал ощущать себя, если не счастливым, то хотя бы не таким пустым. Он переполняелся целой гущей эмоций, и дыра в груди принимала ее как дань, переставая терзать будто чума. Коля не признавался в любви. Свою любовь, он запечатал глубоко внутри себя, поэтому вместо слов нежности говорил Мясникову: "Охуенная задница", "Хочу выебать тебя", "Позволь мне зажать тебя на колокольне и трахнуть прямо там, пока ты звонишь в колокола" и много других грязных вещей. Умышленно говорил их как можно грубее, чтобы посмотреть, как кривится обычно невозмутимое лицо. - Мезецкий, - Николай никогда не обращался к нему по имени, и Колька поддерживал его в этом. - Что ты творишь? - тот пытался вывернуться, отстраниться, но Коля сильнее сжал ладони на его ягодицах, заявляя свои права. Хотел, чтобы после этого остались следы от пальцев, которые будут словно личная роспись на теле вместо короткого "мое". В их первый раз Коля очень волновался. Боялся не сделать что-то не так, боялся просто не сдержаться. Мясников еще и трусы надел в облипку, так что все, что необходимо, выпирало слишком соблазнительно. Его словно проверяли на прочность, искушали, хотя демоном-развратителем себя чувствовал как раз таки он сам. Как в классике жанра, он - инкуб, утягивающий в пучины греха священника. Коля даже со смешком проверял, нет внезапно ли рогов на голове, а потом думал, что это отличная идея для ролевых игр. Каждый раз, когда они занимались сексом, Мезецкий только сверху, больше никому не позволял поиметь себя. Сношал Николая пылко, немного грубо и резко. Ласки больше не осталось, лишь страсть и горечь - липкая смесь, которой отплевывалось его сознание. Коля кусал Мясникова за плечо, хватал за бока, щипал за соски, а внизу так невозможно пошло хлюпало, пока он обрывисто толкался вперед-назад, вслушиваясь в более несдержанные стоны.